– Дайте-ка я сдам его назад, – говорит она.
– Ты только смотри нас не придави на хер, – говорит Хизер.
– Радость моя, – говорит Мэрилин. – Если бы я знала, как это сделать, то сделала бы уже лет сто назад.
Она садится на водительское сиденье, захлопывает дверь, вспыхивают красным ее задние габаритные огни, потом загорается белый, и она, сдав назад, останавливается рядом с нами. Я поднимаю Мишель и сажаю на заднее сиденье.
– Столько… хлопот… – говорит она сквозь затрудненное дыхание, пока я пристегиваю ее ремнем безопасности. Ремень чуть ли не ровно притянут к спинке сиденья – от Мишель мало что осталось.
– Все в порядке, дорогая, – говорит Мэрилин, поворачиваясь всем телом к заднему сиденью. – Ты только не волнуйся, мы тебя мигом доставим на ранчо.
– Я на месте стрелка! – кричит Хизер и садится на пассажирское сиденье спереди. – Что? Я не буду сидеть рядом с мертвой женщиной. Ничего личного, Мишель.
Мишель пытается смочить губы и сказать что-то, но она слишком слаба, а язык у нее слишком сухой. Я сажусь рядом с Мишель, и мы трогаемся. Шлагбаума на выезде нет, вероятно, потому что было бы дурным вкусом привозить сюда людей умирать, а потом брать у семьи деньги на выезде.
Полицейские машины не поджидают нас здесь, даже дежурный охранник не записывает наши номера.
Кресло-каталка ездит и стукается о стенки сзади, мы переползаем через лежачего полицейского на выходе, сворачиваем на улицу и мчимся к шоссе. И тут нас осеняет, что мы понятия не имеем, где находится ранчо Мишель.
– Джулия там была, – говорю я.
– Ну, Джулии в настоящий момент нет с нами, – говорит Мэрилин. – Хизер?
– Разве ты на каждое Рождество не шлешь ей этих сраных поздравлений? – спрашивает Хизер.
– Я их отправляю на ее почтовый ящик, – отвечает Мэрилин.
– Мишель? – спрашиваю я. – Мишель?
Она сидит, повернув лицо к окну, глаза у нее закрыты, она купается в солнечных лучах.
– Мишель, ты должна нам сказать адрес твоего ранчо, – говорю я.
Она кивает, не открывая глаз, потом говорит что-то. Я подаюсь к ней.
– Десятая, – шепчет она. – Десятая… Десятая…
– Езжай по Десятой, – говорю я Мэрилин.
Мы проезжаем через центр Лос-Анджелеса, все в основном помалкивают. Мэрилин включает радио – слушаем легкий джаз. Я прислушиваюсь к вою сирен. Я знаю: хорошо это не кончится. Я уже чувствую, как все распадается у меня в руках. Рядом со мной Мишель бормочет что-то себе под нос.
– Дорогая, куда нам ехать, когда мы выедем на Десятую? – спрашивает Мэрилин, стреляя глазами в зеркало заднего вида. – Потом выезжать на Сто первую? Спроси у нее – выезжать на Сто первую?
– Мишель, – говорю я, – нам ехать по Сто первой? У тебя есть почтовый адрес, который я могла бы ввести в навигатор?
– Кто-нибудь взял ее сумочку? – спрашивает Мэрилин.
– Десятая, – говорит Мэрилин. Потом добавляет еще что-то, и я подаюсь к ней поближе. – Столько… хлопот… – шепчет она. Судя по ее виду, она готова заплакать.
– Ерунда, – говорю я. – Правда, и думать об этом не стоит.
Я не знаю, слышит ли она меня, а потом похлопываю ее по ладони. Ладонь сухая.
– У нее не было сумочки, – говорит Хизер.
– Я начинаю видеть некоторые недостатки в этом плане, – говорит Мэрилин, глядя на меня в зеркало заднего вида.
– На какой нам съезд, Мишель? – снова спрашиваю я ее.
– Цветы Дани… – говорит она.
– Верно, – говорю я. – Мы едем посмотреть цветы Дани. – Но нам нужно знать, как туда добраться. – Мы сейчас на Десятой, какой нам нужен съезд?
– И я… – Она переводит дыхание. – Увижу?
– Мы только что проехали Венецианский бульвар, – говорит Мэрилин. – Я точно знаю: единственный съезд после этого – на Четыреста пятую.
– Если только нам не нужно на Тихоокеанский прибрежный хайвей, – говорю я.
– Да не болтай ерунды, – говорит Мэрилин.
Салон наполняется отвратительным запахом гнили.
– Она обосралась? – спрашивает Хизер, она, опустив стекло, яростно размахивает рукой перед носом. – О, бог мой, какая вонь. Что она ест?
Мэрилин занимает полосу на съезд.
– Ты что делаешь? – спрашиваю я. Мы не можем останавливаться. Там копы. Там монстры. Мы должны быть в движении.
– Я не допущу, чтобы эта женщина сидела в собственном говне, – говорит она, съезжая по закругляющемуся пандусу на улицу в направлении супермаркета «Ральфс». – Она любимый друг Дани и заслуживает уважения.
– Какое может быть уважение, если сидишь в собственном говне, – говорит Хизер.
Мэрилин останавливает машину, выключает двигатель и напускается на Хизер.
– Это естественный физиологический процесс, – категорически заявляет она. – Мы окажем ей уважение, какого ждем от всех нас, окажись мы в такой же ситуации. Вы вдвоем осторожно извлечете ее из машины и достанете коврик сзади – я им пользуюсь, когда нужно поменять колеса. Положите ее на коврик, а я сейчас.
Она берет свою сумочку и исчезает.
– Линн, пообещай мне, – говорит Хизер. – Если такое случится со мной, ты сбросишь меня в канаву и уедешь.
Она отказывается прикасаться к Мишель, и я, оглядев парковку, отстегиваю с Мишель ремень безопасности и вытаскиваю из машины. Мне не хочется к ней прикасаться, но и такой, как Хизер, мне тоже не хочется быть. Что с нами не так? Мою семью убили у меня на глазах, но я не издала ни звука, а при виде говна, произведенного женой моего друга, я становлюсь такой чувствительной? Почему мы долгому увяданию, предшествующему смерти большинства людей, предпочитаем быструю, драматическую смерть? В конечном счете разве не с мгновенной смертью мы сражались так отчаянно? Чтобы иметь право делать то, что Мишель делает вот в эту самую минуту?
– Ну, конечно, у Мэрилин для смены колес мат для занятий йогой, – жалуется Хизер, раскладывая коврик на парковке рядом с машиной. Я аккуратно кладу Мишель на коврик, но что делать дальше, не представляю. Ее глаза находят что-то на небе, я поднимаю голову, но ничего не вижу. Мы слишком уязвимы сейчас. Я не могу увидеть того, кто приближается к нам, – мешают машины, занимающие все пространство парковки.
– Вы вдвоем ее раздели? – спрашивает Мэрилин, вернувшаяся с большими сумками.
– Да нет, черт побери, – говорит Хизер.
– Вы такие дети, – говорит она. – Это была твоя идея, Линнетт. Вы чего ждете?
Мэрилин ставит Хизер с больничным одеялом в качестве ширмы, отгораживающей нас от остальной парковки, затем она говорит мне, чтобы я сняла второе одеяло, которым закутана талия Мишель, и задрала на ней больничный халат.
– Извини, – говорю я Мишель.
Я думаю, она меня не слышит.
На ней подгузник, и Мэрилин ловко снимает его, откидывает в сторону. В подгузнике черная, смолистая каша. Мэрилин складывает подгузник и отправляет в один из пластиковых пакетов для покупок. Потом она берет бутыль с водой и полотенца и моет задницу Мишель. Я смотрю, не подкрадывается ли к нам кто-нибудь. Прислушиваюсь – не воют ли сирены. Мэрилин протирает Мишель досуха, потом просит меня помочь ей надеть на Мишель новый подгузник.
Мэрилин сворачивает влажный коврик, с которого еще капает вода, засовывает его в один из полиэтиленовых пакетов.
– Хизер, пойди – выброси это.
– Я к этому не прикоснусь, – говорит Хизер. – Оставь это здесь.
– Мы не бросаем мусор где попало, – резко говорит Мэрилин. – Пойди – выкини это, или получишь по заднице.
Хизер уходит с пакетами и мокрым ковриком. Я поглядываю вокруг – не появились ли полицейские. Она возвращается через несколько минут, после чего мы выезжаем с парковки и едем на Олимпийский бульвар.
Что-то тянется ко мне, я смотрю и вижу руку Мишель, которая вслепую скребет мои пальцы. Я не знаю, как реагировать, а потому открываю ладонь, и она сплетает свои пальцы с моими. У нее сильные пальцы. Она ни разу не смотрит в мою сторону, продолжает смотреть в окно, ее глаза широко открыты, губы двигаются.
– Ты знаешь, куда мы едем? – спрашиваю я ее еще раз.
– Увидеть… Дани… – говорит она. – …Цветы Дани…
– Это бесполезно, – говорит Хизер, закрывая лицо руками.
– Доставай телефон, – говорит Мэрилин. – Мы позвоним доктору Кэрол. Она знает адрес ранчо Дани.
– Она обосрется со страху, – говорит Хизер за нас обеих.
– Да, – говорю я. – Не думаю, что это хорошая идея.
– Твоя последняя хорошая идея привела нас туда, где мы сейчас находимся, – говорит Мэрилин. – Значит, так: либо кто-то из вас звонит доктору Кэрол, либо я вас поколочу.
– У меня аккумулятор сдох, – бормочет Хизер.
Мэрилин сует ей в руку свой айфон.
– Позвони с моего, – говорит она. – Она в контактах под именем Эллиотт.
Мишель делает глубокий вдох, и дрожь проходит по ее телу. Прежде чем она делает следующий вдох, я успеваю досчитать до пяти.
– Не могу найти, – говорит Хизер, отталкивая руку Мэрилин, которая тянется, чтобы взять у нее телефон.
У меня возникает впечатление, что они обе вдруг оказались где-то далеко-далеко и погружены в полную тишину.
Мишель неожиданно резко делает глубокий вдох, а потом начинает дышать учащенно.
– Кажется, она совсем плоха, – говорю я.
Мэрилин на миг поворачивает голову назад.
– Я нашла телефон, – говорит Хизер.
Мэрилин резко поворачивает баранку влево. Меня кидает на Мишель.
– Мы не едем ни на какое ранчо, – говорит Мэрилин, выравнивая машину.
– А я думала, что именно этим мы и заняты, – говорит Хизер.
Мэрилин не отвечает.
– Как она, Линнетт? – спрашивает Мэрилин.
– Плохо, – отвечаю я.
Мэрилин останавливается и выходит из машины.
– Вы обе, выходите, – командует она.
Я вытаскиваю руку из руки Мишель и выхожу. Мишель, кажется, ничего этого не замечает. Мы в богатом пригородном районе, стоим на тротуаре близ городского парка. Парк представляет собой большой квадрат, его поросшее травой пространство разделено на четыре части двумя пересекающимися дорожками. Среди деревьев столики для пикников. Мы стоим на тротуаре, Хизер сутулится, накинув на голову капюшон своей курточки.