Забавно, но он – единственный мужчина, которого я когда-либо любила.
Сочельник, 1988, Американ-Форк, Юта. Повсюду «Мое сладкое дитя» в исполнении «Ганз энд роузез», но я предпочитаю «Никогда тебя не предам» в исполнении Рика Эстли[39], потому что я танцовщица из группы чирлидинга, и я все время счастлива, и я влюблена. Томми Бёркхардт похож на Джордана Найта[40], и моя мама называет нас Чарльз и Диана[41], потому что ей кажется, будто он относится ко мне как к принцессе. Хотя мы встречаемся всего шесть недель, эти недели начались в середине ноября, и мы продолжаем встречаться на Рождество, и я знаю, он собирается сделать мне какой-то крутой подарок.
Мои родители, вероятно, уже давно бы развелись, если бы мой отец не был так озабочен сохранением лица. Он шеф полиции в небольшом городке, и он вложился в этот проект, связанный с Норманом Роквеллом[42], а потому он прячется у себя в офисе, а мама изображает счастливую хозяйку дома и все доводит до максимально возможного идеала, что всех нас сводит с ума. Они стараются изо всех сил, но мы с Джиллиан знаем, что чем-то придется пожертвовать.
Ей одиннадцать, и мы с ней говорим о том, что может произойти, когда отец разведется с матерью; мы уже решили, что по уикендам будем с отцом, а по будням – с мамой, но мы вдвоем разделяться не собираемся, сестры должны держаться вместе. Мы обе надеемся, что случится это скоро, потому что уже и без того ходим по дому тише воды, ниже травы.
Наступает канун Рождества, папа выиграл обед на двоих в этом итальянском ресторане в центре города, а в одном журнале он прочел, что им стоит попытаться проводить какое-то время вместе, и потому он подходит ко мне и Джиллиан и вполне серьезно просит нашего благословения. В этом ресторане у них когда-то состоялось первое свидание, и он так нервничает, что у него руки потеют, и мы, конечно, соглашаемся, и, перед тем как уйти, он просит меня проверить, правильно ли у него завязан галстук, а потом говорит: «Пожелайте мне удачи». И он вдруг уже совсем не мой папа, он парень, идущий на свидание, и я плавлюсь изнутри и молюсь по-настоящему, чтобы они как-то все уладили, я встаю на колени рядом с моей кроватью, соединяю перед собой ладони – все взаправду.
Я любила Рождество. Мне нравились рождественские песенки, без конца исполнявшиеся в молле хором мормонской скинии; мне нравилось смотреть по телевизору мультики об эльфах-дантистах и о Рудольфе, красноносом олене; мне нравилось, когда мама впадала в кулинарный раж и в доме пахло карамелью и теплым маслом, мне нравилось заворачивать подарки. У меня от всего этого возникало впечатление, что мир на земле возможен, что шикарный обед может решить проблемы между папой и мамой.
Томми позвонил сообщить, что едет ко мне с подарком, и я послала Джиллиан наверх.
– Посмотри телик в комнате мамы и папы, – сказала я. – Не спускайся вниз.
– У тебя свидание, – сказала она, чем вызвала у меня двойственное чувство: ненависть за то, что она лезет не в свои дела, и обожание за то, что она ребенок.
Я открыла дверь Томми, и я в абсолютном восторге от того, как он хорош собой. Я выгляжу неплохо, но я никогда не думала, что мне так повезет, в особенности после того, как Шашина Гроутпас положила глаз на него. Мы некоторое время целовались, а потом он вручил мне мой подарок: брошку в виде рождественской елочки с рубинами и изумрудами.
Двадцать два года спустя я знаю, что это искусственные камешки, но мы были на бильярдном столе в игровой комнате, я сняла футболку, а он положил брошку на холмик моей груди, и я помню, как сверкало золото на фоне моей кожи, помню, как я сказала, что больше всего в жизни люблю Рождество.
Мама и папа не должны были вернуться раньше одиннадцати, а пока часы показывали только восемь, так что, даже если бы они разругались, два часа у нас еще оставалось, и потому я решила, что в этот вечер мы пройдем весь путь до конца. На бильярдном столе мы дошли до степени каления, но я планировала перенести дальнейшее на диван наверху. Диван был супермягким, и к нему прилагалась тонна всяких подстилок, так что мы могли соорудить себе гнездышко и не торопиться.
Но тут раздался звонок в дверь.
– Это твои предки? – спросил Томми, сразу же сев прямо.
– У них есть ключи, – сказала я.
Я притянула его лицо к своему. Пот стекал у меня по шее, скапливался между грудей. Папа всегда включал отопление по максимуму, он ненавидел холод.
Звонок зазвонил снова.
Я со стоном выбралась из-под Томми, схватила его свитер, прикрепила к воротнику мою рождественскую брошку.
– Не задерживайся, – сказал он, глядя, как я, надев рейтузы со штрипкой, спешу вверх по лестнице.
Это были его последние слова, сказанные мне.
Мне было шестнадцать, особым умом я не отличалась, к тому же мы знали всех в Американ-Форк, поэтому я просто открыла дверь, даже не посмотрев в окно.
У двери никого не было. Стоял лютый холод, но я простояла целую минуту, вдыхая запах дымка из соседской трубы, мой бойфренд ждал меня в подвале, его подарок красовался на вороте свитера на мне, и я считала себя ужасно крутой девчонкой, воображала, что весь мир у моих ног.
А потом из-за угла появился Санта-Клаус с топором.
Я не сразу узнала Рикки Уолкера. Я видела только костюм Санта-Клауса и решила, что это кто-то из хоккейной команды разыгрывает шутку. Мне эта шутка не показалась такой уж смешной, а потому я захлопнула дверь перед его носом и повернула собачку на замке.
Ему потребовалось два удара, чтобы выломать дверь, и он вошел в дом вместе с холодом. Тогда-то я его и узнала.
– Рикки? – спросила я.
Он набросился на меня с топором, а когда я закричала, прибежал Томми. Он попытался защитить меня, но, когда он возникал между мной и Рикки, тот ударял его топором. В конечном счете голова Томми приобрела такую форму, что я принялась умолять его:
– Томми, не надо!
Но тут Рикки вонзил топор в шею Томми, а потом накинулся на меня. Мне удалось расцарапать его лицо, но он сорвал с меня рейтузы, поднял меня и понес в общую комнату. Мой отец был заядлым охотником до рождения Джиллиан, среди его трофеев был белохвостый олень с огромными рогами, голову которого он повесил в общей комнате. На эту голову и посадил меня Рикки.
Поначалу я не могла понять, отчего мне так больно, а потом рога стали так врезаться в меня, что мне стало казаться: вот сейчас меня разорвет на две части.
В то время я была совсем девчонкой, едва девяносто пять фунтов весила, а рога прошли над моими почками и вышли ниже грудной клетки. Я провисела там десять часов и была в шоковом состоянии, и масса моего тела спасла меня от обескровливания. Я то теряла сознание, то вновь возвращалась в реальность, я видела Джиллиан, которая спустилась со второго этажа, видела мою мать и отца, вернувшихся домой, видела, как Рикки разобрался с ними.
Когда мне было шесть, я считала себя матерью Джиллиан. Они позволяли мне готовить ей «Джелл-О», готовить ее к подъему по утрам и даже купать ее, пока я не увидела надпись на детском шампуне от «Джонсона»: «Теперь без слез». А я всегда старалась мыть ей голову осторожно, но когда увидела эту надпись, когда оценила приятный запах этого густого желтого шампуня, похожего на мед, вылила полфлакона ей на глаза, потому что подумала: «Теперь без слез» – это такая магическая формула, благодаря которой она больше никогда не будет плакать. Она заорала так громко, что у меня заболели перепонки, тут же прибежала мама, подхватила Джиллиан, прижала ее к своей шее и очень на меня разозлилась.
– Линнетт, – сказала она, – ты должна защищать сестренку.
Прости меня, Джилли.
Чего он только не делал с ее телом, с их телами, он работал по сценариям. В какой-то миг наши с мамой взгляды встретились, Рикки в этот момент занимался отцом, и мама увидела слезы на моем лице. Она понимала, что, если Рикки увидит мои слезы, он поймет, что я еще жива, и поэтому мама бросилась на него. Она отвлекла его внимание, она вынудила его надолго целиком и полностью сосредоточиться на ней. Она была хорошей жертвой. Я надеюсь, ей не было больно. Я надеюсь, она была пьяна.
Я так никогда и не узнаю результата свидания мамы и папы – разгорелась ли искра их прежней любви. Рикки навсегда лишил меня ответа на этот вопрос. А жизнь мамы оказалась слишком короткой – она так и не узнала, что случилось с Чарльзом и Дианой.
Когда взошло солнце, Рикки похрапывал в кровавом гнезде, которое он сотворил из моей семьи. Я не могла знать, где кончается тело Томми и начинается тело моего отца. А найти Джиллиан было легко. Он поставил ее голову на каминную полку лицом ко мне.
Рикки проснулся, волоча ноги, отправился на кухню и помочился в нашу раковину. Он все еще был в кухне, когда в общую комнату вошел первый коп.
– Хэй? – позвал Майк Миллер от выбитой двери. – Кто-нибудь дома есть? Карл? Кэрол? Я иду.
Я хотела предупредить его, но не хотела выдавать себя. Он получил удар топором в грудь. Следующим в дверь вошел коп Гарретт П. Кэннон.
– Майк? – позвал Гарретт, войдя в дом. – Майк? Не советую тебе воровать рождественские подарки у шефа.
И тут он увидел, как Рикки вскрывает грудную клетку Майка топором. Рикки встал и бросился на Гарретта. Я услышала, как тот уронил пистолет, выругался, потом поднял и выстрелил пять раз. Потом наступила тишина, потом Рикки пробежал по общей комнате. Я не могла сказать, ранен ли он, потому что он и без того был весь в крови.
Он разбил сдвижную дверь в дальнем конце комнаты, и в этот момент появился Гарретт, на бегу перезаряжавший пистолет. Он вставил магазин и опустошил его, стреляя в спину Рикки, и я помню, что Рикки рухнул на нашу террасу, ноги его задрались на мгновение вверх. Потом говорили, что приземлился он так жестко, что черепная коробка раскололась у него пополам.