«…он заставил Джиллиан чистить душевую кабинку зубной щеткой…»
«…хотела бы, чтобы появился кто-то сильнее его и дал ему почувствовать вкус…»
«…я его ненавижу…»
«…с этой семьей живешь как в аду…»
«…я желаю ему смерти…»
«…он будет испуган и не сможет ничего сказать тебе в лицо…»
«…пожалуйста, спаси меня…»
Отец служил в армии, и у него были ясные представления о законе и порядке. Может быть, он был жестче, чем следовало, но я не помню, чтобы так уж его ненавидела. Все тинейджеры паразитируют на конфликтах, и я не думаю, что была исключением. После Билли Уолкера я отшлифовала наши бурные времена, отполировала отцовский венец до такого блеска, что не видела за ним в прошлом ничего дурного.
В пятом классе миссис Маргарет назначила друзей по переписке. Большинство из них воспитывались у приемных родителей, как Рикки. Другие дети потеряли интерес к этому через несколько месяцев, но не я. Не Рикки. Мы переписывались в течение шести лет, и я никогда не просила его убить моего отца, но дала мой домашний адрес, писала, что нам следует убежать вместе в Лос-Анджелес. Я писала ему, что мой отец постоянно орет на меня, а моей матери нет дома – она уходит на ланч. Несколько раз я даже написала ему, что желаю смерти моим родителям.
Все подростки говорят на таком языке, ведь верно? Пусть этот язык и кажется тебе ужасным, когда оглядываешься назад. Я же не знала, что у него в голове этот чертов двигатель, что он только и ждет, чтобы кто-нибудь включил стартер. Я и не подозревала, что ключ для запуска имеет вид шестнадцатилетней девчонки.
Если бы я не писала ему, если бы я не сообщила ему наш адрес, если бы я не просила его спасти меня, то Рикки Уолкер пришел бы в какой-нибудь другой дом. Он не убил бы шефа полиции, обожаемого всем небольшим городком. Он и его брат не убили бы пятерых полицейских.
В полицейском отделении, где стоит лютый холод, меня окружают единственные люди на земле, которые ненавидят меня так же сильно, как я ненавижу саму себя.
Когда я в больнице пришла в сознание, я подумала о том, что они нашли эти письма, но никто мне ничего не сказал. И я никому ничего не сказала. Я все ждала, что кто-нибудь скажет о них, но никто так ничего и не сказал, потому и я молчала, а спустя какое-то время начала забывать даже о том, что писала их. Иногда я воображала, что они всплывают каким-то образом. В конечном счете не могли же они исчезнуть без следа, и такие вечера были ужасными. В такие вечера я заставляла себя делать упражнения, пока у меня не начинались рвотные позывы, я заставляла себя чистить мое оружие, пока оно не начинало блестеть, выскребала всю квартиру до самого восхода солнца, но как бы я ни изводила себя, ничто не доставляло мне такую боль, как мысль о том, что эти письма вдруг объявились.
Но они так и не всплыли.
– Прошу прощения, – раздается тихий голос. Это говорит коп, которому я сломала пальцы, тот, у которого на левой руке зеленый металлический лубок. Он пришел забрать мой поднос. – Вы закончили?
Я съела одно только яблоко. Не могу есть, когда на меня глазеет стеклянная стена с письмами. Я вижу, что еда все еще на моем подносе. Я киваю. Закончила.
Каким образом письма оказались у Гарретта? Пригласи Гарретта в открывающийся на Аляске молл, и он в мгновение ока примчится туда, если решит, что это продвинет продажи его книги и ди-ви-ди. Он всегда без проблем заглатывал наживки, но для начала нужно забросить туда эту наживку.
Когда молодой коп со сломанными пальцами приносит поднос с едой на следующий день, я долго смотрю на содержимое этого подноса. Те же два ломтика хлеба, тот же майонез, то же сахарное печенье, тот же фруктовый пунш, но вместо колбасы на сей раз я вижу индейку, а вместо банана – апельсиновый сок. Кто принял такое решение? Тут наверняка есть кухня, там должны работать люди, которые нарезают белый хлеб, подсчитывают кусочки индейки, достают коробочки с соком из холодильника. Заглядывают в бланки заказов, справляются со списком заключенных, проверяют наличие инвентаря.
Когда задумаешься об этом – настоящее чудо логистики. Могу поспорить: если бы я была иудейкой, мне бы предложили кошерную пищу, если бы мусульманкой – принесли бы что-нибудь халяльное. Для этого нужно много народу. Для этого нужна команда.
Хизер подвела меня под арест, но эта идея пришла ей в голову, когда она увидела по телевизору Гарретта. А он попал на телевидение, потому что Билли Уолкер дал новые показания и предъявил эти письма. А это случилось в течение двадцати четырех часов после того, как кто-то пытался сжечь диспансер Хизер и Гарри Питер Уарден дал новые показания и признался в убийствах вокруг Дани. А это случилось в течение двадцати четырех часов после того, как кто-то выследил Джулию и Рассела Торна, увидел, что они прошли в мою квартиру, и свалил их обоих. А это случилось в тот же день, когда Кристоф Волкер сидел в кладовке Адриенн и ждал, когда она спустится по лестнице.
Одно лицо не может совершить все это, если оно не является в высшей степени организованным высокофункциональным социопатом. Это не монстр-одиночка. Это целая банда монстров.
Вопрос: кто заинтересован материально в моей смерти? Я отказываюсь принять это за совпадение – не могут несколько ничем не связанных между собой психопатов, преследующих разные цели, пользоваться одной и той же ситуацией по мере ее развития. Я попала в беду с братьями Уолкер потому, что не увидела шаблона в их действиях. Больше я никогда не совершу подобной ошибки.
Кто-то заманил Кристофа Волкера в лагерь «Красное озеро». Кто-то убедил Гарри Питера Уардена выступить с признательными показаниями. Кто-то убедил Рассела Торна появиться в нужный момент в нужном месте. Кто-то напал на нас в моей квартире. Кто-то нашел мои письма. Кто может нас ненавидеть с такой силой? Кто мог координировать людей в тюрьме и за ее пределами? Кто знает все наши слабые места?
Принеся мне еду в следующий раз, тихоголосый коп говорит:
– К вам гость.
Меня ведут в более теплую комнату, посередине ее пересекает длинный стол, глухие перегородки на столе перемежаются с окнами из искусственного стекла, через которые можно увидеть, что происходит в другой половине комнаты. По обе стороны окон стоят телефоны. Меня без слов подводят к одной из будок и сажают. По другую сторону я вижу доктора Кэрол.
У нее усталый вид. На ней нет косметики. На столе перед ней толстая стопка бумаги. Я роняю трубку, потому что пальцы у меня все еще онемевшие от холода, и я так рада видеть человеческое существо, которое далеко от ненависти по отношению ко мне.
– Доктор Кэрол, – говорю я, – что происходит? Вам они сказали, что происходит? Со мной никто не говорит, но я думаю, что все поняла и сама.
– Перестаньте, – говорит она.
Хотя мы на расстоянии нескольких дюймов друг от друга, телефоны подключены через линию дальней связи. Я наклоняюсь вперед и тихим голосом говорю ей.
– Кто-то ведь делает это, – говорю я. – И это не один человек. Только потому все это происходит одновременно и в разных местах. Кто-то решил покончить с группой.
Я обращаю внимание, что она смотрит куда-то над моим правым плечом. Я поворачиваюсь, но там никого нет.
– Мы должны собраться где-то в защищенном месте и начать разматывать этот клубок, – говорю я. – Нам нужно достать списки посетителей Гарри Питера Уардена и Билли Уолкера. Я предполагаю, мы в обоих списках увидим одно и то же имя. Я, вероятно, еще день-два буду здесь в безопасности, так что соберите всех, кто еще на свободе, и соберите их в хорошо защищенном месте. Мы превращаемся в легкую добычу, пока разбросаны по всему штату.
Доктор Кэрол смотрит на меня, и на ее лице абсолютное непонимание. Я с трудом остаюсь спокойной, но я знаю, что должна сдерживаться. Я делаю два вздоха, прежде чем она начинает говорить.
– Почему вы сделали это, Линнетт? – спрашивает она. – Почему вы это сделали?
Сначала я думаю, что она спрашивает про письма, но потом прочитываю, что написано на верхнем листе той стопки бумаги, что лежит перед ней. Мне теперь хочется одного: вернуться назад во времени и не сделать все то, что я сделала.
Группа поддержки последней девушки, читаю я. Автор Линнетт Таркингтон.
Я прилагаю все усилия, чтобы не бросить телефонную трубку.
– Я этого не писала, – автоматически говорю я.
– Это пришло на мою электронную почту вчера вечером, – говорит она. – Все получили такие письма.
Пока я продолжаю смотреть вниз – туда, где искусственное стекло встречается со столом, я могу делать вид, что ее лицо так же далеко от меня, как и ее голос.
– Кто? – Мой голос звучит очень, очень тихо.
– Я понятия не имею, что думают Мэрилин и Хизер, – говорит доктор Кэрол. – Но я знаю, что меня глубоко обидело то, как вы описываете меня.
– Именно этого он и добивается, – говорю я. – Неужели вы не понимаете? Он хочет рассорить нас. Он хочет сбить нас с толку, чтобы мы не обращали внимания на важные вещи.
– Я никогда не рассматривала вас как трофеи, – говорит доктор Кэрол, словно и не слыша меня. – Я вас не коллекционирую. Вы – мои пациентки, и каждая из вас дорога` мне как отдельная личность. Я посвятила немалую часть моей карьеры помощи таким женщинам, как вы. Я немалую часть моей жизни потратила на попытки создать мир, в котором такие женщины, как вы, не должны бороться за существование.
– Самое главное – разобраться, кто это делает, – говорю я. – Эта книга – всего лишь способ отвлечь нас. Кто-то похитил ее с моего жесткого диска.
– Вам вообще не следовало ее писать! – кричит она, надувая крохотный микрофон в моем ухе. – Обвинять меня в том, что я пренебрегаю моими детьми, встречаясь с группой в канун Рождества… да как вам вообще такое могло прийти в голову? Вы громче всех требовали назначить встречу именно на этот день. Вы считаете, что я отношусь к вам как к домашним зверькам?
– Я этого никогда не говорила, – предпринимаю попытку я.