Группа поддержки последней девушки XVII: Жених последних девушек
С пистолетом в руке я ухожу все глубже в лес. Кто знает, что там, кто знает, что подумает Крисси, когда увидит меня, кто знает, не примут ли дела совсем дурной оборот. Деревья жмутся друг к другу, впитывают лунный свет из воздуха, а я все глубже ухожу в темноту. Потом я вижу мертвое тело, висящее на ветке дерева. Я падаю на одно колено, в желудке начинают суетиться мотыльки.
Тело медленно поворачивается, и это ребенок, может быть, младенец, я подхожу, прикасаюсь к его ноге – влажная, разложившаяся, плюшевая. Это Розовая Пантера висит в петле. По другую сторону дерева еще одна петля, а в ней куколка, раздетая догола, она с твердой пластиковой головой и мокрым мягким телом, подвешена за шею. Я вижу и других – они висят повыше, сад протухших фруктов: Барби, подвешенные за волосы, по шесть штук на одной ветке, набивные звери, прогнившие под дождями, мертвое дерево с диснеевскими персонажами, приколоченными к стволу снизу доверху. Я вижу Плуто с гвоздем в горле, Минни, распятую на стволе, Микки с копьем во лбу, но все еще улыбающегося. Деревья, увешанные мультяшными опухолями.
Я продолжаю идти по этому игрушечному кладбищу, теперь иду медленнее. Этот лес использует человек, хорошо знакомый с этими местами. Я подхожу к стиральной машине, она сверкает своей белизной в темноте. Моя голова ударяется о музыкальную подвеску из отверток. Они бьются друг о друга, как сумасшедшие. Я вижу вокруг всевозможные бытовые приборы, наполовину зарытые, ржавый крашеный металл, произрастающий из земли.
Я по колено погрязла в чьем-то безумии. В безумии Крисси.
Впереди за тонкими стволами деревьев на поляне я вижу покосившийся фермерский дом с прогнувшейся и сломанной крышей. Внутри горит свет. Вокруг стоят поросшие мхом дворовые сооружения. С одного бока пристроился сарай. С другой стороны – собачья будка, набитая случайными поленьями. Тут есть и крытое парковочное место чуть подальше среди деревьев, оно представляет собой несколько удлиненных плит, завернутых в синий брезент и уложенных на землю. За домом возвышается массивная, громоздкая черная тень: громадный модульный сарай, торчащий над крышей, угрожающий раздавить собою расположенный перед ним дом, построенный в пятидесятые.
Я делаю шаг назад и натыкаюсь на теплый ствол дерева. Ствол двигается. Это человек. Громадный, крепкий, он возвышается надо мной. Мое первое рефлекторное движение – броситься наутек, но я недаром обучалась. Я ударяю локтем ему в живот, мгновенно опускаюсь на корточки и обхватываю его ноги. В локте у меня такая боль, будто он сломан, моя голень ударяется о его ботинок, и боль устремляется вверх по ноге. Я бью коленом ему в пах. Ощущение такое, будто я коленной чашечкой ударила о стену.
Глаза у него крохотные, его голова похожа на неровный теннисный мяч. На нем черный свитер и военные брюки, засунутые в ботинки. Он хватает мое запястье, чуть не истирает в хлам лучевые кости, и я роняю пистолет. Я кусаю его за руку. Он и бровью не ведет. Он продолжает сжимать мне руку, хотя я пинаю его по голени, наступаю на носки, вгрызаюсь зубами в его грязную кожу. От него воняет. Его телесный запах удушает меня.
Он хватает меня за волосы, наклоняет голову, зажимает ее коленями. Я теряю равновесие, спотыкаюсь, чувствую огонь в голове – он пытается тащить меня за волосы. Он поднимает меня, и мне приходится схватить его запястье обеими руками, чтобы мои волосы не вырвались с корнями. От боли меня начинает тошнить. Тяжесть моего тела ничуть не затрудняет его движения.
Если бы Стефани увидела, она бы потеряла всякую веру в меня.
Мы выходим из леса, идем по двору к свету, по трем кирпичным ступеням поднимаемся на крыльцо, он ногой распахивает противомоскитную сеточную дверь. Боль в коже головы вспыхивает с новой силой, и я вытаскиваю канцелярский нож из переднего кармана и одним движением обрезаю волосы, захватывая при этом немного кожи. Он больше не держит меня, и я проседаю на три дюйма, меня уводит в сторону на моих побитых хрупких лодыжках, одним коленом я касаюсь пола.
В доме слишком тепло, пахнет вчерашней готовкой. Когда я поднимаю взгляд, мой обидчик идет на кухню. Я бросаюсь к двери, распахиваю ее и несусь к тому месту, где столкнулась с ним, нахожу свой пистолет в гнилых листьях, после чего возвращаюсь к двери и распахиваю ее, а он в этот момент выходит из кухни с ножом. Мои руки и тело автоматически принимают стойку Вивера[56], палец на спусковом крючке, пистолет в двух руках, ноги расставлены.
– Перестаньте! – раздается женский крик.
Я уже нажимаю спусковой крючок, но тут между нами становится Крисси. В последнее мгновение я увожу пистолет в сторону, воздух взрывается, и в гипсокартонной стене появляется дыра, а комната наполняется пороховым дымом.
– Перестаньте, вы оба! – кричит она, разведя руки ладонями к нему и ко мне.
Я стою неподвижно, как и Громила. Он не сводит с меня глаз, нож по-прежнему в его руке, даже дыхание у него не участилось.
– Я должна была догадаться, что это ты, Линнетт, – говорит Крисси. – Никаких фотографий у тебя, конечно, нет, да?
– Скажи ему, пусть уберет нож, – говорю я, опуская пистолет.
– Ты проникла в мой дом, – говорит Крисси.
Мой пистолет по-прежнему направлен прямо ему в пустую голову. На его черепе повсюду порезы – последствия бритья. Мушка прицела останавливается на черной корочке на его правом виске.
– Она моя старая подруга, Кейт, – говорит ему Крисси. Она гладит его бицепс. От него воняет, как от коня. Как она может к нему прикасаться? – Посиди у себя в мастерской, а мы тут поговорим, ладно?
Он разворачивается и уходит в кухню. Я слышу, как открывается ящик с ножами, потом звон металла о металл, потом стук закрывающегося ящика. В доме воцаряется тишина.
– Я из-за тебя целый день попусту потеряла, – говорит Крисси. – И чем ты собираешься возместить мои потери?
– Я хотела тебя предупредить, – вру я. – Кто-то пытается убить всех нас.
Крисси некоторое время смотрит на меня оценивающим взглядом, потом улыбается.
– Я знаю, что ты можешь сделать, – говорит она. – Ты, перед тем как уехать, подпишешь мне несколько книг. Пойдем в кухню.
Я всегда знала, что Крисси опасна. Если остальные из нас собирали осколки наших разбитых жизней и пытались оставить наших монстров в прошлом, то Крисси заключала их в объятия. Она стала самым громким их защитником, самым несгибаемым их ходатаем. Она выдвигала всевозможные теории заговора и использовала компенсации, которые получала за свои повторяющиеся ночные кошмары, для финансирования судебного оспаривания их приговоров.
У доктора Кэрол была своя теория. Она полагала, что, поскольку прокуратура основывалась на свидетельских показаниях Крисси и поскольку ее монстром был ее крестный, в ней, вероятно, глубоко сидело чувство вины и потребность в получении прощения от монстров. Моя теория была попроще: я считала, что Крисси просто основательно съехала с катушек. А съехавшие с катушек опасны.
Но я проделала весь этот путь не для того, чтобы стоять без толку здесь, в комнате, а потому я опускаю пистолет и иду за ней на кухню.
Этот дом то ли недостроили, то ли постепенно разбирали на части. Общая комната обита некрашеными плитами гипсокартона, дверная рама в кухне незакончена, а в кухне повсюду оранжевые шнуры удлинителей. Рядом с блендером стоит кофейник. На кухонных столах пустые пакеты для покупок, вазочки для печенья, блюда для пирогов.
– Как насчет чашечки хорошего чая? – спрашивает Крисси.
Она стоит у посудомоечной машины, вытащенной из-под кухонного стола, наполняет чайник из галлонного кувшина.
– Сядь где-нибудь, – говорит она.
Я убираю стопку писем с расхлябанного деревянного обеденного стула и сажусь спиной к стене, откуда хорошо просматриваются дверь и окно, кладу пистолет на стол передо мной. Рукоятка пистолета лоснится от моего пота. Я вытираю ладони о штанины джинсов. Стол уставлен лекарственными пузырьками, забросан рекламными письмами, полиэтиленовыми пакетами, наполненными желтыми резиновыми перчатками, и кухонными полотенцами, с которых еще не сняты ценники.
– Это был первый дом моих родителей, – говорит Крисси, ставя кувшин рядом с переполненной раковиной. – Сейчас он стоит меньше тех денег, что они заплатили за него в шестидесятые, не смешно ли? Всегда считалось, что земля с годами только набирает цену.
– Сочувствую, – говорю я.
Она вставляет вилку чайника в розетку и принимается искать чай в шкафах. Ни в одном из кухонных шкафов нет дверок.
– Это страна угля, но угля больше нет, – говорит она. – Химический состав, которым они очищали уголь от примесей, загрязнил грунтовые воды. Они говорят, что их еще можно пить, но у детей появляются нарывы во рту, а у взрослых кровоточат десна. Химическую компанию вот уже восемь лет пытаются засудить.
Она запускает в шкаф у холодильника руку по локоть и достает один пакетик чая «Липтон». Еще один пакетик она находит в раковине, вскрывает его над грудой грязной посуды, моет две кружки.
– Почему ты вернулась? – спрашиваю я.
– Кейту здесь нравится, – говорит она.
Безумие исходит от Крисси, как запах духов.
– Кто-то убил Адриенн, – говорю я. – Ты об этом слышала?
Крисси улыбается. Это выводит меня из себя. Чайник начинает свистеть. Она наливает чай.
– Прошу, – говорит она, ставя передо мной кружку и не пытаясь схватить пистолет. Я делаю глоток. Чай слишком горячий, и вкус у него горьковатый. Крисси смахивает два полиэтиленовых пакета со стула и садится. – Мы всегда по-разному оценивали то, что случилось с нами.
– Меня пытались убить психопат и его брат, – говорю я. – По сути, то же самое происходило со всеми нами. Какие тут могут быть разногласия?
– Мы по-разному воспринимаем мир, я все время твержу, что мы должны пройти шаманский обряд посвящения, который через тяжелые испытания приведет нас к поиску внутри себя, и результатом этого поиска будет духовное открытие, фактический синтез и душевный покой.