– Ты такая умненькая, – говорит Крисси, хихикая.
Кейт опускает голову и практически корчится от удовольствия. Комната словно наэлектризована, и в любую секунду кто-нибудь может сделать следующий шаг, и тогда никто из нас не сможет вернуться назад.
– Я хочу уйти сейчас, – говорит Стеф. – Хорошо? Мы уже можем идти, пожалуйста?
У Джиллиан в канун Рождества голос вот так же перехватывало. Я услышала это, когда она вошла в общую комнату, не понимая, что происходит, даже когда Рикки Уолкер развернулся и увидел ее.
– Линнетт, – сказала она, когда он начал двигаться к ней. – Я теперь хочу пойти лечь. Я никому не скажу, что видела Санту. Скажи ему, что я буду молчать. Пожалуйста, Линнетт?
А я висела там, притворяясь мертвой, потому что ужасно боялась, что, когда все жертвы кончатся, Рикки внимательнее посмотрит на меня, а я не хотела умирать.
– Линнетт? – сказала Джиллиан, перед тем как он схватил ее и она начала кричать, а теперь так же говорит и Стефани, и мы находимся в захламленной общей комнате Крисси, и мне необходимо выбраться отсюда.
Кейт во все глаза уставился на Крисси.
– В чем дело? – спрашивает она.
– Хочу, – требует Кейт.
И Крисси смотрит на меня, потом на Стефани, потом снова на меня, делая в уме какие-то сложные арифметические подсчеты, складывая все за и против, наконец, она улыбается. Такого рода улыбку Крисси я уже начинаю соотносить с дурными событиями.
– Художнику необходимо практиковаться, иначе его инструменты утратят навыки, – говорит она. – Я не хочу, чтобы Кейт притупился.
– У меня болит голова, – говорит Стефани.
– Ты не понимаешь, – говорю я, и вдохновение придает мне мужества. – Она последняя девушка. Кейт ничего не может ей сделать, он должен спасти себя для тебя. У нее есть ее собственный монстр.
Крисси покачивает головой и улыбается.
– Это не религия, – говорит она. – Кейт не отправится в ад, если сойдет со своей диеты. – Она поворачивается к Кейту, привлекает его внимание. – Ты должен сделать ее последней, любовник.
Кейт кивает и поднимает два пальца.
– Два дня, – говорит он.
– Хорошо, что все соседи съехали, – говорит Крисси. – Похоже, она тот еще крикун.
– Ты не можешь это сделать, – говорю я. – Она – последняя девушка.
– Тебе пора уходить, Линнетт, – говорит Крисси. – Когда Кейт начнет, ему трудно остановиться. Мне опасность не грозит, но ты должна исполнить свое предназначение.
Я выкладываю все свои козыри, но они ничего не меняют.
– Пора уходить вместе с ней, – говорю я. – Она должна уйти со мной. Я тебе клянусь, Крисси, ты должна отпустить ее со мной. Она – последняя девушка.
Кейт встает и начинает искать что-то в кучах мусора на полу, потом ложится животом на ковер, его ягодицы повисают в воздухе, он лезет под кушетку.
Крисси подходит к Стефани и садится ей на колени, начинает играть с ее челкой. Стеф уводит голову в сторону, и Крисси хватает ее пальцами за подбородок и удерживает ее голову в неподвижном состоянии.
– Она никакая не последняя девушка, – говорит Крисси. – Она маленький монстр. Кейт любит работать с таким материалом.
Кейт вылезает из-под кушетки, у него в руке помятая и грязная алюминиевая бейсбольная бита.
– Линнетт? – говорит Стефани. Она видит биту, видит, как я понемногу передвигаюсь к двери, ее глаза широко раскрыты и влажны – я вижу их над плечом Крисси.
– «Нежный мясник, показавший мне, что ценность плоти – в любви», – цитирует Крисси, держа подбородок Стефани и глядя в ее глаза. – «Сдери шкурку с кролика, – приказывает он. – И с меня слетают все одежды»[67].
Кейт делает пробный замах бейсбольной битой. Она звучно – ш-ш-ш-ш-ш – рассекает воздух.
Крисси поворачивается и смотрит на меня, подняв брови.
– Тебе нужно бежать поскорее, – говорит она.
Кейт еще раз замахивается битой и теперь оставляет вмятину на стене.
Я преодолеваю расстояние до двери в два широких шага и краем глаза вижу, что Кейт заметил мое движение и сделал шаг в мою сторону, но я вылетаю через противомоскитную дверь, даже не открывая ее, и слышу, как раскалывается пластмассовая панель в центре и ее задняя часть ударяется о стену их дома-развалюхи. Этот звук почти заглушает крики Стефани.
– Линни! – снова и снова визжит она.
Даже здесь я все еще слышу смех Крисси.
Я в один миг слетаю со ступенек, моя нога подворачивается на гравийной дорожке, но я падаю на руки, быстро поднимаюсь и бегу со всех ног, увеличивая расстояние между мной и криками Стефани. У меня есть всего несколько секунд.
Я пыталась уложить Кейта час назад, но с таким же успехом я могла пытаться свалить дерево. Я бегу по темной подъездной дорожке, по обеим сторонам которой тени, гравий хрустит под ногами, я задыхаюсь и заставляю себя бежать быстрее. Мне нужно быть быстрее.
Ты должна защитить свою сестру.
Я добегаю до «шеви», бросаюсь внутрь, поворачиваю ключ, ревет двигатель, я выворачиваю баранку влево и несусь по грунтовке к дому Крисси. Я давлю на газ, скорость двадцать пять, тридцать, тридцать пять. Покрышки чуть не теряют сцепление с землей. Я попадаю в колдобины и выбоины, машину так подбрасывает, что я ударяюсь головой в потолок. Колеса соскальзывают с дороги, но жестко возвращаются снова и снова. Если я потеряю управление, то врежусь в дерево и умру. Сорок миль, сорок пять. Я включаю фары, и прямо передо мной появляется белый дом Крисси. Дом сделан из листового металла и винилового сайдинга, в шестидесятые, когда ее родители купили его, он стоил двадцать четыре тысячи долларов и был крепок, как влажная картонная коробка.
Я оставила без помощи Джулию. Я оставила Файна. Стеф я ни за что не оставлю. Мир подпрыгивает как сумасшедший в моем лобовом стекле. Скорость пятьдесят, пятьдесят пять. Звук покрышек стихает, когда я съезжаю с гравийной отсыпки.
У меня скорость шестьдесят миль в час, когда я врезаюсь в фасад дома Крисси.
Стена встречает мои фары, потом лобовое стекло, потом она взрывается, и дом падает на машину, и мир словно разрывается пополам. Воздушные подушки ударяют мне в лицо, мои пазухи заполняются белым порошком, и у меня такое ощущение, будто кто-то только что сломал мне нос.
У меня уходит целая минута, чтобы осознать, что машина больше не движется, хотя двигатель ревет, поскольку я давлю на педаль газа. Меня засыпало строительным мусором. Я включаю заднюю передачу, и покрышки проворачиваются, потом находят сцепление, потом гипсокартонная плита сползает с крыши машины по лобовому стеклу, падает с капота по мере того, как «Люмина» выбирается из-под дома. Из-под капота доносятся нехорошие хриплые звуки, одна из фар погасла. Я вижу ущерб, который претерпел дом. Вся его боковина обвалилась, треснувшие плиты гипрока завалили рану входа. На моих глазах крыша медленно проседает, потолок кухни обрушивается, что сопровождается взрывом белой пыли.
Я выхожу из машины, оставив движок включенным, но он тут же глохнет. Меня потрясает тишина, нарушаемая только стрекотом сверчков. Я пробираюсь по мусору, выблеванному домом на землю. Я метила машиной во входную дверь, в сторону от того места, где сидела Стефани, но, когда машина врезалась в дом, я ее почти не контролировала. Я хватаюсь за кромку дыры, пробитой машиной, и втаскиваю себя внутрь. Под моими ногами шевелятся крупные обломки гипрока. В воздухе висит густая взвесь белой пыли. Волна разрушения прошла по противоположной стене, но слева от меня комната осталась, как мне кажется, нетронутой. Стефани сидит на стуле без движения, в шоке, руками она обхватила голову, колени подтянуты к груди. Машина подбросила телевизор, и он ударил Крисси прямо в грудь, отбросил ее на лист гипрока, который она пробила спиной. Из дыры в панели торчат ее ноги в джинсах. Я нигде не вижу Кейта.
Я отворачиваюсь – не хочу видеть тела Крисси. Я делаю мертвую точку в своем мозгу в этом месте и клянусь себе больше не смотреть в ту сторону.
– Стеф, я здесь, – говорю я и иду к ней по мусору, чуть не выворачивая бедра из суставов. – Жива?
– Вы врезались на машине в дом, – ошалело говорит она.
– Я вернулась, – говорю я. – Вернулась.
Я помогаю ей подняться и подпрыгиваю, когда что-то хватает меня за щиколотку. Я настолько взвинчена, что вскрикиваю, еще не успев посмотреть вниз и увидеть окровавленную белую руку Кейта, высунувшуюся из-под груды обломков гипрочных плит. Его пальцы держат мою ногу.
– Нет, нет, нет, нет, – говорит Стеф при виде руки, качает головой и пятится назад.
– Стеф, – говорю я. – Не паникуй.
Пальцы все сильнее сжимают мои кости, и я приподнимаю другую ногу и со всей силы бью по его пальцам. Я делаю себе больнее, чем Кейту. Груда мусора шевелится – Кейт начинает выбираться из-под нее. Я опускаюсь на колени, беру длинную деревянную щепу и принимаюсь пробивать дыры в его руке, одну за другой, одну за другой, щепа напитывается кровью, он наконец разжимает пальцы, и я высвобождаю ногу из его хватки.
Куча мусора взрывается, когда Кейт встает, безмолвный и неостановимый. Его позвоночник потерял прежнюю форму, он теперь сильно согнут вбок. Я замерла в нескольких футах от него, стою, обнимаю Стеф. Кейт делает шаг вперед, но ноги подгибаются под ним. Он опускается и стоит теперь на четвереньках, потом поднимает на меня свои воспаленные щенячьи глаза.
– Больно, – говорит он.
Я слышу хруст в его позвоночнике, когда он встает, и моя гипнотическая обездвиженность исчезает. Я хромаю, запинаюсь, поскальзываюсь, падаю, но тащу Стефани через дыру из дома. Я довожу ее до машины, заталкиваю на пассажирское сиденье. Ее глаза устремлены на что-то у меня за плечом, и я поворачиваюсь. За моей спиной Кейт – он выбрался из обрушенного дома, он сгорблен, но двигается, в одной руке он держит, словно трость, свою бейсбольную биту. Я захлопываю дверь и бегу на водительское сиденье, огибая машину сзади – не хочу слишком уж приближаться к нему.