– Позвоните ему, – говорит она.
– Мы не можем, – отвечаю я. – Мы потеряем наше преимущество.
– Какое преимущество? – спрашивает она. – Если вы думаете, что он собирается всех убить, то позвоните ему.
Мы уже проехали Рено по Восьмидесятой, теперь остается только по прямой до побережья, а потом на юг. Я звоню ему с телефона Стеф. Мне с трудом удается попадать в нужные клавиши. Я неуверенно подношу трубку к уху, слышу гудки.
После двух-трех гудков меня перенаправляют в голосовую почту.
– Скай, – говорю я. – Это Линнетт. – Я… мы… где… перезвони мне, пожалуйста.
Я отключаюсь.
– Хорошее было послание, – говорит Стеф. – Я бы наверняка перезвонила. Вы его будто на свиданку приглашаете.
Я изо всех сил давлю на педаль, и движок убаюкивает меня, моя голова откидывается то назад, то вперед.
– Вы знаете, как это должно кончиться, – говорит с пассажирского сиденья Стеф. – Если это все его рук дело, мы его убьем.
– Должен быть и другой способ, – говорю я. – Может быть, я смогу поговорить с ним. Мы все можем идти каждая своим путем и оставить друг друга в покое. Никто не должен умирать. Может быть, мы завершим эту историю счастливым концом.
Я знаю, что несу чушь. Каждое следующее слово с моего языка кажется менее убедительным, чем предыдущее. Она – высокоточная управляемая ракета, а я студент-философ, который проваливает ей устный экзамен.
– Вы подумайте, куда мы едем, – говорит она, когда франшизы «Время тако» уступают место «Нежной зелени»[69]. – Это все, что нам нужно сделать.
– Но как? – спрашиваю я и понимаю: мне следует держать в тайне от нее то, что я совершенно потеряна. Она не должна знать, что я в панике. – Со мной же никто не желает разговаривать! Я не знаю, кому звонить!
К тому времени когда я звоню туда, куда все время боялась позвонить, сияние Сакраменто окрашивает горизонт в оранжевый цвет.
– Кому вы звоните? – спрашивает Стеф с пассажирского места.
– Гарретту.
– А это на кой хер вы делаете? – спрашивает она. Я опускаю глаза, чтобы прикоснуться к «отправить». Колеса уводит в бок.
– Гребаный Христос! – визжит Стеф.
Я роняю телефон и удерживаю машину на дороге. Обогреватель продолжает слать мне в лицо горячий воздух. Футболка на мне промокла от пота настолько, что посерела. В машине пахнет так, словно мы везем сзади мусорный бачок. Я отыскиваю телефон Стефани у себя в паху.
– Подумайте об этом, – говорит Стеф. – Зачем вы ему звоните?
– Он мне поможет, – говорю я.
Она с проворством змеи выхватывает у меня телефон. Я инстинктивно тянусь за ним. У нее преимущество, потому что утренний трафик набирает силу и я не могу оторвать глаз от дороги.
– Вы меня ударили, – рычит она. – Я оказываю вам услугу. Он арестует вас, как только вы позвоните ему с этого телефона.
– Гарретт полностью на моей стороне, – говорю я.
– Вы угнали его машину, – говорит она. – Оставили одного у дороги. Все остальные копы считают, что вы убежали из-под ареста. Вы похитили меня.
– Я готова рискнуть.
– Но не со мной в этой машине, – говорит она. – Он доставит меня домой, и родители запрут меня, и тогда я стану легкой добычей. Если этот тип охотится за вами, то и за мной тоже. Ему… ему придется пройти через мою семейку.
– Хорошо, – говорю я. – Я не буду ему звонить.
– Да и что он может сказать? – спрашивает Стеф. – Вы просмотрели комикс какого-то мальчишки и теперь убеждены, что сын вашего психотерапевта – серийный убийца. Вы хоть представляете, на что это похоже?
Знаки на Сан-Франциско пытаются увести нас на запад, сбить с нашего пути.
– Я знаю, как выглядят основные признаки, – говорю я. – Воображение, тяготеющее к насилию, треугольные зубы. Такие диалоги не могли родиться в голове мальчика. Уж слишком специфичные. Ты сама видела книгу.
– Я видела несколько рисунков маленького мальчика, – говорит она.
– Никто другой и быть не может, – говорю я, и мои слова звучат точно так же, как они звучали, когда я во всем винила доктора Кэрол.
Неужели это никогда не кончится? Неужели всегда будет находиться кто-то, превращающий маленьких мальчиков в монстров? Неужели всегда будут последние девушки? Неужели монстры всегда будут убивать нас? Как пресечь пожирание змеей собственного хвоста?
Стеф смотрит в окно.
– Впереди место отдыха, – говорит она.
– Мы в четырех часах езды от Лос-Анджелеса, – говорю я.
– И что? – Она чуть не кричит. Мы начинаем действовать друг другу на нервы. Мы плохо спали. Мы пятнадцать часов в машине без перерыва. Мне хочется измордовать себя. – С вами даже никто не хочет разговаривать. Они не отвечают на ваши звонки. И куда мы вообще едем?
– Не знаю! – отвечаю я. Я впервые признаюсь в этом, и теперь, после признания, я пускаюсь во все тяжкие: – Не знаю! Но мы должны что-то делать! Куда-то ехать. Мы не можем позволить ему убить нас! Больше не можем. Не так! И не в случае, когда я, как сегодня, могу спасти всех.
Стеф лягает приборный щиток обеими ногами.
– Мне нужно выйти из машины, – говорит она. – Остановитесь на месте для отдыха.
– Зачем? – спрашиваю я, испугавшись вдруг, что перегнула палку.
– Затем, что я хочу писать, и я не собираюсь делать это в ваш гребаный стаканчик! – кричит она.
Я нахожу место, где можно остановиться, мы обе выходим из машины и идем в разные стороны. Я стою на линии, за которой лежит ковер пожелтевшей травы, усеянной окурками. Сколько из этих сигарет были выкурены мужчинами в надежде, что вот сейчас к ним в машину попросится попутчица, которая расплатится своим телом? Сколько из них были отвергнуты отвязными парнями, прежде чем они напросились-таки на последнюю поездку со скверным водителем? Я вдыхаю воздух, воняющий автомобильными выхлопами и бензином, наконец успокаиваюсь, возвращаюсь в машину и начинаю вычищать салон от мусора на заднем сиденье.
Я поднимаю голову и вижу Стеф, которая разговаривает по телефону и идет в мою сторону. На заднем сиденье полно бумажных стаканчиков с водой на донышке, засохших ломтиков картошки фри, треугольных коробок с кусочками пиццы от «Сбарро»[70], которую любит Стеф.
– О’кей, – говорит она. – Я тебя тоже люблю.
Она отключается и теперь стоит, глядя на меня, а через секунду улыбается и говорит примирительным голосом:
– Давайте я выкину эти стаканчики.
Мы вдвоем вычищаем до обивки задние сиденья. Обивка в пятнах и пахнет холодным жиром, но, по крайней мере, она больше не напоминает мусорный бачок.
– Я говорила с моими родителями, – говорит она. – Сказала им, что еду домой. Что скоро их увижу. Они мне показались более спокойными. Да?
– Ты хочешь домой? – спрашиваю я.
Она отрицательно качает головой.
– Когда я снова почувствую себя такой, как прежде? – вырывается у нее. – Сколько на это уходит времени?
Я думаю о Гарретте и всех женщинах из группы, о том, что они считают меня сумасшедшей. Может быть, они правы. Как я попалась в ловушку своей нынешней жизни? Где я совершила ошибку? Уолкеры прокомпостировали мой билет, когда мне было шестнадцать, и с тех пор всё вело меня сюда. Оставленная всеми, сломленная, бесполезная во всем, кроме умения пугаться и выживать.
– Я не знаю, – сказала я. – Но, если когда-нибудь почувствую себя такой, как прежде, я дам тебе знать.
– Ага, – говорит она.
Стеф вдруг кажется такой маленькой, слабой и уязвимой. Я распрямляюсь, делаю глубокий вдох и обнимаю ее. Тепла при этом возникает не больше, чем при трении кирпичей один о другой. У ее волос грязный запах. Ни в ней, ни во мне нет ни гибкости, ни уступчивости, ни мягкости. Я размыкаю руки, исполненная веры в правильность своего жеста. Может быть, из этого и состоит жизнь? Из ответственности, из обязанностей по отношению к тем, кого мы привязали к себе? Может быть, именно этого мне и не хватало?
– Мы скоро будем в Лос-Анджелесе, – говорит Стеф. – И что у нас за план?
Я сумасшедшая и глупая, но эта девочка полагается на меня. Она совсем еще ребенок. Ее бы нужно отправить домой. А мне – мне бы следовало идти своим путем, ехать дальше и дальше, может, до самой Канады, и никогда не возвращаться, разорвать эту связь. Но я не могу. Пусть они меня ненавидят, я не могу уйти от своих обязанностей. Этот фильм, который называется «Моя жизнь», должен закончиться. Он не может длиться вечно. Я не позволю умереть Скаю. Я не допущу, чтобы это и дальше снова и снова пожирало людей. Я не позволю запутавшимся родителям и дальше плодить монстров, и я не позволю этим мальчикам плодить новых и новых последних девушек. Это не какой-то глубинный и древний ритуал. Это просто бездарное уничтожение жизни.
– Я не знаю, – говорю я. – Я не знаю, где они все. Не знаю, с кем они – с Джулией или доктором Кэрол, в Сейджфайре или со Скаем. Я ничего не знаю, Стефани.
– А почему бы нам не поехать к Дани? – говорит она.
– К Дани? – переспрашиваю я.
– Где бы они все ни были, она должна знать, – говорит Стеф. – И где бы они ни находились, Дани точно будет на своем ранчо. Вы сказали, что она упрямая и склонная к самоубийству, так? Мы найдем ее, поговорим с ней, узнаем, где все. Может быть, убедим ее отправиться с нами, чтобы по меньшей мере проверить Ская, и остальные будут слушать. Ведь все уважают Дани.
Она говорит так, будто знает нас, и тут я понимаю, что она и в самом деле знает нас. Мы теперь все – последние девушки.
– Да, – говорю я, но тут мне приходится признаться: – Вот только я не знаю, где это ранчо.
– Я найду, – говорит она. – Дани владеет приютом для загнанных пони? Я могу найти его в телефоне. Ранчо «Большой небесный приют».
– Ты знаешь название? – спрашиваю я.
Она разглядывает носки своих кедов.
– Я была типа суперфаном, – говорит она. – Но не вас, а Дани, вы уж извините.
Конечно. Теперь все идеально становится на свои места. Дани всегда знает, что делать. Мы заручимся ее поддержкой, и все будет в порядке.