– Мне нравится спать под звездами, – сказала она. – Я наблюдала коршунов, я наблюдала койотов. Ненадолго ко мне пришла Мишель, посидела со мной. Она мало говорила, но слушала. Теперь я, наверное, буду часто выезжать и видеться с ней.
Она вырулила мимо меня к дому, но вдруг остановилась и сказала:
– Ты мне больше нравишься, когда не говоришь так много.
– Ты меня ненавидишь? – спрашиваю я у Мэрилин, когда мы сидим в комнате для свиданий ЦККЗ.
Пластмассовые столы прикручены к покрытому линолеумом полу, окон здесь нет, в углу игровая площадка с пляшущими мультяшными животными, нарисованными на стенах. Все это наводит на мысль о самом грустном в мире буфете в начальной школе.
– Ненавижу ли я тебя? – переспрашивает Мэрилин.
Я киваю. Я думаю о моих письмах, думаю о книге, думаю о том, как я называла ее избалованной алкоголичкой, думаю обо всех совершенных мною ошибках.
– Дай я покажу тебе кое-что, – говорит она, ставит себе на колени свою большую соломенную сумку и вытаскивает оттуда огромный телефон. Она проводит по экрану большим пальцем вниз, еще вниз, еще вниз, потом останавливает экран и удерживает его.
Сначала я не понимаю, что вижу, а потом не понимаю, как могла не понять.
– Файн! – громко говорю я.
Она пересадила его из горшка в одну из мягких, суглинистых цветочных клумб близ гостевого коттеджа. Он вырос с тех пор, как я бросила его, на нем распустились новые листья, из его цветочков вызревают крохотные зеленые коробочки, он пускает корни, дает новые ветки.
Я воспринимаю это как штрих прощения, которого я не заслуживаю.
– Надеюсь, ты не возражаешь, – говорит Мэрилин.
– Файн, – говорю я, чувствуя смущение от того, что говорю даже не с растением, а с его фотографией на чьем-то телефоне, но я ничего не могу с собой поделать. – Ты посмотри, каким ты стал. Ты растешь. Тебя окружает столько сексуальных папоротников.
Из земли вокруг него поднимаются громадные первобытные папоротники.
– Он был в этом тесном горшке, как в клетке, – говорит Мэрилин. – Ему некуда было расти. Понимаешь, его несчастные маленькие корни были травмированы. Надеюсь, я поступила правильно.
Теперь уже Файн не вернется ко мне. Он больше не будет сидеть на своей дощечке и смотреть вместе со мной телевизор. Он больше не принадлежит мне.
– Это здорово, – говорю я Мэрилин. – Идеально. Я думаю, что мешала ему.
– Он разрастется в прекрасный куст клетры, – говорит Мэрилин. – Он будет расти и расти. Готова держать пари: когда ты увидишь его в следующий раз, ты не узнаешь в нем своего мальчика.
«Ну, видишь, – мысленно говорю я Файну, – тебе будет лучше, чем когда-либо прежде».
– Ну, и теперь у тебя есть хороший предлог, – говорит Мэрилин.
– Предлог для чего?
– Приехать с визитом, – отвечает Мэрилин.
Она возвращает телефон в сумку, а я сажусь на жесткий пластмассовый стул и устремляю взгляд на торговые автоматы у противоположной стены. Я пытаюсь понять, почему мне так одиноко.
– Мне не хватает Адриенн, – говорю я наконец.
– И мне тоже, – говорит Мэрилин.
– Она была лучшей из нас, – говорю я, чувствуя боль в груди.
Я поворачиваю голову, разглядываю настенную живопись. На дальней от нас стене изображен заход солнца на тропическом берегу, и у меня возникает ощущение, что эта картина написана земляными грунтами нескольких разных оттенков.
– Нет, – говорит Мэрилин. Она берет меня за подбородок и поворачивает мою голову так, чтобы заглянуть мне в глаза. – Лучшая из нас – ты, Линнетт. Ты никогда не сдаешься. Никогда не останавливаешься. Ты спасла всех нас.
В уголках ее глаз едва заметные морщинки, я вижу крохотные вмятинки на ее верхней губе. Я вижу ее зубы. Я вижу один волосок, торчащий из ее подбородка. Я прежде никогда никого не видела в такой близи. Меня прежде никто никогда не видел в такой близи.
Она откидывается на спинку стула, роется в своей сумке в поисках резинки.
– Волнуюсь из-за Дани, – говорит она, вытаскивая пачку «Биг Ред». – В правилах свидания сказано: нельзя приходить в одежде из джинсовой ткани, из маскировочной ткани, из любой ткани, которая напоминала бы одежду, установленную штатом для заключенных. Что она наденет?
После того как Дани укатила в тот день, я некоторое время стояла, погрузившись в свои мысли, и смотрела в пустыню. Орды цикад обсиживали эвкалипты, а горные ласточки с лету бросались на этих насекомых. Я заметила какое-то движение вдали справа от меня, увидела песочного цвета змеиный хвост, исчезнувший в креозотовом кусте.
Белые мотыльки летали между пыльными кустами под бледным полумесяцем на предвечернем небе. Вдали на холмах сверкали и сияли машины, словно крохотные драгоценные камни, а я думала о том, сколько там людей среди холмов. Там было так много людей.
Что-то ударилось о мою ногу, и я подпрыгнула, но тут же увидела, что это всего лишь кузнечик. Он посидел на моей туфле секунду-другую, а потом в одно мгновение исчез. Издалека до меня донеслось ржание одной из лошадей.
Вокруг столько жизни, и она продолжается. Может быть, не жизнь каждого отдельного существа, но Жизнь. Крисси сказала, что в мире есть только две силы, и они уравновешивают друг друга: жизнь и смерть. Творение и уничтожение. Но она ошибалась. Есть только одна сила, потому что, как бы мы ни лезли из кожи вон, мы не можем остановить жизнь. Как бы мы ни сражались, сколько бы народу ни убивали, мир продолжает меняться, расти, жить, люди пропадают, теряются, и возвращаются, и рождаются, и живут, и, что бы ни происходило, в каких масштабах и с какой силой, жизнь продолжается и продолжается.
– Привет вам всем! – вскрикивает и машет рукой Мэрилин рядом со мной. – Сюда.
Джулия и Дани подкатывают к нам в своих креслах-колясках из другого конца помещения, Джулия что-то без умолку говорит Дани, а та целиком и полностью поглощена выруливанием между столиками к тому месту, где в небольшом кругу, образованном складными стульями, сидим мы с Мэрилин.
– Они попытались навязать нам тюремные кресла, – сказала Джулия. – Я спросила, как им понравится роль ответчика в судебном иске, и мне практически уже пришлось приступить к составлению черновика, но они все же решили нас пропустить.
Я оглядываю нас с нашими креслами-каталками, нашими швами, марлевыми повязками и алюминиевыми тростями. Мы похожи на моделей, участвующих в съезде поставщиков хирургического оборудования.
– Твой парень ждет тебя снаружи, – говорит Дани, остановив кресло.
Когда мое такси остановилось сегодня у здания ЦККЗ, я не сразу заметила Гарретта П. Кэннона. На нем была уродливая новая светло-серая шляпа и в тон ей костюм с одним из его галстуков-шнуров, так что я не знаю, почему не заметила его. Он догнал меня, пока я хромала по дорожке ко входу.
– Благодарностей от тебя не дождешься, это я знаю, – сказал он, роняя на землю свою сигарилью и гася ее подошвой ковбойского сапога. – И все же, я думаю, ты могла бы не пожалеть нескольких спасибо герою правоохранения, который сделал все это возможным.
– Привет, Гарретт, – сказала я.
– Я три раза выкрикивал твое имя, – сказал он. – Не меньше.
– Да, извини. Боль после всех повреждений затрудняет ходьбу, а потому мне приходится сосредотачиваться. Вероятно, для тебя это не очень удобно.
Когда я начинаю идти, я не могу останавливаться надолго, потому что у меня все тогда затекает, поэтому я продолжала идти, но двигалась так медленно, что Гарретту не составило труда меня догнать.
– Не переживай, Линни, – сказал он. – Я только говорю, что мне пришлось нарушить кучу правил и наобещать кучу услуг, чтобы у вас там было некоторое время наедине. Немногие мужчины сделали бы это для женщины, которая обошлась с ними так, как ты обошлась со мной.
– Я тебе очень признательна, Гарретт, – сказала я.
– И потому сегодня я собираюсь позвонить моему агенту насчет нашей книги, – сказал Гарретт. – Ты сказала, что мы ее напишем, если я это устрою, и я думаю, ты согласишься с тем, что я совершил героический поступок. Так что очевидно, мое имя будет первым на обложке.
Я остановилась и посмотрела на него.
– Гарретт, – сказала я, – когда я говорила, что буду писать книгу с тобой, я соврала.
Я продолжила хромать ко входу под его проклятия то с одной, то с другой стороны.
В комнате свиданий Мэрилин спрашивает:
– И когда это начнется? Мы все уже здесь.
Никто не знает, где находится Хизер, но мы исходим из предположения, что она жива и здорова. Мне бы хотелось сказать ей, что я не виню ее в вызове копов, но Хизер, как и всегда, не желает никому давать хоть малую долю удовлетворения. Мэрилин открыла для нее счет в банке и положила на него немного денег, а потом сообщила нам, что со счета через банкоматы регулярно снимаются некоторые суммы. Может быть, кто-то убил Хизер и взял ее карточку. Может быть, она ищет Короля Мечты. Может быть, она где-то там сама по себе.
Мы все поворачиваемся, когда слышим, как открывается дверь в дальнем конце комнаты, но это всего лишь служащий тюрьмы с большим животом. Он пробирается между столами. На нем бежевая рубашка, темно-зеленые брюки, и почему-то люди, работающие в этой отрасли, считают необходимым носить усы.
– Я капитан Уинслоу, – говорит он, и никто из нас не встает.
Он обходит наш кружок, представляется, всем пожимает руку. Я удивлена, какая у него мягкая рука.
– Дамы, я хочу сообщить вам, что я обязан все время свидания находиться здесь с вами, – говорит он, всем своим видом выражая свое негативное отношение к этому правилу. – Но я буду уважать ваши тайны. Делайте вид, что я всего лишь часть стены.
Мы все киваем, после чего он уходит, и никто ничего не говорит. Сидеть больно, и мои суставы ноют. Воздух в комнате густеет, дышать становится трудно. Спроси у нас теперь, мы бы не стали затевать всю эту канитель, но, прежде чем кто-нибудь из нас успевает сказать об этом вслух, дверь открывается, и капитан Уинслоу вводит в комнату Стефани.