Она поискала в спальне, в ванной, в гардеробной, в шкафу в коридоре — везде. Даже туда, где стояло мусорное ведро, заглянула. Никаких лекарств.
Да не может такого быть: в каждой квартире они есть.
Спустя двадцать минут Ане пришлось признать поражение: у Даши дома не было лекарств. (Ну или она их не нашла.)
— Так, ладно. Но вино точно должно быть. Вот здесь, — вслух, громко, чтобы перестать чувствовать себя одинокой, сказала она, взяла стул, поставила его напротив шкафа, встала на него и открыла дверцу.
Три бутылки. Идеально. Будет пить, пока не отключится.
К концу первой Аня перестала чувствовать боль — сама стала болью. Беспросветной сплошной болью. Она сидела на диване, пила вино прямо из бутылки и плакала. Это были какие-то бесконечные слезы. Они, переполняя душу, вытекали из глаз, перетекали на щеки, продолжались на шее, сползали на грудь и снова заполняли душу — чтобы вылиться из нее.
— Моя… Прости. Что не подхватила. Что дала разбиться. Что была занята своей жизнью, когда рушилась твоя, — заикаясь из-за неровного дыхания, простонала она и замолчала.
В комнате стало тихо. Безысходно тихо — как на кладбище.
Неожиданно в эту тишину врезался короткий звук сообщения.
Слабая надежда. Кир? Глеб? Может, кто-нибудь из них спасет ее?
«Анечка, у тебя все хорошо?»
Мама. Она знала про смерть Даши и писала каждый день — очень беспокоилась за дочь.
Отчаянные рыдания.
«Все хорошо, мамуль. Мы с Глебом обедаем».
Аня постоянно удаляла слова и печатала их снова, потому что ошибалась в каждом по несколько раз: бесконечные слезы мешали видеть, а трясущиеся пальцы не попадали по нужным кнопкам.
«У вас с папой все нормально?»
«Да. Тогда не буду отвлекать. Просто хотела узнать, как ты».
«В порядке».
Аня справлялась с этими восемью буквами очень долго, но наконец осилила их.
«Я рада, что рядом с тобой такой мужчина, как Глеб. Особенно сейчас. Передавай ему от нас привет!»
Истеричный смех.
«Он тоже передает вам привет».
Она сползла на пол, дотянулась до второй бутылки и привалилась к дивану.
Кружилась голова. Закладывало нос. Щеки и подбородок щипало от соли. Слишком сильно и слишком часто стучало сердце. Аня впилась губами в холодное стеклянное горлышко.
Говорят, воспоминания хранят фотографии и видео. Это не так. Настоящие воспоминания хранит только память человека. Она уберегает их от времени, делает вечными. Консервирует не оболочку момента, которую легко удалить или изменить с помощью приложений, а его содержание — то, что невозможно ни стереть, ни перепрочувствовать.
Институт. Самая первая лекция. Основы журналистики.
Аня волнуется. Старается успевать конспектировать каждое слово преподавателя.
— Я сейчас упаду в обморок, — слышит она и тут же ощущает прикосновение чьих-то пальцев.
Поворачивает голову вправо.
На нее смотрят большие голубые глаза. Бледная худая рыжеволосая девушка сжимает ее запястье и тяжело дышит.
Аня растерянно моргает.
— Возможно, я вас огорчу, но прессу кормят несчастья, — доносится до Ани голос преподавателя. — Это не я сказал. Это…
— Здесь девушке плохо! — выкрикивает она помимо воли: ей кажется, еще секунда промедления — и пальцы на ее запястье ослабнут, сдадутся обмороку.
В аудитории наступает тишина.
Аня вскакивает с места и осторожно помогает девушке подняться. Они выходят в коридор.
— Я не знаю, где здесь медпункт, — нервно произносит Аня.
— Да не надо, — чуть слышно отвечает девушка и садится на пол. — Щас легче станет. Душно там.
— Давай я за водой сбегаю.
Кивок.
Аня быстро спускается по лестнице, постоянно оборачиваясь, и через несколько минут возвращается.
— Так тяжело быть красивой, — кокетливо вздыхает девушка, когда она протягивает ей бутылку воды, а потом делает длинный глоток.
Аня исподтишка разглядывает ее. Джинсовая короткая серая юбка, высокие кеды, белая футболка, исписанная фразами на английском. Она пытается выхватить глазами хотя бы одну, но взгляд цепляется за светло-рыжие пушистые пружинки на плечах. «Интересно, у нее свои так вьются или накрутила?» — вдруг думает Аня.
— Кстати, меня Даша зовут, — улыбаясь, поднимается с пола девушка и посылает ей воздушный поцелуй. — Спасибо, что спасла мне жизнь.
Второй курс. Деканат.
— Он занизил ей оценку! — Даша крепко держит ее за руку и говорит очень уверенно.
— Меркулова, ты бы лучше за своими оценками следила! — выходит из себя декан. — Не боишься, что экзамены не сдашь?
— Не боюсь, — трясет рыжими кудрями та. — Разрешите ей пересдать! Тальникова знает на «пять».
— О-о-ой, — морщится он, машет рукой и отворачивается: ему легче согласиться, чем спорить с ней. — Завтра пусть приходит… Твоя Тальникова.
Аня смотрит на декана и, чувствуя, как Даша сжимает ее руку, довольно улыбается. Она знает: через месяц в Лиссабоне — международный конкурс красоты. Ее лучшая подруга — единственная участница от России. А если она еще и выиграет… Это же какая честь для института!
— Вернись… Моя… Пожалуйста… Вернись ко мне, — слабый, еле живой шепот.
Комната плыла перед глазами. Аня, отбросив пустую бутылку, потянулась к новой, третьей, и сделала несколько глотков подряд. Последний выплеснулся из нее вместе со рвотой. Вместе с воспоминаниями.
День рождения Жени.
«Я тебе два раза повторять должен? Быстро домой!»
«Если она не хочет домой, ты не можешь ее заставить. И вообще, почему ты над ней издеваешься?»
«Это не твое дело, Даша. Не лезь, мы сами разберемся».
«Это мое дело! Она моя подруга. А ты ее унижаешь».
Та ночь.
Пропущенный звонок.
«Аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети».
«Ань, Даша погибла».
…Она лежала на полу, скрючившись и закрыв глаза. Сильно тошнило. Закладывало уши. По голове бил молоток. Болело горло. Было трудно дышать. Состояние становилось хуже с каждой секундой. Только сердце стучало на удивление ровно, исправно-четко, как будто запустило таймер обратного отсчета. Обратного отсчета до полной остановки.
Десять. Девять. Восемь.
В какую-то секунду, самую темную и страшную, Аня почувствовала, что из-под кровати вылезли все ее чудовища: лохматые, лысые, большие, маленькие, худые, толстые, темно-синие — почти черные, красные, ярко-желтые, серые. Они подбежали к ней и затеяли вокруг нее бешеную пляску.
Топали.
Хлопали.
Кричали.
Иногда какое-нибудь чудовище больно, до крови, кусало, а следом отщипывало кусочек кожи и с наслаждением, чавкая, жевало.
Потом чудовища облепили ее. Кто-то из них улегся на голову. Другие — прыгали на шее. Остальные — бились в грудь.
Тело отказывало. Душа, наконец, отказывала.
Шесть. Пять.
Из своей мягкой бежевой лежанки за Аней наблюдала Гусеница.
Кошка с подозрением смотрела на странное существо, бьющееся в судорогах, и не хотела к нему подходить: от существа пахло смертью. Она очень хорошо ощущала этот запах. Гусенице было страшно, ее шерсть стояла дыбом. Она была готова защищаться, если существо попытается на нее напасть. Но оно не пыталось. Оно хрипело, стонало, дрожало. Из его рта вырывалась желтоватая густая масса.
Существо умирало.
Через время оно перестало двигаться и издавать звуки. Гусеница тут же в три прыжка преодолела расстояние от своей лежанки до места, где лежало существо. Принюхалась. Пахло плохо — ей не понравилось.
От хозяйки пахло лучше, но хозяйка почему-то уже давно не приходила. Гусеница каждый день ждала, что она придет, а она не приходила. (Наверное, ушла жить к другой кошке. К кошке, у которой есть все четыре лапы — к красивой.) Гусеница скучала по хозяйке. По кудрявым длинным волосам — на них было хорошо спать. По нежной коже — об нее приятно было тереться. Она даже скучала по моментам, когда слизывала соленую воду, льющуюся по лицу хозяйки. Перед тем, как та ушла жить к другой кошке, Гусенице постоянно приходилось слизывать соленую воду с ее лица — она даже устала это делать. А вот теперь скучала по соленой воде.
Кошка приблизила морду к существу и вдруг почувствовала знакомый запах: она знает его. Знает это существо. Да, точно. Оно жило с ними — с ней и с хозяйкой — недавно. Только тогда от него не пахло смертью. Хозяйка любила это существо. Может, это она попросила его прийти сегодня?
Гусеница осторожно дотронулась языком до его щеки — соленая. Существо не отреагировало: кажется, оно не дышало или дышало очень слабо. Тогда кошка посмотрела на его спутанные волосы, запустила в них когти и несколько раз провела по всей длине — ей нравилось проделывать такое с волосами хозяйки. Потом она снова дотронулась языком до его щеки и почувствовала неприятный вкус — желтоватая густая масса. Она вздохнула. Придется вылизывать: все-таки это их с хозяйкой существо.
Четыре. Три. Два.
Аня очнулась оттого, что почувствовала, как по ее волосам водят какой-то маленькой расческой с частыми острыми зубьями — было больно. В следующую секунду она ощутила шершавое прикосновение на своей щеке: оно настойчиво царапало кожу.
Она попыталась сделать вдох, но не смогла — в горле что-то мешало. Сильный кашель — изо рта вылетела рвота.
Аня с трудом открыла свои светло-зеленые глаза и увидела напротив другие — янтарные. Они смотрели пристально, не мигая, будто гипнотизировали.
— Гу-уся… — еле слышно простонала она. — Ну и напилась же я… Никогда со мной еще такого не было.
Через час Аня спала.
На подушке, зарывшись в ее волосы и свернувшись в клубок, лежала Гусеница. Кошка думала о том, что у существа очень мало волос и на них не так удобно спать, как на волосах хозяйки, но все равно была рада, что ночует не одна.
А еще она думала о том, что существо — и есть ее хозяйка. Ее новая хозяйка.