Алена Меркулова открыла глаза.
Светлая просторная комната — незнакомая. Большое окно с белыми занавесками. Возле него — стол. Рядом — два стула.
Она пошевелилась и тут же поморщилась от боли: в левую руку что-то вонзалось. Медленно повернула голову. Капельница. Алена осторожно отклеила пластырь и со стоном вытащила из кожи иглу. Попыталась сесть.
Что происходит? Почему она в больнице? Где Миша? Где Даша?
Даша.
Алена застыла на месте. Сердце застыло на месте. Душа — тоже. Казалось, весь мир в эту секунду застыл на месте. «Меркулова Дарья Михайловна — ваша дочь? Алло! Вы меня слышите? Примите мои соболезнования. Запишите, пожалуйста, адрес морга». Темнота.
После того как Даша уехала в тот вечер, они с Мишей долго разговаривали. Алена просила его не разводиться. Он говорил, что не может. Говорил, этой изменой она оскорбила его. Унизила.
Через пару часов ей удалось убедить его остаться — хотя бы попробовать простить. Понять. С Ильей она решила больше не встречаться. Написала ему об этом. Он ответил, что не хочет на нее давить, но предложил обсудить все лично. Алена пообещала, что подумает.
Прежде чем лечь спать, она набрала дочери. «Аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети». Алене стало тревожно, но она успокоила себя тем, что у Даши живет Аня. Наверняка поехали в какой-нибудь клуб — отвлечься. А телефон… Просто разрядился.
Около трех утра ее разбудил звонок. Равнодушный женский голос без остановки произносил какие-то слова. Она расслышала только три из них: дочь, авария, морг. Сразу же отключилась, активировала беззвучный режим и крепко сжала телефон в руках. Ей казалось, он не зазвонит снова, если будет на беззвучном. И если его крепко сжимать в руках — тоже не зазвонит. Но он зазвонил.
Алена смотрела на незнакомый номер на экране и не хотела брать трубку. Почему этот номер вообще звонит ей среди ночи? Что он себе позволяет — этот номер! Потом все-таки ответила.
— Меркулова Дарья Михайловна — ваша дочь? — с официальной интонацией спросил женский голос.
Алена молчала.
— Алло! Вы меня слышите? — слегка раздраженно, с той же официальной интонацией произнес голос, а потом вдруг перешел на более человечную. — Примите мои соболезнования. Запишите, пожалуйста, адрес морга.
В ту же секунду Алена отодвинула телефон от уха, часто заморгала и с силой несколько раз ударила спящего рядом Мишу по плечу. Тот резко сел.
— Миш, тут насчет Даши. Я ничего не понимаю. Какой-то бред, — неожиданно весело сказала она и протянула ему телефон.
Все несколько минут, что муж прижимал его к уху, Алена смотрела на него и ничего не слышала, а Миша все эти несколько минут смотрел на нее и молчал. Когда он положил телефон на кровать, она улыбнулась и очень быстро закивала.
— Ну что там?
— Аленький… Даша… — начал Миша, но закончить ему не дал ее крик.
Больше Алена не помнила ни одной минуты из той ночи, а наутро Миша завел какой-то странный разговор.
— Есть места на Новодевичьем. На Ваганьковском. На любом. Надо выбрать.
— Ты о чем вообще?
— Я предлагаю Новодевичье. Часто приезжать сможем.
— Я тебя не понимаю.
— Что ты не понимаешь?! Хоронить ее надо! — вышел из себя Миша. — Решение нужно принимать сейчас! У нас сутки!
Она молчала.
— Ален, — сказал он мягче. — Я могу все сделать сам. Просто думал, ты захочешь фото выбрать, надпись.
Она не отреагировала. Фото? Надпись? Место на кладбище? Чушь — как это вообще можно обсуждать?
— Нужно поехать к ней, — тихо, но четко произнес он. — Вещи взять — в чем хоронить. У нас есть ключи?
Алена кивнула.
Через пару часов она была в квартире дочери. Миша не стал подниматься. Сказал, не может. Алена стояла в коридоре и боялась войти в комнату. Вдруг услышала, как в замке поворачивается ключ.
— Ой, Алена Юрьевна, — улыбнулась Аня. — Здрасьте! А Даша мне запасные ключи дала. Я временно у нее поживу. Ну…
Она смутилась и быстро спросила: «А она дома?»
Алена, не мигая, смотрела на нее своими серо-синими глазами.
— Ань, Даша погибла.
Та продолжала улыбаться, а потом рассмеялась.
— В каком смысле?
— Разбилась на машине. Сегодня ночью.
Аня пошатнулась. Побледнела. Оперлась на стену.
— Что? — прошептала она.
— Я… Приехала… Вещи… Взять. — Алена говорила заторможенно, справлялась с комом в горле. — Но… Не могу.
Аня молчала, глядя перед собой. Через время она сказала: «Давайте я помогу».
У Даши в шкафу не нашлось ни одной подходящей вещи: все были или околоспортивными, или экстремально-провокационными.
— Не в джинсах же и футболке ее хоронить, — сквозь слезы произнесла Алена и почему-то вспомнила выпускной дочери в школе, на который та назло отцу пришла как раз в джинсах и футболке. — Нужно платье. Простое. Черное. Длинное, наверное. Может, купить? Но как? Без примерки…
Она сидела на диване, глядя в пол, и не верила, что говорит это.
— Не надо покупать, — прохрипела Аня, вышла из гостиной и через несколько секунд вернулась. — Вот.
Она протянула Алене длинное черное платье на широких бретелях из гладкого атласа с лаконичным лифом и многослойным длинным подолом с мягкими частыми складками.
Та машинально взяла его.
— Красивое, — пробормотала она, не обращая внимания на то, что слезы капают прямо на платье. — Я такого не видела у нее.
— Это мое.
Пауза.
Алена смотрела на Аню, пытаясь осознать смысл только что услышанной фразы. Два слова. Всего два. Так почему ей настолько трудно их понять?
— Ань, — наконец произнесла она, чувствуя, как задрожали руки. — Не надо. Примета плохая.
— А я не верю в приметы, — мрачно произнесла та и тихо добавила. — Пожалуйста, возьмите. Позвольте мне сделать это для нее. На прощание.
…Дашу хоронили в Анином черном платье.
Алена плохо помнила происходящее. Ей казалось, все это не по-настоящему, не всерьез. Дочь была на себя не похожа. Когда Алена увидела ее в гробу, облегченно выдохнула: это не она. Какая-то другая девушка.
Миша говорил, что лицо сильно пострадало. Что танатопрактики[69] сделали все, что могли.
Алена ему не верила. Она злилась на него. Злилась на всех людей, которые были на похоронах. Смотрела на них и думала только об одном: почему они живы?
Почему они живы, а Даша — нет?
Еще Алена не понимала, почему живет она. Какое она вообще имеет право жить? Хотелось умереть. Очень хотелось умереть. Алене никогда этого не хотелось, а после смерти Даши захотелось.
Это было ее единственное желание.
Каждую ночь она засыпала с мыслью «хоть бы завтра не проснуться», а каждое утро думала: «Почему я проснулась?»
Она лежала на кровати с открытыми глазами, задерживала дыхание в надежде, что задохнется, но не задыхалась. Просила бога помочь ей. И он ее услышал. В какой-то момент воздуха перестало хватать, зачесалось и начало опухать лицо, язык вдруг стал казаться огромным и каким-то чужим. Алена поняла: она умирает. Наконец.
Дальше — обрывки воспоминаний: невыносимая боль в горле, крики мужа, лица врачей, уколы, звуки сирены скорой помощи… И вот теперь — светлая просторная комната. Большое окно с белыми занавесками. Возле него — стол. Рядом — два стула. Неужели все-таки выжила?
Дверь в палату открылась.
— Аленький, ты почему хулиганишь? Зачем капельницу сняла?
Он стоял напротив кровати. В мятой и какой-то несвежей одежде. Сутулый. Уставший. Небритый. Потускневший.
— Что произошло?
— Отек Квинке. Еле спасли.
— Зачем?
— Что — зачем?
— Спасли.
— Так нельзя, — вздохнул он и сел на стул. — Ты же себя убиваешь.
— А ты меня спросил, хочу ли я жить. Почему решаешь за меня?
Миша молча смотрел на жену.
После похорон Даши прошло девять дней. Все это время он буквально не отходил от Алены — очень боялся за ее состояние. Она толком не ела, плохо спала. Не плакала. Последнее пугало больше всего. Если бы она плакала, кричала, если бы у нее были истерики, он волновался бы меньше. А она как будто замерла, застыла. Миша не знал, что делать. Впервые в жизни чувствовал себя беспомощным.
Каждый вечер он поил жену успокоительным, укладывал спать, буквально как ребенка, а когда она засыпала, выходил из спальни, выключал свет в квартире и садился на диван. Сидел в темноте с открытыми глазами и пытался понять, как дальше жить.
Для чего?
Для кого?
Со смертью дочери пропали все смыслы. Миша силился найти хоть один, хоть половину — не мог.
Старался не анализировать их с Дашей последний диалог. Знал: выводы, к которым придет, его уничтожат. Да, он старался не анализировать, но мозг работал безжалостно четко и быстро.
«Ты что себе позволяешь? Стоит она меня тут, как школьника, отчитывает! Мала еще! Поживи с мое».
«У совести нет возраста».
«Да много ты знаешь о совести! Обвинить меня во всем — единственное, на что мозгов хватает!»
«Ты же никогда не видел во мне личность! Тебя всегда не устраивало, что я делаю, как думаю. Как живу!»
«Да живи ты, как хочешь. Достала. Хоть раз в жизни позвонила бы, узнала, как мои дела. Про здоровье бы хоть раз спросила!»
«А ты хотя бы раз позвонил? Спросил, как я? Как мое настроение? Может, я в депрессии вообще! Может, жить не хочу!»
«Ты эгоистка. Плохо мы тебя воспитали».
Ну что он такого сказал? Она ведь тоже выражения не подбирала. О его чувствах в тот момент не думала. Более того, это же не он виноват в разводе — а все равно оказался крайним. Как обычно.
«Мы разводимся из-за нее. Папа просто не знал, как тебе сказать».
«Из-за этой шалавы?!»
«Ты слова-то подбирай!»
«А ты ее защищаешь?! Ее?! Значит, я — тупая, а она — любимая девочка?!»
«Я не намерен терпеть твое хамское поведение! Не умеешь вести диалог — иди учись. Потом поговорим».