— Не коспле-еить… — капризно протянула она и с улыбкой добавила. — А сделать своим.
— Зачем? Зачем тебе вообще придумывать какое-то выражение лица? Модель должна уметь работать с разными эмоциями, — спокойно сказал он и, прищурившись, снова затянулся.
— Это понятно, — она тоже прищурилась и с восторгом посмотрела на него: красиво курит. — Но у нее оно было какое-то особенное — всем нравилось! Но она же умела позировать с разными эмоциями. И даже вообще без них!
— Всем нравилось, потому что она была крутой моделью. Если бы она не умела работать, ее бы не спасло никакое выражение лица, — усмехнулся Кирилл и вдруг подумал: «Интересно, что сказала бы Даша, узнав, что я сплю с этой семнадцатилетней моделью, а не с ее лучшей подругой? Она наверняка бы что-нибудь сказала…»
— Ты же ее знал. Расскажи, какой она была? — быстро закинула ногу на ногу шатенка. В ее глазах горело любопытство. — Мне говорили, она была ужасно капризной, избалованной, эгоистичной, наглой. И вот мне кажется, как раз эти качества у нее отражаются на лице на этой фотографии.
Кирилл молча смотрел перед собой. Вспоминал.
Институт. «Соберись и будь мужиком, наконец! Если ты не сделаешь что-нибудь прямо сейчас, убьешь вас троих!» Съемка с Женей. «У меня к тебе личная просьба. Можешь девочку научить перед камерой не стесняться?» Тот их разговор. «Не вздумай! Мы сами! Я правда переживаю за Аньку. За тебя — нет».
Две глубокие затяжки.
— Она была хорошим другом и настоящим человеком. Со своими взглядами на жизнь. А капризы, избалованность и прочее — маска, под которой прятался от этого мира ее внутренний ребенок.
Шатенка с короткой стрижкой приподняла брови и удивленно посмотрела на него.
— И вот ее выражение лица цепляло как раз тем, что соединяло в себе «пафос», — Кирилл сделал воздушные кавычки, — и детскую непосредственность, которой в Даше было так много, что она даже просвечивалась сквозь него.
— Красиво сказал, — нахмурила лоб шатенка с короткой стрижкой, а потом мечтательно вздохнула. — Ты романтик. Жаль все же, что она умерла так глупо: разбилась пьяная на машине.
Последнее предложение она произнесла пренебрежительно-иронично.
Кирилл ничего не ответил.
Он курил и думал о том, что эта модель никогда не поймет причины смерти Даши Меркуловой, потому что ничего не знает о программах саморазрушения человека — о таких вещах он даже не будет пытаться с ней говорить. Если честно, ему вообще было не интересно с ней разговаривать, но когда они не занимались сексом, приходилось.
— О чем задумался?
— А тебе не пора?
— Ты меня выгоняешь??
— Нет, просто завтра рано вставать. Хотел лечь пораньше.
— Ну так может ляжем вместе? — она медленно развела ноги.
Кирилл вздохнул и покачал головой.
— Ну вот если ляжем вместе, я точно не высплюсь.
Когда она ушла, он снова взял в руки сигарету и представил, что на стуле напротив него сидит девушка. Девушка, с которой он мог говорить и о программах саморазрушения человека, и о закатах, и о политике, и о сексе — да о чем угодно: один раз они с ней даже всерьез обсуждали смысловые оттенки эмодзи «Демон». Он, взрослый мужчина, считающий себя адекватным на сто процентов человеком, пристал к ней с вопросами: «Почему ты использовала его сейчас?» «Что он значит конкретно для тебя?» «Чем отличается вот от этого?» — и следом отправил фиолетовое улыбающееся лицо с рогами дьявола. Она, взрослая женщина, которую он тоже считал адекватным на сто процентов человеком, в ответ прислала ему длинный войс, в котором подробно объяснила, почему в этом случае нужно использовать именно эмодзи «Демон» — и никакой другой! — и рассказала, что он значит конкретно для нее.
Да… Говорить с ней он и правда мог о чем угодно.
И вот если бы она прямо сейчас сидела на стуле напротив него, он ни за что не позволил бы ей уйти. Даже если бы она захотела. Он не позволил бы ей уйти, пока она не выслушала бы его — а сказать Кирилл Романов этой девушке хотел многое.
Для начала он извинился бы за отвратительные слова, которые бросил в нее после того, как она обвинила его в смерти своей подруги и призналась в том, что тринадцать лет назад рассказала его лучшему другу об их секретном романе.
— Ты такая же, как все: примитивная баба с примитивным мышлением, — грубо сказал Кирилл два месяца назад, пристально глядя в самые родные глаза — в глаза Ани Тальниковой. — Я вот смотрю на тебя сейчас и вообще не понимаю, что в тебе нашел.
Пока он произносил эти слова — нарочно тщательно отобрал из всех возможных вариантов только те, которые были способны причинить ей самую сильную боль — она не двигалась. Буквально замерла. Смотрела на него, не отрываясь. Смотрела, молчала и слушала, что он говорит. И он говорил дальше.
— А знаешь, почему я бросил тебя тогда? Не из-за Стаса. Мне просто стало неинтересно с тобой. Ты скучная. И обвинения у тебя такие же — односложные.
— У тебя все? — голосом, в котором не было никаких эмоций, жизни как будто не было, спросила она, не отрывая от него взгляда.
Он вместо ответа равнодушно пожал плечами. Она, не говоря ни слова, ушла. «Высказался. Эффектно. Она оценила», — думал тогда Кирилл, пока разбивал о стену свою технику: штатив, фотоаппарат, объективы, внешнюю вспышку. После этого он хотел позвонить ей, но не смог переступить через обиду, гордость. Через себя.
Кирилл ни разу в жизни не делал никому предложение и был уверен, что не сделает. Не сомневался: жениться ему не захочется. А на Ане захотелось.
В тот вечер он сильно нервничал. Волновался, как школьник перед контрольной. Репетировал даже. Целый час репетировал четыре слова.«Выходи за меня замуж». Боялся: а вдруг она откажется, не поверит, что он всерьез.
Потом придумал клятву. Специально для нее. «Клянусь до конца дней слушать с тобой Шаде и говорить о чувствах».
Репетировал еще час. Подбирал интонации, громкость голоса. Сомневался, надо ли вставать на одно колено? Не будет ли это выглядеть гротескно, глупо?
Короче говоря, Кириллу Романову нелегко далось предложение Ане Тальниковой. Точнее, само решение как раз далось легко, но вот его исполнение… Это было бы вторым, о чем он рассказал бы ей, если бы она прямо сейчас сидела на стуле напротив него.
И наконец последнее, что Кирилл хотел сделать — попросить еще один шанс. Даже не попросить — умолять. До тех пор, пока она не согласится. Объяснить, что те мерзкие слова он произнес не от чистого сердца — от обиды. Признаться, что считает себя идиотом из-за этого. И добавить, что все осознал.
Кирилл и правда осознал — спустя буквально пятнадцать минут после ее ухода. Он понял, что фразы «я тебя ненавижу» и «ты виноват в смерти Даши» — обыкновенный механизм психологической защиты. Буквально почувствовал, как у Ани в тот момент болела душа. Он осознал, что ей просто нужно было на кого-то свалить вину за смерть подруги, потому что, на самом деле, в случившемся она винила только одного человека — себя, и это сводило ее с ума. Что ему стоило забрать у нее это чувство вины, если бы ей хотя бы на секунду стало от этого легче? Что ему стоило сказать, что любит, и прижать к себе? Что ему стоило сделать то, в чем она так нуждалась — поговорить о чувствах… Да, Кирилл Романов все осознал. И подготовил весьма колоритную речь. (Жаль, что она уже просрочилась.)
Он снова посмотрел на пустой стул и взял в руки телефон.
Ее страница. Новые сторис. Селфи в машине. С Глебом. Улыбается. Выглядит счастливой.
— И-де-аль-ная па-ра, — по слогам вслух сказал он и выпустил дым прямо в экран.
С момента их с Аней последней встречи прошло около двух месяцев. Он не звонил ей — сдержал обещание, но следить за ее жизнью в социальных сетях и думать о ней не переставал. (Этого-то не делать он ей не обещал.) Когда Кирилл узнал, что она уволилась, удивился. Не понял почему: она ведь очень любила свою работу. Потом подумал, что просто разлюбила. Так бывает. Люди перестают любить. Работу. Других людей. Это нормально. Это жизнь. Еще он допускал, что она беременна и прямо сейчас готовится к счастливому материнству. А что? Тоже весомый повод для увольнения…
Глубокая затяжка. Может, написать ей? Просто узнать, как дела.
«Привет, как дела?» — напечатал он и тут же удалил.
— Бред. Ты наговорил ей столько гадостей, а пишешь, как ни в чем не бывало, — вслух сказал Кирилл.
«Привет, прости меня, пожалуйста», — исправился он, и в следующую секунду подумал о том, что первый вариант был гораздо лучше.
Пальцы зависли над экраном.
Кирилл вдруг понял: он не знает, что ей написать. Точнее, ему нужно было слишком много ей написать. Так много, что он не мог написать ничего.
«А надо ли? Она же ясно сказала: ненавижу», — пронеслось в голове.
Он усмехнулся: сам себя ненавидел. За то, что снова сломал ее жизнь. За то, что все это время его не было рядом. Трус. Создал ей проблемы и бросил одну наедине с ними.
А Глеб, судя по всему, не бросил. Вот поэтому она сейчас с ним.
Все правильно. Все справедливо.
Кирилл отложил телефон, докурил сигарету, подошел к полке с виниловыми пластинками и нашел среди них Шаде. Знакомая музыка начала медленно заполнять комнату. Is it a crime? That I still want you. And I want you to want me too.
Он закрыл глаза.
Память помимо воли отматывала воспоминания в обратном порядке.
«Я бросил тебя тогда, потому что ты скучная. Мне с тобой скучно».
«Я тебя ненавижу. Это ты виноват в смерти Даши».
«Ты же не куришь».
«Брось. Каллас, Шаляпин — многие оперные певцы курили».
«Муза. Хочу тебя фотографировать».
«Ты бесконечный. Рядом с тобой моя душа на месте. Она как будто дома. Она не задыхается — она дышит».
«Я бежал от скуки. Девушки, приключения. А когда встретил тебя, понял: с тобой мне будет интересно всегда. С тобой никогда не закончатся темы для разговоров. И темы для чувств».