шло минут пятнадцать, не больше. Она не успела понять, как все случилось.
Они ехали и разговаривали. Он шутил, говорил комплименты, а потом остановил машину и сказал, что ему нужно что-то взять сзади. Ей показалось странным, что он вышел из машины, чтобы это сделать, но когда он резким движением завел ее руки за подголовник и умело и быстро, будто практиковал этот фокус постоянно, надел на них наручники, вопросов у нее больше не осталось.
Сначала он не трогал ее — только смотрел и называл своей куколкой.
Когда он произнес это слово в первый раз, полушепотом, по слогам — «ку-кол-ка» — ее парализовало. Тело как будто перестало принадлежать ей — стало тяжелым, слишком тяжелым, чтобы им можно было шевелить. Она направила внимание внутрь своей головы — зацепиться за какую-нибудь мысль, хотя бы за одну, чтобы перестать так сильно бояться, но у нее не получилось: там было пусто. Ничего.
Потом он начал гладить ее по лицу. По ее красивому лицу: так он говорил о нем, пока его крепкие пальцы несильно сдавливали щеки, скользили по нежной коже век и ресницам, оттягивали нижнюю губу.
Когда на светофоре загорелся красный и у него была целая минута, чтобы полностью сосредоточиться на своей пассажирке, он попытался ее поцеловать. Она в ответ крепко сжала зубы и замотала головой, но, получив пощечину — звук был глухим, резким, вскрикнула и приоткрыла рот. В этот момент в него ворвался большой настойчивый язык и уверенно проделал все, что хотел его хозяин.
На следующем светофоре, который освободил его руки еще на пару минут, он сжимал ее грудь, особое внимание уделяя соскам и выкручивая их так, что они краснели и увеличивались в размерах, мял бедра и иногда дотрагивался до области между ними.
Она не понимала, почему не пытается сопротивляться, а еще не понимала, почему он проделывает с ней это насильно: обычно к подобному поведению какой-то процент мужчин прибегает только тогда, когда не видит возможности получить секс по обоюдному согласию, а он даже не предложил ей провести ночь вместе — кто знает, возможно, она и согласилась бы.
Мысль, которая в следующую секунду пришла в голову (лучше бы там по-прежнему было пусто), ужаснула: ему просто нравится насиловать, он возбуждается от самого процесса и своих ощущений в нем.
— Я хочу почувствовать тебя прямо сейчас, не могу больше ждать, — сказал он и свернул с главной дороги.
Через время машина остановилась в лесу.
«Мы где-то в районе МКАДа», — машинально подумала она.
— Как думаешь, нам нужен презерватив? Кажется, у меня была пачка. Хотя… Такая девочка, как ты, наверное, очень внимательно следит за своим здоровьем.
Он открыл бардачок. Она посмотрела туда и оцепенела.
Нож. Обыкновенный складной нож.
Заметив ее взгляд, он вытащил его, начал рассматривать, а потом медленно выдвинул лезвие.
— Нравятся такие игрушки? Возьмем его с собой?
Ей стало так страшно, что она закрыла глаза, а через мгновение почувствовала на своей шее холодное металлическое касание.
— Я сейчас сниму наручники, — тихо и как-то даже ласково сказал он. — А ты представишь, что они по-прежнему на твоих руках, и не будешь мне мешать наслаждаться тобой. Договорились?
Она кивнула.
— Умница, — похвалил он и, положив нож между ее ног, вышел из машины.
Она, наблюдая за тем, как он медленно подходит к передней правой двери и открывает ее, не двигалась, почти не дышала.
— Выходи, — его тон стал отрывистым, командным. — Быстро!
Она не пошевелилась. Тело словно приросло к сидению.
Тогда он схватил ее за плечо и с силой потянул на себя. Сопротивляться было бесполезно (ну или ей так казалось), поэтому она вышла из машины, стараясь не порезаться о нож, который по-прежнему лежал между ее ног, и застыла на месте.
— Дай мне нож.
Эти слова будто разрезали воздух. Стало очень страшно.
Она медленно наклонилась к пассажирскому сидению и через несколько секунд протянула ему нож.
Он спокойно взял его, улыбнулся и провел лезвием по ее волосам. Какое-то время он молча смотрел на нее, неподвижно стоящую у машины, а потом снял с нее обувь.
— У тебя очень красивые ноги, — сказал он.
Ее голые ступни тут же сжались. Сначала от его прикосновений — они ощущались какими-то колючими, потом — от прикосновений влажной холодной земли.
Пока он раздевал свою пассажирку — делал это медленно, держа в одной руке нож и иногда дотрагиваясь лезвием до ее голой кожи, ее тело постоянно покрывалось мурашками: не только от ужаса, но и потому, что на улице, а тем более в лесу, было прохладно.
Он крепко взял ее за плечи и повел к уже открытому багажнику. Ее взгляд зацепился за веревки, лежащие в нем.
— Тебе пойдет быть связанной, — усмехнулся он, а потом развернул свою пассажирку к себе спиной и привязал сначала левую, а потом правую ее руки к газовым упорам багажника. (Для чего? Она ведь не сопротивлялась! Мысль о том, что ему просто нравится насилие стала казаться ей очевидной.)
Секс — без презерватива — длился минут десять. В момент оргазма он задрожал, застонал, по-животному захрипел, и она ощутила, как на ее поясницу льется теплая жидкость.
После он поцеловал ее в плечо, отвязал, повернул к себе лицом и крепко, настолько, что ей показалось, его руки вот-вот сломают ее, обнял.
— Я и не думал, что сегодня ночью мне достанется такой подарок, — прошептал он. — Не хочу, чтобы ты видела, куда мы едем, поэтому весь оставшийся путь ты будешь здесь.
Он связал ее руки вместе и, немного подумав, проделал то же самое с ногами.
Это невозможно! Она была уверена, что с ней такого точно никогда не случится, а теперь лежит в багажнике, а хлопковые плетеные веревки впиваются в тонкую кожу ее голых запястий и щиколоток.
Внезапно она подумала о том, что если бы ей досталась роль одного из главных героев в фильме ужасов, она стала бы первой жертвой маньяка — самонадеянной, беспечной и ужасно глупой красоткой.
Через время она почувствовала, как перестал дрожать мотор, и услышала звук закрывающейся двери.
Багажник открылся.
Он улыбался и смотрел прямо ей в глаза.
— Надеюсь, тебе понравилось, моя куколка, а теперь мы перейдем к самому интересному.
Глава 11
— Я не так сказал. Можно я, наконец, разденусь и лягу спать? Мы пробыли на дне рождения Даши дольше, чем планировали, а теперь ты хочешь устроить очередной скандал. У меня нет на него сил.
Глеб Ивлев стоял в гостиной в белой футболке из плотного хлопка и светло-синих прямых джинсах, с вешалкой в левой руке и с темно-синим клетчатым пиджаком с накладными карманами — в правой.
— Нет, поговори со мной! — повысила голос Аня Тальникова. — Ты сказал: «Я не люблю — ты же знаешь». Почему ты каждый раз убеждаешь меня в том, что я неправильно помню твои слова?
Она уже успела переодеться после вечеринки и теперь стояла напротив мужа в серо-бежевом костюме, в котором часто ходила дома: короткие шорты и объемный свитшот, и в пушистых тапочках такого же цвета.
— Я не убеждаю. Я рассказываю тебе, что было на самом деле, а не происходило в твоем воображении, — отчеканил Глеб и быстрым шагом вышел из гостиной.
Аня села на диван, закинула ногу на ногу и глубоко вздохнула. Она помнила: он сказал «я не люблю — ты же знаешь» (дословно).
Эта фраза вывела ее из себя, потому что была триггером: когда Аня ее слышала, ей казалось, она делает что-то заведомо неправильное, глупое — ведь знает же, что муж этого не любит. Не любил он многое: целоваться, фотографироваться, говорить о чувствах, танцевать, делать комплименты — и постоянно указывал на это, если жена просила его сделать что-то из «черного списка». «Я не люблю — ты же знаешь». Вот и сегодня вечером Глеб произнес фразу-триггер в ответ на ее предложение потанцевать, и Аня, тут же ощутив себя странной, нелепой, разозлилась и нагрубила ему при друзьях, а сейчас он утверждает, что не говорил этого, а значит, чувствовать и вести себя так, как чувствовала и вела, она, по его мнению, не должна была.
— Я сказал, что потанцую с тобой позже, а ты повела себя как истеричка. На нас все косо смотрели. — Глеб вернулся в гостиную в темно-серых спортивных брюках, без футболки и босиком и достал из шкафа кружку. — Ты много выпила, очевидно, раз позволила себе говорить со мной при всех в таком тоне.
— Я не много выпила, — замотала головой Аня. — Я выпила два бокала вина, потом сделала пару глотков просекко из бокала Пати, ну и еще чуть позже — бокал-полтора. В итоге три бокала, наверное.
— Наверное? — с усмешкой переспросил Глеб. — А я знаю точно — я считал. И по моим подсчетам ты выпила не меньше бутылки.
Он налил воду в кружку и, не торопясь, стал пить.
— Ну-у, — протянула Аня с сомнением в голосе, наблюдая за мужем. — Может быть. Я на этом внимание не акцентировала. Разве это важно?
— Ты не помнишь, сколько выпила. Не помнишь, что я сказал, — снова усмехнулся он, отодвигая кружку ото рта. — Может, тебе просто нужно чаще присутствовать в реальности, а не жить в своих выдуманных мирах?
— Я сама разберусь, где мне жить! — раздраженно бросила Аня. — Ты со мной даже поговорить нормально не можешь! Просто спокойно сесть и поговорить.
— Так разбирайся, Ань, — пожал он плечами. — Что ты от меня хочешь? В чем смысл текущего диалога?
— Я хочу обсудить с тобой детали ситуации. Чтобы узнать, что ты чувствовал в тот момент, рассказать о том, что чувствовала я, — еле сдерживаясь, чтобы снова не повысить голос, ответила она, но тут же сорвалась на возбужденные интонации. — Как ты не понимаешь?? Каждый невыясненный конфликт ложится очередным кирпичом на стену непонимания между нами!
— Стена непонимания из кирпичей с конфликтами, — выразительно-иронично произнес Глеб, два раза щелкнул пальцами и строго, отрывисто и громко, будто пытался привести ее в чувства, сказал. — Аня! Не неси херню! Ты не в себе.