— И давно вы друг друга любите? — тихо спросил он, не отводя от нее взгляда.
— Полгода, — прошептала Аня. На ее глаза накатились слезы. — Прости меня…
Он молчал. Она плакала.
— Я тебя тоже люблю. И не собираюсь ему отдавать! — неожиданно резко произнес Стас и, прищурившись, уверенно добавил. — Ты просто его не знаешь. Он поиграет и кинет. А ты будешь страдать.
Аня разозлилась.
— Это я тебя не знала, оказывается, — сквозь зубы бросила она, быстро вытирая слезы, и продолжила с упреком. — Кир про тебя ни одного плохого слова не сказал! Он переживает!
Стас усмехнулся.
— Бедный.
— Не говори ему, что это я сказала, — дрогнувшим голосом произнесла она. — И, пожалуйста, давай без драк и выяснения отношений.
— Ну куда уж мне… — снова усмехнулся Стас. — Это же он у нас любитель проблемы драками решать.
— Пообещай, что не скажешь про меня, — посмотрела ему в глаза Аня.
Стас ответил пристальным потемневшим взглядом.
— Обещаю, — проговорил он после недолгой паузы. — Надеюсь, ты будешь с ним счастлива.
Об этом разговоре знали три человека: Аня, Даша и Стас.
Последний обещание сдержал — не рассказал Кириллу правду, а потом включил программу самоуничтожения: много пил и ни с кем не общался. Кирилл тоже пил, называл себя скотиной и иногда даже срывал на Ане злость — мог накричать, нагрубить. Та чувствовала себя еще хуже, чем на тарифе «двойная жизнь» — там была хотя бы видимость счастья.
На летние каникулы домой она не поехала. Маме соврала, что участвует в серьезном межвузовском проекте по истории, а сама готовилась к пересдачам. Впрочем, не могла выучить и билета: в голове крутилась только одна мысль. «Во всем виновата я». Аня не знала, что со всем этим делать.
В итоге решение принял Кирилл. Он бросил ее и пропал на двенадцать лет. А теперь вот предлагает увидеться.
«Интересно, он изменился?» — вдруг подумала она.
Мозг еще не успел проанализировать быстрое движение на предмет рациональности, как палец нажал на вкладку «фотографии».
По телу заскакали мурашки: он совсем не изменился, разве что стал еще красивее…
Сначала Аня, конечно, посмотрела в его глаза. В его совершенно особенные глаза. (На самом деле в них не было ничего особенного — если бы фотографию этих глаз показали случайному человеку и попросили бы их описать, он, скорее всего, ответил бы: «Серые какие-то. Обыкновенные», но Аня могла бы сочинить об этих глазах целый рассказ.) Дело было даже не в их цвете, хотя, безусловно, именно он наводил ее на мысли об уникальности: серо-голубой, но не светлый, какой бывает у большинства людей с похожим оттенком радужной оболочки, а темный — такой встречается намного реже и получается потому, что серого в нем гораздо больше, чем голубого, — главная отличительная черта глаз Кирилла Романова от глаз всех остальных людей заключалась в другом. Они практически не имели блеска, иначе говоря, казались матовыми. С них как будто сняли верхний слой: такой обычно покрывает все глянцевые поверхности в первые годы их жизни, а потом постепенно стирается, все меньше отражая свет. Так вот, глаза Кирилла смотрели на мир без внешнего вызывающего блеска, но с блеском внутренним, приглушенным, глубоким. Они смотрели на мир по-настоящему: спокойно, открыто и внимательно.
Когда она насладилась его глазами, посмотрела на широкие темные брови — они выделялись, но одновременно выглядели чертовски гармоничными на его лице, бледно-розовые губы: он хорошо целовался — она помнила, ровный, аккуратный нос — никакого другого носа у него не могло быть, и короткую темную щетину, чуть размытыми контурами лежащую на низких скулах и подбородке, по форме напоминающем квадрат.
Аня прикусила нижнюю губу, продолжая смотреть на фотографию мужчины, с которым ей было так хорошо, как не было ни с одним ни до него, ни после. Единственный, с кем она не стеснялась быть собой. Единственный, с кем свободно, без страха осуждения, непонимания и насмешек, могла говорить о чувствах.
Кирилл Романов… Любовь всей ее жизни. Или, как называла его в институте Даша, мудак всей ее жизни.
Она вздохнула, закрыла приложение, убрала наушники в чехол, встала с дивана и, оставив телефон на журнальном столике, пошла в ванную. Ватный диск, смоченный мицеллярной водой, скользнул по щеке, стирая с нее румяна и (да что это с ней?) слезы.
Сколько раз Аня представляла себе: Кирилл пишет, предлагает встретиться, раскаивается в том, что бросил ее, а она, красивая, успешная, сексуальная, надменно отказывает ему. Ей казалось, этот момент станет самым сладким удовольствием. А что теперь? А теперь хочется выть от боли.
…Когда он сказал, что им надо расстаться, она постаралась его понять: Стас на тот момент был похож на живой труп, и Аня, конечно, винила во всем себя. И в том, что происходило с Кириллом, тоже.
От него отвернулись друзья, ему пришлось переехать, забрать документы из института. Он говорил Ане, что ненавидит себя, что в таких обстоятельствах они не могут быть вместе. А еще говорил, что так будет лучше для всех. Аня была не согласна: ей было лучше с Кириллом, но она вдруг почувствовала, что ему и правда будет лучше без нее.
Именно поэтому — чтобы сделать любимому мужчине лучше — Аня не устроила истерику тем утром в кофейне на Цветном бульваре. Она не показала эмоций, не поморщилась, когда залпом выпила горячий американо и обожглась настолько сильно, что еще несколько дней не могла толком есть и говорить (кстати, как раз после этого Аня и перестала пить черный кофе: заменила его капучино или латте, сваренными исключительно на пониженной температуре), — она молча ушла и никогда не говорила о Кирилле плохо даже в присутствии Даши, которая, к слову, на матерные выражения в его адрес не скупилась. (Особенно острыми они становились, когда она ночами успокаивала рыдающую до хрипоты подругу, отпаивая ее красным вином и мятным чаем одновременно.)
Крестная Ани ни о чем не знала: также пропадала в командировках, а когда возвращалась домой, неизменно заставала крестницу, сидящую за учебниками, в хорошем настроении. Родители тоже не догадывались о том, что происходило в жизни их дочери: по телефону она рассказывала им о своем счастливом студенчестве. (Если бы Аня Тальникова выбрала поступать не на журфак, а в театральный, она совершенно точно без труда стала бы востребованной актрисой и, многовероятно, в кино добилась бы бо́льшего, чем в журналистике.)
Аня взяла в руки белый тюбик, выдавила из него немного мусса и стала смывать с лица остатки макияжа.
Первое время после расставания она ждала, что Кирилл попытается возобновить общение, особенно после того как узнала от общих знакомых, что Стас начал встречаться с девушкой, но бывший парень не делал попыток восстановить отношения. Она злилась на него. Иногда — ненавидела. Потом ей начало казаться, что он сам хотел ее бросить, но не знал, как — и вот нашел повод. От этих мыслей становилось больно, и Аня запрещала себе обращать на них внимание, но все равно делала это постоянно.
Чтобы окончательно не сдаться переживаниям, она сосредоточилась на учебе и вплоть до окончания университета имела в зачетке одни «пятерки». Правда, красный диплом так и остался мечтой: по правилам, чтобы его получить, нельзя было завалить ни одной сессии.
Потом уехала Даша.
Аня тяжело переносила разлуку с подругой: несмотря на то что та часто приезжала в Москву, ей очень ее не хватало. Было одиноко, грустно, и она по привычке решила отвлечься. На этот раз выбрала в качестве обезболивающего работу — и на протяжении пяти лет пробовала себя в разных форматах журналистики: от глянцевых журналов до телевидения. В итоге остановилась на радио. Ей нравилось, у нее неплохо получалось, но какого-то масштабного успеха не случалось.
Кирилла тогда она уже ждать окончательно перестала, хотя все еще вспоминала о нем. Время от времени в ее жизни появлялись мужчины, но ничем серьезным ни один из романов не заканчивался, а в двадцать семь лет, без четырех месяцев — в двадцать восемь, она встретила Глеба.
Познакомились они довольно романтично: одновременно потянулись за последней коробкой яиц в супермаркете. Аня тогда в растерянности убрала руку, не зная, что делать.
— Ой, — смутилась она. — Извините.
— Это вы меня извините, — пристально посмотрел на нее Глеб, сжимая коробку яиц, а потом улыбнулся. — Я, признаюсь, не протяну дольше одного дня без омлета с помидорами и сыром, но ради вас готов рискнуть жизнью и уступить вам эту коробку, будь она даже последней в Москве, при условии, что вы согласитесь поужинать со мной. Прямо сейчас.
Аня растерялась: так четко и уверенно с ней давно не разговаривали мужчины. Да и условий они ей не ставили. Почему-то сильно забилось сердце, начало сбиваться дыхание, слегка закружилась голова.
Глеб молчал. Не двигался. Продолжал улыбаться и сжимать коробку. Спокойно смотрел на Аню.
— Я согласна, — неожиданно для самой себя выдохнула она. — Прямо сейчас.
Следующим утром на его кухне она жарила ему омлет с помидорами и сыром из яиц из той самой, последней в супермаркете, коробки, а через год с небольшим — танцевала с ним в свадебном платье.
Аня тогда любила его. Не так сильно, как любила в институте Кирилла, но после него Глеб стал единственным мужчиной, которым она всерьез увлеклась.
Надежный (опять же, в отличие от Кирилла), уравновешенный, заботливый. Он всегда был рядом и помогал справляться с трудностями, трогательно ухаживал и неравнодушно относился к ее переживаниям, а еще обладал одним качеством, из-за которого, пожалуй, она и вышла за него замуж. Он умел упрощать жизнь. Аня, со своими сложносочиненными мыслями и многослойными чувствами, сомнениями и нерешительностью, в общем, со всем тем, что составляло ДНК ее личности, восхищалась этой его способностью.
Глеб знал о жизни все: как нужно вести себя и о чем думать (и не думать), как следует понимать те или иные явления, какие из них — замечать, а какие — игнор