Адтябрь.
Он втиснулся между сентябрем и октябрем, заменив собой конец первого и начало второго, а потом расползся по дням недели, стерев очертания их границ: четверг менялся местами то со средой, то с субботой, воскресенье шло сразу после вторника, а понедельник и пятница вообще исчезли.
Весь адтябрь — сложно сказать, как долго он длился — Пати провела на обочине: казалось, ее выбросили из машины, которая ехала на полной скорости — открыли дверь и вытолкнули, даже не притормозив, и теперь она, с поломанными руками и ногами, с разорванной кожей, сквозь которую вытекает почерневшая кровь, лежит на краю дороги и ждет смерти.
У нее не было работы, у нее не было любимого мужчины. У нее не было себя. У нее не было жизни.
Даша время от времени писала, предлагала встретиться. Пати не понимала, почему малознакомая девушка сочувствует ей, а те, с кем она проработала в ресторане полгода, вообще не интересуются ее состоянием. От этого становилось больнее.
Миша появился один раз — возник в ее адтябре телефонным звонком.
— Ты че творишь, дрянь? — не поздоровавшись, спросил он вместо «как дела?»
Пати растерялась.
— Что? Ты о чем? — невнятно пробормотала она.
— Ты зачем с Дашей познакомилась? Наплела ей про управляющую, — повысил он голос и добавил с угрозой. — Надеюсь, ума хватило про нас не трепаться.
— Это вышло совершенно случайно. Она пришла в ресторан. А потом мы поехали в бар. И я сказала про увольнение. Но я не знала, что она — твоя дочь, — задыхаясь от волнения, залепетала Пати, интонационно ставя между предложениями не точки, а запятые.
— Стоп! — оборвал ее Миша. — А теперь — с самого начала. По порядку. И внятно!
Она послушно рассказала ему все. (С самого начала. По порядку. И внятно.) Не упомянула лишь об одном — о том, что проговорилась о Теме. Во-первых, было страшно признаться. Во-вторых, она понадеялась, что Даша не обсуждала с Мишей настолько интимные подробности их разговора. Зачем? Ведь она думает, что ее Верхний — какой-то другой мужчина. Кроме того, судя по всему, у них с отцом не слишком доверительные отношения. Ну и для чего ей тогда пересказывать ему пьяные откровения замуправляющей из его ресторана? Скорее всего, она просто поинтересовалась причинами увольнения — к слову, что называется, пришлось.
— То есть она уверена, что ты уволилась из-за конфликтов с управляющей. И ничего не знает о нас. И о Теме, — подытожил он властным тоном.
— Да, — коротко ответила Пати, чувствуя, как сердце грохочет, а не бьется: а вдруг ее наспех слепленные рассуждения — ложные.
— Не дай бог ты врешь, — строго бросил он и добавил безапелляционно, словно распоряжаясь судьбами людей. — И чтобы это была ваша первая и последняя встреча.
— Миш, а тебе совсем неинтересно, как я? — спросила она, пытаясь справиться со слезами, которые душили изнутри.
— Неинтересно. Так же, как тебе было неинтересно, как Алена после твоего звонка, — небрежно-злорадно бросил он и отключился.
Весь следующий час Пати задыхалась от обиды и ревности.
И от воспоминаний.
«Милая девушка, я уже десять секунд здесь стою. Может, обратите на меня свое драгоценное внимание?»
«Минуту подождите! Я закончу и провожу вас за столик».
Удивленный взгляд голубых глаз.
«Как зовут?»
«Пати».
«Па-ат-ти-и… Это-о…»
«Сокращенно от „Патрисия“».
«Сейчас ты пойдешь в туалет, снимешь трусики и сразу же вернешься».
«Я хочу быть твоей рабыней».
Их игры.
Любовь.
«Я устал. Наш роман отнимает у меня слишком много сил и времени».
«Не бросай меня. Я люблю тебя».
«Можешь пожить в квартире. Сколько захочешь».
«Миша любит меня, а вас — просто терпит».
«Два дня тебе, чтобы съехать. Заявление пишешь по собственному».
…Это был самый тяжелый день адтября: Пати казалось, она его не переживет. Временами становилось так плохо, что у нее всерьез возникали мысли о самоубийстве — она даже гуглила, как сделать это максимально безболезненно.
Хотелось кому-то позвонить, выговориться, но звонить было некому: Пати перебирала в голове имена и понимала, что у нее нет ни одного настоящего друга. Это осознание добило окончательно.
— Даша, привет. Прости, что не отвечала. Мне так хреново… Я умру сегодня… — сказала она по телефону дочери Миши и расплакалась в трубку.
Даша приехала через пару часов — с ящиком кремана, пакетами, полными еды, и заразительной уверенностью в том, что все обязательно наладится. В ту ночь они напились и проговорили до утра, но Пати так и не призналась. Во время их второй встречи — тоже. И во время третьей, четвертой, пятой…
Сначала она думала, что не рассказывает правду из страха перед Мишей, а потом поняла, что боится другого: потерять Дашу. Девушку, которая не только помогла справиться с адтябрем, но и сделала все, чтобы ее жизнь наладилась после: познакомила с популярной блогершей, поддержала идею открыть ивент-агентство, намекнула, что за деньгами на стартап можно обратиться к Глебу…
Так о Пати не заботился еще никто. Она очень ценила Дашу, была ей благодарна. Более того, полюбила ее, считала подругой. В таких обстоятельствах признание казалось нелепостью, издевательством, кощунством, поэтому Пати, убедив себя, что предательства, по сути, не было: ее роман с Мишей закончился до ее знакомства с Дашей, мысленно похоронила эту историю (хоть иногда и выкапывала из памяти — чтобы потом снова закопать).
Их встреча на дне рождения стала для нее неожиданностью: подруга говорила, что родителей не будет на празднике. Сначала Пати не справилась с волнением и возбуждением, но потом внезапно почувствовала желание отыграться. Ей захотелось, чтобы бывший любовник увидел, какой независимой и успешной она стала. Чтобы понял, что не сломал ее. Чтобы ощутил: он больше ничего для нее не значит.
Именно поэтому она уехала с ним с вечеринки, соврав всем, что в ее квартире прорвало трубы. Именно поэтому села к нему в машину и сделала все, чтобы вывести его из равновесия. Хамила, томно смотрела — вела себя надменно и сексуально одновременно. Дразнила, впроброс упоминая о многочисленных молодых любовниках. И, конечно, предвкушала свой эффектный отказ в ответ на предложение переспать.
Ее план провалился ровно в тот момент, когда он надел на нее наручники. Тогда Пати буквально лишилась воли, а все стратегии, которые до этого прокручивала в голове, слились в одну: «Подчиняться — принять наказание — и тогда произойдет любовь».
Миша заметил это (естественно) и сделал то, чего она на самом деле хотела — изнасиловал ее. Точнее, сымитировал изнасилование. Сымитировал правдоподобно, красиво — по всем BDSM-канонам.
Пати не боялась по-настоящему, скорее, убеждала себя в этом, потому что не сомневалась: он помнит их стоп-слово. «Темпранильо[33]» (они специально выбрали такое, которое не произнесешь случайно). Она не сомневалась, что он помнит — такие слова не забываются. В ту ночь оно не прозвучало ни разу.
Она наслаждалась ощущениями, на полном серьезе воображая себя жертвой маньяка, а когда он засунул ее в багажник, плакала в предвкушении: после всех этих унижений и страданий должна прийти огромная нежность.
Несмотря на сильные эмоции, Пати была уверена, что та ночь с Мишей станет последней, но когда он позвонил через несколько дней и тоном, не терпящим возражений, сказал, что ждет ее в квартире в Газетном, осознала: она так и не излечилась от зависимости. Миша Меркулов — по-прежнему ее особенный мужчина.
— Успела подумать? — слышит она властный и спокойный голос и в ту же секунду чувствует легкий удар ладонью между ног. Следом — еще один, сильнее.
— Я так скучала… Наконец, ты пришел, — голосом, наполовину состоящим из шепота, говорит она.
Плевок на живот. Слюна, задержавшись на секунду, стекает вниз. Пати мечтает, чтобы она затекла прямо в нее.
Сразу две пощечины — практически одна за одной. После недолгой паузы — еще две. Кожа на щеках горит. Болит челюсть.
— Миш, — слабо произносит она. — Мне больно…
— Потерпишь. Тебя надо наказать, — уверенно отвечает он и начинает с силой бить ее по попе.
Звонкие частые удары синхронизируются с ударами ее сердца.
Пати снова теряет ощущение реальности. Левая нога подкашивается и тут же выпрямляется — иначе веревки на шее душат, а те, которыми связаны волосы и руки — натягиваются.
Во рту — сухо. Между ног — влажно.
Она негромко всхлипывает. Из-под черной повязки катятся слезы.
— Ну что ты, дорогая, — он перестает ее бить, а в следующий миг она чувствует на своей коже мягкую щетину. — Я с тобой. Не надо плакать.
Нежный поцелуй.
Она глубоко и неровно дышит.
Счастье.
Любовь.
Глава 2
Глава 3
Женя Кузнецова всегда знала, что она — обыкновенная.
У нее была обыкновенная внешность: русые волосы — ни прямые, ни кудрявые, карие — ни тёмно, ни свéтло — глаза, аккуратные губы — ни маленькие, ни большие, нос — нос как нос, среднее телосложение. Обыкновенная семья: мама — бухгалтер, папа — стоматолог. Обыкновенные желания: поехать в отпуск, выспаться на выходных, съесть десерт.
У нее было обыкновенное прошлое: никаких удивительных историй и спутанных переживаний. Обыкновенное настоящее: размеренная жизнь с родителями в трехкомнатной квартире в Химках, должность операционистки в банке, в качестве хобби — просмотры сериалов. Она обыкновенно одевалась. Обыкновенно думала. Обыкновенно чувствовала. И будущее свое представляла таким же — обыкновенным: встретит обычного мужчину, выйдет за него замуж (потому что «пора»), родит от него (поэтому же) и продолжит размеренно жить (только уже не с родителями, а с мужем и ребенком) — работать в стабильно-предсказуемом графике «пять/два», вечерами — готовить ужины, мыть посуду и смотреть сериалы, а в выходные — ездить с семьей в гипермаркеты.