— Я могу тебя трахнуть! Просто дай мне еще один шанс! — услышала она его голос, который вдруг зазвучал уверенно, и, резко застегнув боковую молнию на платье, обернулась.
Шатен по-прежнему стоял по центру комнаты голый. Его член по-прежнему висел.
— У тебя и так их было достаточно, — бросила Пати и уверенным шагом пошла в коридор.
Всю дорогу до дома она благодарила себя за то, что осталась верна своему флагманскому принципу — никаких отношений с мужчинами, кроме половых. За то, что не согласилась на предложение «заказать роллы и посмотреть фильм». За то, что не стала обсуждать с шатеном сложившуюся ситуацию.
Когда она вошла в просторный светлый холл дома, где снимала квартиру, телефон брякнул уведомлением. «Извини, что так вышло. Я сам не в восторге. Зря ты уехала. Рискну предложить тебе встретиться еще раз».
Большой палец уже почти коснулся кнопки «заблокировать», но вдруг остановился. «Так бывает, не переживай. И не пиши мне больше», — быстро напечатала Пати, убрала телефон в сумку, зашла в большой зеркальный лифт и нажала черную матовую квадратную кнопку с цифрой «двадцать пять».
Через пару минут она окажется в своей любимой квартире… В самой роскошной квартире из всех, в которых когда-либо жила. Пати арендовала эти апартаменты с панорамными окнами дома на Мосфильмовской за немыслимую сумму, но не жалела на это денег. Она вообще не жалела денег ни на одну вещь, если та приближала ее к мечте, а мечтала Пати Кортес только об одном — о жизни, похожей на праздник. На праздник, которого была лишена в детстве.
Ее мама, учительница биологии, воспитывала дочь без излишеств. К ним она относила все: от красивой одежды и большого количества игрушек до дорогих телефонов и шаров на дни рождения. Сложно сказать, что именно послужило этому причиной: заложенное родителями отторжение к роскошной жизни или заложенные ей самой строгие моральные принципы, но она растила маленькую Пати в атмосфере правильных ценностей. Под правильными ценностями Елена Васильевна понимала скромность, трудолюбие, честность, самодисциплину и бескорыстность. Ей хотелось, чтобы дочь хорошо училась, не отвлекаясь на «посторонние занятия» (внешность, дискотеки, общение с противоположным полом), получила важную для общества профессию — к таким она относила профессию педагога или врача — и посвятила себя служению людям, а потом вышла замуж, родила ребенка и воспитывала его точно так же, как воспитали ее. В общем, стала достойным членом общества, каким Елена Васильевна искренне считала себя.
Со стороны могло показаться, что мама Пати — робот, выполняющий заданные кем-то команды, но это было не так. Несмотря на внешнюю строгость и внутреннее убеждение, что все делает правильно, она иногда мечтала о другой жизни и, хоть и не позволяла этим мечтам завладеть ею полностью (то ли потому, что на них у нее было мало времени, то ли потому, что она боялась обнаружить неисправимые ошибки в своем прошлом), иногда думала: «Что было бы, если?»
Что было бы, если бы она, неуверенная в себе десятиклассница, посмела не подчиниться выбору строгой матери и поступила бы в театральный, как сама хотела, а не в педагогический, как хотела мама? Возможно, сейчас она снималась бы в кино, у нее было бы много поклонников и куда более интересная жизнь.
Что было бы, если бы она, не обладающая интересной внешностью двадцатилетняя девушка, не позволила себе поддаться страху остаться одной, из-за которого вышла замуж за первого обратившего на нее внимание парня, а дождалась бы мужчину, которого полюбила, пусть даже это случилось бы, когда ей было бы за тридцать. Возможно, сейчас она была бы счастлива. Хотя… Когда Лена встретила Диего, отца Пати, она казалась себе счастливой.
Они познакомились на дискотеке. Вообще она редко на них бывала: считала танцы пустой тратой времени, но тот майский вечер так отчетливо пах удовольствиями, что ей захотелось нарядиться и влюбиться. Диего сразу понравился Лене. Вокруг него было много девушек, но он весь вечер общался с главной занудой курса — так одногруппники называли ее за глаза, но она, конечно, об этом знала. Еще она знала, что никогда не пользовалась популярностью у парней, поэтому внимание любого, тем более такого, воспринимала как удачу.
Диего и правда резко выделялся на фоне омских мужчин того времени: блестящие густые черные волосы, большие темно-карие глаза с длинными ресницами, веселая открытая улыбка, яркая одежда. Он напоминал ей посланника с другой планеты: невообразимо-очаровательного и загадочно-непостижимого.
Из их разговора она выяснила, что его отец-испанец приезжал по работе в Омск и здесь встретил его мать. Та забеременела, а отец уехал, так и не узнав об этом.
Лену покорила эта печальная и романтичная история, а потом она внезапно почувствовала себя ее частью: ощутила, как судьба прямо сейчас шуршит блестящей ярко-красной подарочной упаковкой, преподнося ей улыбчивого нарядного испанца. Она вдыхала его запах и чувствовала, как в ее тусклую жизнь приходят солнце и счастье. В ее мечтах они путешествовали по Испании, грелись горячим соленым воздухом и любили друг друга. (На самом деле Диего никогда не был в Испании — он вообще никогда не был за границей, жил скромно и считал себя русским, но ее фантазии на такие мелочи внимания не обращали.)
Испании в их жизни так и не случилось, зато они поженились. Через время она забеременела. Когда Диего узнал об этом, предложил назвать ребенка Дмитрием — если будет мальчик, или Анастасией — если девочка. На «Дмитрия» Лена была согласна, а вот от «Анастасии» отказалась категорически.
Ей не нравилось собственное имя — она даже злилась на родителей за то, что они не придумали для нее какое-нибудь особенное. Лена верила: имя определяет судьбу человека, и свою, довольно неинтересную, валила на эти пять букв. Еще в школе она решила, что назовет дочь очень необычно. Во время беременности она часто слушала песни Патрисии Каас. Лена не понимала, о чем поет француженка, но ее густой голос заполнял полые будни сладкой тоской по красивой и далекой жизни. Именно благодаря этим песням вопрос с именем ребенка (если будет девочка) был решен однозначно.
Пати родилась похожей на отца: черные густые волосы, карие глаза, чуть смуглая, будто сбрызнутая оливковым соком, кожа. Девочка забрала себе вздернутую верхнюю губу и аккуратный прямой нос Диего, а еще присвоила его легкий характер и любовь к праздникам. От Лены не взяла ничего: ни невыразительных редких русых волос, ни бледно-голубых глаз, ни нравственных принципов, ни желания заниматься чем-то серьезным, общественно-полезным. Пати хотела роскошной жизни и, в отличие от мамы, не скрывала этого: требовала купить ей дорогую, привлекающую внимание одежду, ярко красилась и часто просила родителей отпустить ее ночевать к подругам. Лена выжимала из дочери любовь к эпатажным вещам белыми рубашками и черными юбками ниже колена, не позволяла проводить ночи вне дома и прятала яркие помады и разноцветные туши в кладовке, за банками с соленьями. Пати понимала, что ругаться с мамой бесполезно, и искала поддержки у отца, но тот только улыбался своей южной улыбкой и пожимал плечами: спорить с женой ему не хотелось. Они жили довольно скромно, и все, что он мог сделать для дочери — изредка давать деньги. С недовольного разрешения жены, разумеется.
Пати обижалась на Диего. За то, что не баловал, как баловали одноклассниц их отцы. За то, что не защищал от нападок строгой матери.
За то, что не захотел переезжать в Испанию.
Когда Пати было двадцать три, она разыскала своего деда — отца отца. Помогла бабушка: рассказала о нем все, что помнила. И добавила, что ее внучка достойна лучшей жизни — в солнечной европейской стране. Пати тогда убедила родителей съездить в Барселону и познакомиться с родственниками. Те приняли их довольно тепло. Дед даже плакал. После этой поездки она заболела Испанией и постоянно просила отца переехать. Он отказывался. Говорил, их там не ждут. Мать поддерживала. Пати злилась на родителей: почему она должна жить в Омске и есть гречку с курицей, когда может сидеть в кафе на площади Испании и макать свежеиспеченные чуррос в густой шоколад?
Какое-то время она пыталась уговорить Лену и Диего на переезд, но когда мама пригласила на ужин сына своей подруги, шепелявого аспиранта омского медицинского университета, который весь вечер рассуждал о препарировании как о ценнейшем методе получения важнейших результатов для свершения будущих научных исследований, поняла: пора бежать — и уехала в Москву.
Испания так и осталась мечтой: после слов отца «нас там не ждут» Пати побоялась переезжать туда одна. Тем не менее она общалась с дедушкой, его женой и другими родственниками — они всегда были рады видеть и слышать ее. Даже выучила язык, чтобы стать к ним ближе (особенно ее интересовала матерная его стилистика). Много знала о культуре страны. Часто бывала там.
После ее переезда в Москву мать на какое-то время прекратила общаться с ней, а потом стала донимать звонками и упреками. Говорила, что вырастила неблагодарную дочь, жаловалась на давление и была уверена: Пати скоро вернется в Омск ни с чем. Та, несмотря на увесистое чувство вины перед мамой, не собиралась возвращаться. Она делала все, чтобы стать ближе к своей мечте — к жизни, которую отказался дать ей отец. К жизни, похожей на праздник.
Именно поэтому не сломалась, когда Миша уволил и бросил ее. Именно поэтому решилась попросить у Глеба денег на стартап — и сейчас много работала, чтобы ее ивент-агентство стало одним из лучших в Москве. Именно поэтому не позволяла «романтичным глупостям» испортить ее планы. (Кстати, Пати предлагали стать содержанкой, но этот вариант она рассматривала как крайний — если с бизнесом не выгорит.) Все ради одного — жизни, похожей на праздник.
С каждым месяцем Пати становилась к ней ближе и не упускала ни одной возможности побаловать своего внутреннего ребенка. Дорогая одежда, отпуск в люксовом отеле, машина (пусть и кредитная), огромное количество симпатичных парней в постели, эксклюзивный мужчина в любовниках, роскошная квартира — в свои двадцать восемь лет Пати Кортес килограммами поглощала недоеденные в детстве сладости, переведенные в валюту для взрослых.