Даша вела себя как всегда — непоследовательно: то говорила, что рада его слышать, то не отвечала на звонки, то присылала нюдсы и длинные войсы, то удаляла их из чата. Кроме того, несколько раз обращалась за помощью. Месяц назад звонила из клуба: у нее украли телефон, и она просила Олега приехать. (Он приехал. Телефон они, правда, не нашли, но Дашу он до дома довез — по пути успокоил и поднял ей настроение.) Пару недель назад спрашивала контакты его знакомого, который занимается недвижимостью. А позавчера пожаловалась на проблемы с двигателем и сказала, что не знает, в какой сервис обратиться. Олег удивился: все-таки у ее отца сеть автосалонов, но подумал, что у Даши есть свои причины не пользоваться этими привилегиями, поэтому посоветовал сервис, в котором обслуживался сам.
Он, не переставая думать о бывшей, смотрел на рыжие кудри и русые прямые волосы, слившиеся в одно удовольствие между его ног, а потом поставил русоволосую на четвереньки.
— Сверху, — сказал он рыжеволосой.
Та осторожно села на русоволосую и, упираясь руками в кровать, прогнулась и запрокинула голову. Ей на спину упали рыжие кудри. Олег тут же собрал их в ладони, чуть наклонился и до упора вошел в русоволосую. Удовлетворенно застонал, прикрывая глаза: представлял в своей постели Дашу и Женю. Эмоции зашкаливали. Поза сильно возбуждала. Она казалась самой подходящей, чтобы почувствовать двух партнерш одновременно.
Олег, занимаясь сексом с русой, в экстазе сжимал волосы рыжей. Даша… Ну не могла она влюбиться. Нарочно сказала так — чтобы обидеть, иначе не общалась бы с ним, не просила о помощи, не доверяла проблемы. Женя… Он живет с ней четыре месяца и даже уже привык. С одной стороны, ему нравится: она не достает упреками и претензиями, не задает неудобных вопросов, не требует назначить дату свадьбы, заботится о нем, бережет его нервы — делает все, чтобы угодить. С другой — ему скучно: не хватает эмоций, впечатлений. Качелей.
Он не контролировал силу, интенсивность и порядок движений: водил руками по телам девушек, плевал в них, бил по попам, бедрам, выкрикивал оскорбления, вынимал член из одной и погружал в другую. Они в ответ стонали, вскрикивали, дергались, но послушно принимали каждое его действие.
Так странно: он ненавидит Дашину непредсказуемость, но разочаровывается в Жениной предсказуемости. Что это значит? Что ему хотелось бы, чтобы Даша стала предсказуемой или чтобы Женя, наконец, выкинула что-нибудь непредсказуемое?.. О таком отношении, какое он получает от Жени, мечтают многие мужчины, оно считается эталонным, истинно-женским, правильным, а его тянет к Даше — к полной противоположности ролевой модели «настоящая девочка», к той, которая будто нарочно нарушает классические законы взаимодействия полов, но, главное, причиняет ему боль своим поведением. Дикость…
Спустя пару часов Олег ехал домой. Перед глазами то и дело возникали взволнованное и милое лицо русоволосой и порочное, надменное — рыжеволосой. Вторая явно была развращеннее — он чувствовал это. Она была большей сукой, чем первая. Поэтому ей и досталось больше внимания. И больше грубости. Олег не жалел рыжеволосую, даже нарочно обижал ее. И чем жестче он вел себя с ней, тем сильнее она наслаждалась. А вот русоволосая, напротив, смотрела на него светло-карими глазами и как будто без слов просила: «Пожалуйста, нежнее». И он был с ней нежнее. Ласкал ее грудь и клитор. Не душил, пока она делала ему минет. А вот рыжеволосую душил — и ей нравилось, и ему нравилось: они в эти моменты как будто переживали одно событие на двоих.
Он шумно выдохнул, затянулся электронной сигаретой и бросил взгляд на пассажирское сидение. Цветы. Коробка эклеров. Женя… Почему он ей изменяет? Зачем тратит деньги и время на сук? Почему хочет, чтобы они стонали в его постели? Надо завязывать. Если она узнает, будет плакать, страдать. Ей будет больно. Он не может этого допустить. Не может ее обижать.
Олег, хоть и изменял Жене, делал это осторожно. Он понимал, что, скорее всего, она о чем-то догадывается, но одно дело — догадываться, другое — знать наверняка.
Нет, точно надо завязывать. Пора прийти в себя и начать ценить Женю, ведь она — единственная женщина, которая не требует от него ничего. Просто любит. Просто потому, что он существует.
Это было для Олега особенной ценностью: за тридцать три года его за это не любила ни одна женщина. Даже мать. Она родила его в семнадцать и не по собственному желанию — поддалась на уговоры его отца, мужчины вдвое старше себя, который, помимо того, что был в нее влюблен, мечтал о детях.
Родители Олега познакомились на свадьбе общих друзей. Ее туда пригласила сестра невесты, он — отмечал женитьбу друга. У них не было ничего общего. Она выросла в неблагополучной семье. Не училась в вузе. Работала санитаркой. Он был сыном секретаря обкома КПСС. Работал в департаменте доходов Министерства финансов СССР. Жил один в квартире на Арбате. Да, у них не было ничего общего, но, видимо, именно это и стало причиной такой страсти. Их красивый роман длился ровно до тех пор, пока мать Олега не попросила его отца дать денег на аборт. Тот взамен предложил ей кое-что другое. Себя — в качестве мужа. И безбедную жизнь в своей обеспеченной семье. (Попытался выкупить жизнь Олега, короче говоря.) Она, чуть подумав, согласилась.
Мать Олега была неприлично красивой: золотисто-каштановые волнистые волосы, карие глаза, аккуратный нос, выступающие скулы, четко очерченные губы. Худая. Высокая. Многие говорили ей, что она могла бы работать моделью, но она не хотела работать моделью. Она вообще не хотела работать — грезила о жизни в свое удовольствие, а удовольствиями ей казались алкоголь, дискотеки, дорогие рестораны, красивая одежда, путешествия и мужчины. Да, мать Олега была не только очень красивая, но и очень ветреная. Именно поэтому у родителей отца Олега было к ней бесконечное количество вопросов. И главный: от кого она беременна? Она говорила, что от их сына. Они не верили. Впрочем, когда родился внук, все сомнения у них отпали: тот оказался поразительно похожим на их сына, даже родимое пятно на плече у него было той же формы.
Отец был счастлив, проводил много времени с Олегом, баловал его, мать — не уделяла ему внимания, а когда муж упрекал ее в этом, злилась.
— Это ты его хотел! — кричала она. — Я и так сделала достаточно! Родила его тебе! Променяла молодость на пеленки!
Променяла молодость на пеленки.
Эту фразу маленький Олег часто слышал, когда родители ругались в соседней комнате. Он закрывал уши руками, но слова все равно долетали до него. Попадали в самое сердце. И больно жалили.
— Я хочу жить! А не какашки убирать! У тебя что, нет денег на няню? Тебе жалко для него денег? — не успокаивалась она.
— Мне не жалко для него ничего! — на повышенных тонах отвечал он. — Ему мать нужна! Нормальная, а не шаболда!
— Ну если я шаболда, — с вызовом произносила она, — то вообще уйду! Воспитывай его сам!
Олег не хотел, чтобы она уходила, очень этого боялся, и всякий раз после ссор родителей бежал к отцу и просил того не отпускать маму. Он любил ее. И хотел, чтобы она тоже любила его.
А она не любила. Он ей мешал.
В конце концов отец махнул на нее рукой и взял для сына няню.
Олегу не нравилась няня. Нет, она была добрая, веселая. Играла с ним. Гуляла. Кормила. Искренне интересовалась им. Но чем больше времени он проводил с няней, тем сильнее чувствовал себя ненужным маме.
Та, впрочем, со временем начала меняться и, несмотря на то что по-прежнему жила в свое удовольствие, стала чаще бывать с сыном. Олег вспоминал эти моменты как самые лучшие из детства. Особенно когда приносил ей рисунки. Тогда она прижимала его к себе и плакала. Просила прощения. Он не понимал, за что она извиняется, почему плачет, но был счастлив. От этого становилось странно. Страшно. Мама плачет — он счастлив. Тем не менее в такие минуты он чувствовал, как приближался к ней. Олегу казалось, его рисунки обладают волшебным свойством — возвращают ему маму, поэтому он часто их рисовал. А потом перестал — потому что однажды она разозлилась.
— Мне некогда, Олег! — оттолкнула она белый лист бумаги, на котором коричневым фломастером был нарисован ее портрет. — Я опаздываю! Завтра посмотрю.
Но завтра она не посмотрела — забыла. Тогда он порвал свой рисунок: зачем он нужен, если не делает маму ближе, — и стал искать другие способы понравиться ей. Не плакал, если у него что-то болело, послушно вел себя в детском саду, рано научился самостоятельно одеваться. Она этого как будто не замечала. И тогда Олег старался еще сильнее. Он был готов делать все, только чтобы мама поняла, какой он хороший — даже есть ее кашу.
Вообще она не готовила, не убирала, не покупала продукты — всем занималась домработница, но иногда отец выходил из себя и кричал на нее.
— Свари ему кашу!
— Да зачем? Настя прекрасно справляется!
— Я сказал, свари ему кашу!
Она закатывала глаза, громко цокала, но варила. Каша была противная, но Олег ел. Он доедал все до последней ложки и говорил, что ее каша — самая вкусная на свете. Говорил так, потому что хотел, чтобы она варила ему кашу чаще. В эти моменты он чувствовал себя любимым. Нужным. Хорошим.
Олег много раз старался почувствовать себя хорошим рядом с мамой, но ему нечасто это удавалось. А если и удавалось, то как-то наполовину, не по-настоящему. А вот один раз удалось безупречно. Он тогда ударил девочку в песочнице. За то, что она ударила его — в ответ. Отец ругал. А мать защитила. Безусловно. Полностью.
— Воронец, — поморщилась она, глядя на мужа, когда тот слишком строго разговаривал с пятилетним Олегом, и пожала хрупким плечиком. — Нашел проблему. Она же первая его ударила! Так в чем дело? Все правильно, мой хороший. Надо уметь за себя постоять.
На последних словах она нежно поцеловала сына и прижала его к себе.
— Нет, не правильно! Запомни, Олег: девочек обижать нельзя, — повысил голос отец и пристально посмотрел на жену. — Даже если они обижают тебя.