ся в людях тому, что было спрятано в далёких тайниках души. Так, тихий страховой агент Деточкин превращается ночью в отважного грабителя и взломщика гаражей. Незаметный, застенчивый следователь Мячиков — герой «Стариков-разбойников» — открывается как человек отчаянный, способный из благородных побуждений на «преступление века»: кражу шедевра Рембрандта из музея. Нерешительный, робкий холостяк Женя Лукашин, полюбив по-настоящему, оказывается целеустремлённым и настойчивым, в нём появляется сила и мужское достоинство. А некрасивая, сухая, чёрствая начальница Калугина из «Сослуживцев» под влиянием любви становится доброй, нежной, очаровательной женщиной.
Мне приходилось слышать, что в наших фильмах и пьесах есть некий рождественский элемент. Я не хочу с этим спорить. Я считаю, что ободрить человека — дело хорошее, а ещё лучше помочь ему. Искусство должно помогать, и в особенности человеку маленькому, слабому, незащищённому. Ведь сильный герой сам справится с трудностями, сам о себе позаботится, ему наша помощь и не нужна…
В наше время во всех областях необходимо безупречное владение своей профессией, ремеслом в самом высоком смысле этого слова. Так же и в кино. Истинный профессионализм никогда не подменит собой творческих исканий, не помешает новаторским экспериментам. Новаторство-то как раз губят любительщина, дилетантизм. Знание своей специальности ещё никогда не препятствовало вдохновению.
Но бывает и так — опыт заменяет фантазию, вытесняет мысли, заслоняет творчество. Профессионализм без вдохновения — ремесленничество. На этот раз в плохом смысле этого слова. На Западе немало фильмов «сколочено» ремесленниками, тогда как наша режиссура скорее страдает от недостатка профессиональных навыков. Иногда художник полон благих, прекрасных намерений, но не хватает знания ремесла, чтобы претворить их в жизнь. Вот и выходит, что владение ремеслом, профессией, специальностью — вторая половина каждой творческой личности…
В комедии я приверженец сюжетной драматургии, в которой присутствуют событийная интрига, действие, фабула, характеры. Это в равной степени относится и к кинематографу и к театру. Мне кажется глупым отрицать в драматическом произведении сюжет, как это было модно пятнадцать лет назад. Человечество за века выработало определённые средства воздействия на зрителя и читателя. Сбрасывать их со счетов, не заменяя ничем другим, бессмысленно. Я подозреваю, что дедраматизацию изобрели те писатели, которые не в состоянии придумать сюжет. Недаром бессюжетное кино, родившееся на наших глазах и несколько лет господствовавшее на экране, уже умирает, почти не оставив после себя сколько-нибудь значительных произведений.
Это не значит, что я отрицаю новаторство и являюсь врагом «разрушительных» теорий, вступающих в борьбу с окостеневшей традицией, со штампом, с отжившими приёмами. Однако всякая разрушительная теория временна. Польза её в том, что мы возвращаемся к традиции уже в новом качестве. Когда же разрушительные теории становятся главенствующими, в искусстве воцаряется скука. Я уверен, что произведение обязано быть интересным, занимательным и серьёзным, новаторским одновременно. Здесь нет никакого внутреннего противоречия.
В кино это особенно важно. У кинематографиста нет спасительных, утешающих иллюзий, что его творение когда-то, пусть не скоро, будет признано, как это произошло, например, с Ван-Гогом, чьи полотна завоевали славу после смерти художника.
У кинематографиста нет надежды, что через много лет состоится триумф его создания, надежды, которая всегда остаётся, например, у писателя. Книга стоит на полке, её можно взять в библиотеке — вот она и живёт. Кино же в силу своей связи с техникой, с системой проката и ещё множества причин быстро стареет. Посмотрели его пятьдесят миллионов зрителей, вот фильм и живёт в сознании людей, в умах современников. А через двадцать-тридцать-пятьдесят лет картина может заинтересовать только историков кино. Или привлечь внимание небольшого количества зрителей только в том случае, если люди и их судьбы, показанные в фильме, окажутся небезразличными новому поколению. Короче говоря, если это будет картина про человека, его страсти и его боль.
Но если твоя лента не заинтересовала современников, оставила их равнодушными, если её увидело малое число зрителей, она практически умерла навсегда, не принеся никакой пользы…
Как известно, в спорте есть два вида бегунов. Одни бегают на короткие дистанции — это спринтеры, другие — на длинные — на пять, десять, даже на сорок два километра — это стайеры. В искусстве художнику очень важно оказаться стайером, то есть достойно пробежать огромную дистанцию жизни, стараясь тонко чувствовать её биение, её пульс. Уметь находить в себе силы отказываться от лёгких путей, от найденных решений, от старых, уже апробированных форм и каждый раз, в каждой своей новой работе бросаться в неизвестное, неведомое. Тогда, может быть, удастся пробежать дистанцию и хватит дыхания на всю жизнь в искусстве… И вообще в любом виде деятельности.
Но последнее зависит от многих причин. Во-первых, от щедрости матушки природы — хорошо, если она наградила твой организм неиссякаемым запасом таланта. А ведь часто, очень часто художник сверкнул однажды и угас. Его дарования хватило лишь на одно произведение, а потом всю остальную жизнь он создавал суррогаты, понимал это, но у него недоставало сил уйти. Да и куда уходить? Очень нужно, чтобы повезло со здоровьем. Ведь долгая болезнь перерождает человека, иссушает его. Редко случается, когда именно болезнь толкает художника на подвиг. Чаще она просто убивает его. Помимо запаса таланта и здоровья, надо, чтобы дар, способности оказались бы могучими, стойкими, цепкими. И от сильных, штормовых ветров эпохи только слегка бы гнулись, но не ломались, не пригибались бы к земле, не гасли.
Далее, мне думается, что настоящему творцу не мешало бы быть мудрым. Это поможет ему в случае успеха перенести его достойно, скромно и не возомнить о себе. А ведь если вознёсся — всё, конец! В случае же неудачи, наоборот, хорошо иметь железное упрямство, чтобы не сдаться, не опустить руки, не отказаться от борьбы.
Редиард Киплинг замечательно сказал:
…И если ты своей владеешь страстью,
а не тобою властвует она,
и будешь твёрд в удаче и в несчастье,
которым, в сущности, цена одна,
и если ты готов к тому, что слово
твоё в ловушку превращает плут,
и, потерпев крушенье, можешь снова —
без прежних сил — возобновить свой труд, —
и если ты способен всё, что стало
тебе привычным, выложить на стол,
всё проиграть, и вновь начать сначала,
не пожалев того, что приобрёл.
И если можешь сердце, нервы, жилы
так завести, чтобы вперёд нестись,
когда с годами изменяют силы
и только воля говорит: «Держись!»…
…И если будешь мерить расстоянье
секундами, пускаясь в дальний бег,
Земля твоё, мой мальчик, достоянье,
и, более того, ты — Человек!..
…Очень важно следить за собой, не выдохся ли ты, не исписался ли, не иссяк ли. Как важно и как невыносимо сложно уйти со сцены вовремя!
И ещё мне кажется, что художник не должен суетиться. Не стоит потрафлять своему тщеславию и пытаться вставать под золотой дождь. Талант исчисляется не количеством наград, а качеством произведений. Ещё Александр Сергеевич Пушкин произнёс: «Служенье муз не терпит суеты, прекрасное должно быть величаво!»
Всё это прописные истины, но как тяжело, как невмоготу им следовать! Только очень немногие, прочные люди, перед которыми я преклоняюсь, могут устоять перед хлопотами, сумятицей, беготнёй, пустословием и всю жизнь посвятить только лишь делу…
…Едва я успел закончить «Иронию судьбы», как мой соавтор Эмиль Брагинский налетел на меня, тотчас вцепился мёртвой хваткой и сказал:
— Пошли сочинять пьесу!
Но я заартачился:
— Я ещё не успел отдохнуть после картины! Я должен прийти в себя!
— Но ты знаешь, — иезуитски сказал соавтор, — что лучший отдых — это перемена занятия!
Я покорился, потому что мне доступен голос логики.
Мы написали новую пьесу под названием «Притворщики». В этой комедии мы соединили нашу нежность к театру с нашей любовью к кино. «Притворщики» созданы для театра, но рассказывают о киноартистах. Правда, о таких, которых зритель не видит на экранах, а только слышит их голоса. Об артистах, которые дублируют иностранные фильмы.
Только завершили пьесу, как возникли съёмки «Служебного романа», а потом снова надо писать… Так что Брагинский где-то прав: если вдуматься, я последние пятнадцать лет только и делаю, что отдыхаю — то на съёмочной площадке, то за письменным столом.
Иллюстрации
Соавторы (Э. Брагинский и Э. Рязанов) начинают работу над новым сценарием.
Огурцов раздевает клоунов в прямом и переносном смысле. (к/ф «Карнавальная ночь», арт. Б. Петкер, В. Зельдин, И. Ильинский)
— Три звёздочки… Четыре звёздочки… Лично я предпочитаю пять звёздочек. (к/ф «Карнавальная ночь», арт. Г. Куликов и С. Филиппов)
Тогда мы даже не подозревали о таком слове — «мюзикл». (к/ф «Карнавальная ночь»)
Гардеробщик театра оперетты забраковал «девушку без адреса» как опереточную примадонну… (к/ф «Девушка без адреса», арт. С. Карпинская)
…и ей пришлось податься в домработницы. (к/ф «Девушка без адреса», арт. С. Карпинская и С. Филиппов)
Представитель первобытного племени «тапи» появился на магистралях столицы. (к/ф «Человек ниоткуда», арт. Ю. Яковлев, С. Юрский, Ю. Белов)
На заседании учёного совета «человек ниоткуда» пытается продемонстрировать свои людоедские наклонности. (арт. Ю. Яковлев, С. Юрский, А. Папанов)
— Уж если случай выпадет такой, что модницу спасу я собственной рукой, то я…
— На ней обязан ты жениться!.. (арт. Л. Голубкина, Ю. Яковлев)