У моего друга были налаженные каналы отправки текстов на Запад. Это отдельная тема, сейчас не буду отвлекаться, хотя когда-нибудь к ней вернусь. Переснятые фотографии были отправлены сразу же, но где-то заблудились, дошли со второго раза. Этим каналом позже ушла и моя рукопись. Но сначала ее надо было написать.
Время шло, безвременно усопшего Брежнева сменил Андропов Ю. В., присмотр за гражданами – чтобы они, как глупые дети, чего не натворили – сразу стал внимательнее. Раз уж пишешь под чужим именем, сказал я себе, раз уж скрываешь свое, скрывай его лучше. Псевдоним должен делать вид, что он вовсе не псевдоним, а реальное лицо. Но для надзирающих за тамиздатом малоинтересное. Пусть это будет женщина, давно живущая на Западе, попала туда по замужеству, в СССР училась на архитектора, отсюда интерес к храмовому зодчеству. В конце рукописи я дал об этой даме такую справку: Нина Ивановна Molyneux, урожденная Потапович, родилась во время войны в Астрахани в семье эвакуированных партработников. С 70-х годов живет с мужем и двумя детьми в Trois-Rivières (Québec), Канада. Справка вызывала зевоту, было понятно, что ничего больше эта добрая женщина не напишет.
Через полгода у меня был готов текст примерно в 230 тысяч знаков. Получалась уже книга, хоть и маленькая. А если с полным воспроизведением фотографий альбома и подписей к ним, то и не совсем маленькая. Помню, меня мучило, с чего начать. Сколь бы ужасным ни выглядело это задокументированное убийство огромного храма, человек, знакомый с темой лишь в общих чертах, вполне мог сказать: ну, таких историй тысячи, кому же не известно, что советская власть уничтожала церкви без счета.
До читателя надо было донести и символический смысл национальной святыни, и символический смысл ее уничтожения. Поэтому начать я решил не со сноса храма, а с рождения его замысла. С «высочайшего манифеста» Александра I, обнародованного в Вильне в день Рождества Христова 25 декабря старого стиля 1812 г. Русская армия стояла тогда на берегу Немана, готовая вступить в Пруссию вдогонку за остатками армии Наполеона. Манифест заканчивался словами:
«В ознаменование благодарности Нашей к Промыслу Божию, спасшему Россию от грозившей ей гибели, вознамерились Мы в Первопрестольном граде Нашем Москве создать церковь во имя Спасителя Христа. Да благословит Всевышний начинание Наше! Да простоит сей храм многие веки, и да курится в нем пред святым Престолом Божиим кадило благодарности позднейших родов, вместе с любовию и подражанием к делам их предков».
Победа в состязании множества проектов, доставшаяся вовсе не зодчему, а начинающему живописцу Александру Витбергу, описана Герценом в «Былом и думах»: «Пришло время конкурса. Проектов было много, были проекты из Италии и Германии, наши академики представили свои. И неизвестный молодой человек представил свой чертеж в числе прочих. Колоссальный, исполненный религиозной поэзии проект Витберга поразил императора Александра. Он остановился перед ним и спросил, кем он представлен. Распечатали пакет и нашли неизвестное имя ученика академии».
Однако после десяти лет еще даже не строительства, а сложнейшей подготовки к нему, работы были остановлены и особая комиссия уже при новом императоре, Николае I, пришла к выводу о невозможности возведения тяжелого трехъярусного храма общей высотой в 235 метров на слабых грунтах Воробьевых гор, а также о злоупотреблениях, допущенных не то чтобы Витбергом, но по недосмотру Витберга, которого и сослали за это на несколько лет в Вятку.
Построить храм, скорее всего, было можно, о чем говорит возведение на тех же грунтах 120 лет спустя главного здания МГУ (правда, подальше от реки). Смею думать, что главной причиной отказа от проекта Витберга стало запоздалое озарение, что столь грандиозный храм на таком удалении от тогдашнего города, да еще за рекой, будет всегда почти пуст.
От идеи обетного храма Николай не отказался, однако новый конкурс объявлять не стал, а сам выбрал архитектора – им стал Константин Андреевич Тон – и место для храма вблизи Кремля. На строительство вместе с внутренней и внешней отделкой ушло 48 лет. Для торжественного открытия храма Чайковский создал свою знаменитую торжественную увертюру «1812 год» с колокольным звоном и пушечными залпами (пушки заменял большой подвешенный барабан).
Освящение храма состоялось 26 мая (старого стиля) 1883 г., десять дней спустя после коронации Александра III, став завершением коронационных праздников. До великого дня Константин Тон не дожил двух лет, но он видел свое детище внешне законченным. Четверть века он был «ректором по части архитектуры» петербургской Академии художеств и часто бывал в Москве ради авторского надзора. Туда и обратно отправлялся с вокзалов, построенных по его проектам. И, вероятно, навещал другие свои московские постройки – Большой Кремлевский дворец, Оружейную палату, колокольню Симонова монастыря. Тон, к счастью, не дожил до времени, когда началось высокомерное отрицание всего им сделанного как «ложнорусской безвкусицы». Капризные критики придумали называть тоновские формы «сухими» и «холодными», а живопись храма – «безжизненной» и «антихудожественной». Пустозвонство про сухие формы можно отбросить, но что сказать о живописи? Сам я ее видеть, понятно, не мог, зато видел фрески Владимирского собора в Киеве, шедевра того же стиля. И там, и там работали равноценные команды художников, включавшие, среди прочих, в Москве Крамского, Сурикова, Литовченко, Корзухина, Семирадского, Маковского, а в Киеве – Васнецова, Нестерова, Врубеля, Пимоненко, Котарбинского, Сведомского. Так что всеми этими эстетскими уколами можно пренебречь.
Правда, эти давние уколы и ярлыки добавили смелости тонкошеим антирелигиозникам 1931 года, прославлявшим снос храма. Цитирую: «Чем объясняются всякие слухи о „ценном искусстве“ в храме „христа-спасителя“, особенно распускаемые в дни сноса этого бывшего храма? Надо давать отпор выпадам на тему о „разрушении исторических памятников“». А вот заход с другой стороны: «Вследствие торговых интересов эксплуататорских классов царская Россия вела войну с Францией… Для прославления массового человекоистребления царь Романов объявил, что в сохранение вечной памяти о войне будет построена в Москве особая церковь… Ее строили на народных костях Николай Палкин и его сын Александр-Крепостник [!!!]… Ни о каком „беспримерном усердии“ со стороны рабочих и крестьян в эпоху русско-французской войны говорить не приходится. Как и о художественной ценности икон, на которых изображены святые эксплуататоры княгини ольги и александры невские».
О том, что на месте храма Христа Спасителя вырастет Дворец Советов, было объявлено, когда не было даже предварительного проекта. Но газеты уверяли: «Строительство должно быть закончено в конце 1933 года… Последний срок подачи проектов на конкурс 28 октября 1931 г. до 20 часов». Представляете, ни минутой позже! Легкомыслие большевистских плановиков поражает.
Мособлисполком получил десять дней на закрытие храма как культовой единицы, после чего начался тот самый, запечатленный на фотографиях демонтаж, он занял четыре месяца. Было снято все ценное – позолота (химический смыв дал 422 кг золота), тонны меди, свинца, бронзы (одни только высоченные бронзовые врата, числом 16, были по 800 пудов), десять тысяч квадратных метров мозаики из порфира, лабрадора, цветного мрамора, 300 тысяч квадратных метров полированного красного гранита, без счета плит белого мрамора, другие детали наружной и внутренней облицовки. К моменту взрыва храм снаружи выглядел ободранным и ограбленным, но как здание почти целым. Ликвидация после взрыва Эльбруса обломков (из 40 миллионов одних лишь кирпичей крупнее нынешних, не считая всего остального) длилась почти до конца 1933 г., т. е. до момента, когда дворцу уже полагалось подпирать небеса. Для еще не начатой постройки не жалели эпитетов. По словам наркома просвещения Луначарского, дворец задумывался, «чтобы дать Москве – красному центру мара – зримый архитектурный центр». Центр центра.
Затем полтора года на будущей стройплощадке ничего не происходило: не было утвержденного проекта. После двух конкурсов был выбран проект Бориса Иофана, который 10 лет, до середины 20-х, работал в Италии у модного архитектора Бразини, а, переехав в Москву, успел построить знаменитый «Дом на набережной».
В 1935 г. начали наконец рыть котлован. В сентябре 1937 был расстрелян начальник строительства Дворца Советов Василий Михайлов, а еще через два года был завершен фундамент высотной части здания.
В постановлении, подводившем итог первому туру конкурса, читаем: «Желательно избежать в оформлении здания храмовых мотивов». С чего бы это? Проекты первого тура (Корбюзье, Гамильтона, Бразини, Гропиуса, Жолтовского, Алабяна, братьев Весниных, Щусева, Щуко, Голосова) не давали повода для таких предостережений.
Но вот передо мной вышедшая в Москве в 1940 г. книга Николая Атарова «Дворец Советов», где будущее советское чудо описывалось словно уже высящееся над столицей. Автор выступает в роли экскурсовода: «Пройдем по площади, мимо скульптур провозвестников социализма – Сен-Симона, Фурье, Чернышевского и других – и поднимемся по широкой парадной лестнице к Главному входу, по сторонам которого стоят памятники Марксу и Энгельсу… На шести пилонах Главного входа во Дворец Советов высечены на камне шесть заповедей клятвы товарища Сталина…» Но это именно храмовые мотивы!
Раскрываю «Былое и думы». Александр Иванович Герцен ведет читателя к виртуальному Главному входу в храм по проекту Витберга: «Колоннада, ведущая к храму, была украшена статуями ветхозаветных лиц. При входе стояли пророки. Они стояли вне храма, указывая путь, по которому им идти не пришлось». Как не пришлось утопическим социалистам и Марксу – Энгельсу идти путем Ленина – Сталина.
Если закрыть фигуру «Ильича», сразу обнаруживается сходство с вавилонской башней, какой ее изображали большие и малые голландцы. А что такое Вавилонская башня, помимо семи строчек в Ветхом завете? Это реальное сооружение, доросшее, как установили археологи, до высоты в 91 метр, храм шумерского бога Мардука. Мардук победил мировое зло в лице богини Тиамат, ему помогал дракон Сирруш.