Замысел большевиков (осознанный или нет) состоял именно в сакральной замене Храма Господня своим коммунистическим храмом. И не рядом, и не где-то еще, а именно на месте и вместо. Им позарез была нужна победа-символ. Начиная с 17-го года они искоренили остатки всех старых партий, с удушением НЭПа избавились от любых предпринимателей, а проведя коллективизацию – и от частного землевладельца. В стране больше не оставалось сил, экономически независимых от большевистской власти.
Оставалось добиться еще и полного духовного подчинения всех и каждого, но тут маячила проблема: большевизм был вынужден сосуществовать с совершенно иной идеологией, полностью (хотя и молча) его отрицавшей. Даже искавшие сотрудничества с большевиками «обновленцы» (признанные, кстати, константинопольским патриархом!) – а храм Христа Спасителя был в их руках – не переставали быть верующими. Вера оставалась непокорившейся силой. Не воинствующей, но непокорившейся.
Однако храмы может воздвигать лишь вера, атеистам за это лучше не браться. Циклопический (а кто– то находит, что инфернальный) Дворец Советов, будь он построен, остался бы не только безблагодатной, но и бессмысленной громадой. Просто постаментом для Ленина, который стоял бы в 14-метровых ботинках и указывал вперед 6-метровым пальцем (отмерьте-ка шагами на полу!). Чем собирались заполнить чудовищное пространство ровно в сто этажей? Согласно Иофану, «Дворец Советов предназначен для обслуживания широчайших масс трудящихся, вовлеченных в непосредственное управление государством». Понимайте как хотите.
Книга «Дворец Советов» тоже темнит: «Здесь народ будет встречаться со своим вождем, с руководителями партии и правительства. Здесь будут работать сессии Верховного Совета. Знатные люди будут съезжаться в Москву со всех концов страны и обсуждать во Дворце Советов свои дела. В этом же здании расположится государственный документальный архив, в котором будут собраны материалы по истории возникновения и утверждения советской власти». И это все! Никому не было позволено огласить подразумеваемый секрет: это здание на вырост, здесь будут принимать в Союз ССР все новые республики, ведь в наш Союз рано или поздно вступят все страны мира. Кстати, книга Атарова была подписана в печать 17 августа 1940 г., через две недели после приема в СССР Молдавии, Латвии, Эстонии, Литвы.
Я уже заканчивал текст, когда мой добрый знакомый, журналист Володя Война, дал мне почитать английский перевод мемуаров Альберта Шпеера, личного архитектора Гитлера. Кстати, ныне есть уже три русских издания, рекомендую. Гитлер обожал архитектуру до дрожи, едва ли не главной его мечтой, пишет Шпеер, было возвести в Германии самые большие сооружения в мире: центр для партийных съездов в Нюрнберге на 160 тыс. чел., стадион на 400 тыс. мест, триумфальную арку, по объему в 49 раз больше парижской. Но главной затеей Гитлера был «Зал народа» (Volkshalle) вместимостью до 180 тысяч стоящих людей. Шпеер иронично называет его, заметьте, «местом молений». Диаметр купола из патинированной меди над ним – 250 м, высота с навершием – за 300 м. Когда все чертежи и модели были готовы, заказаны гранитные колонны в Швеции, Гитлеру сообщили (можно понять, весной 39-го), что в СССР тоже строится огромное здание для собраний. Цитирую Шпеера: «Он был глубоко уязвлен, ощущал, что у него обманом похитила славу возведения самого большого монументального здания в мире. Рука об руку с этим шла крайняя досада, что он не может приказать Сталину остановиться».
Эта вспышка архитектурной ревности, не исключено, изменила ход истории. Гитлер не раз повторял, что война на два фронта самоубийственна для Германии, и пока она не имела общей границы с СССР, германо-советская война просто не была возможна. Соблазнив Сталина возвращением на российские имперские рубежи 1914 года (смысл пакта Молотова – Риббентропа для советской стороны был именно в этом), Гитлер получил протяженную советско-германскую границу и возможность напасть. Причин для нападения у фашистского диктатора было немало, но не меньше было и причин в русский капкан не лезть. Архитектурная ревность могла поколебать эти чаши весов.
Снова цитирую Шпеера: «После начала войны с СССР я время от времена видел свидетельства того, что идея московского здания-соперника терзала Гитлера больше, чем он хотел признать.
– Теперь, – сказал он однажды, – это будет конец их громаде раз и навсегда».
Так оно и вышло, хотя войну проиграл не СССР, проиграла Германия. Но всемирный коммунистический проект закрылся. Штаб-квартира для него стала не нужна и нежеланна. Война послужила Сталину удобным предлогом для отказа от проекта. А если вопрос о штаб-квартире когда-нибудь вновь станет актуален, это будет уже другой дворец и украшать его сверху будет уже не Ленин.
Металл каркаса, поднявшегося до уровня седьмого этажа, извлекли во время войны на оборонные нужды. Много ли его наизвлекали из бетона, нигде не упоминается, но объяснение устроило всех. А между тем в Москве и во время войны продолжали строить метро (добавилось семь станций), и металла на это ушло неизмеримо больше.
Потом москвичи помнят четверть века пустого котлована. Его яма заполнилась водой, забор начал валиться, все зарастало травой и кустами. Вслед за мальчишками за забор стали проникать алкаши. В котлованном озере завелись рыбешки, их стали ловить. На каждом суку висел стакан. Уже при Брежневе котлован превратили в плавательный бассейн «Москва».
Но вернусь к своей рукописи. В 83-м году ее тайно передали во Францию Игорю Сергеевичу Шелковскому, парижскому редактору и издателю журнала «АтЯ», органа неофициального русского искусства. Игорь приложил массу усилий, чтобы издать книгу, но задача оказалась непростой и далась не сразу. Я какое-то время продолжал гореть темой, досылал вставки и замены, но на первый план все больше выходили другие заботы. Шли месяцы, годы, жизнь становилась все интереснее, в конце 80-х умерла цензура, и мне подумалось, что если моя рукопись никому не интересна ТАМ, она была бы впору ЗДЕСЬ, и уже без всякого псевдонима. Но эта мысль не породила действия. У меня, как и у почти всех вокруг, сменились приоритеты.
Году, кажется, в 90-м я встретил в Москве Ивана Толстого, он еще не был штатным сотрудником радио «Свобода», но уже делал передачи как фрилансер. У него была с собой книжка горизонтального формата под названием «Разрушение храма Христа Спасителя». Далее цитирую страницу Ивана Толстого в Фейсбуке: «Книжка вышла под псевдонимом Нина Потапович-Молинье (остроумная лже-биография авторессы прилагалась), с предисловием Ирины Иловайской-Альберти. Я готовил рецензию для радио „Свобода“. Мой друг спросил, о чем будет мое выступление? Я показал ему труд Потапович-Молинье. Он стал листать, а на один мускул на его лице не дрогнул. Он сознался в авторстве только после эфира».
Оказалось, книга вышла еще в 1988 г. в лондонском издательстве «Overseas Publication Interchange», хозяйка которого, Нина Карсов, сделала это по просьбе Ирины Алексеевны Иловайской-Альберти, главного редактора парижской газеты «Русская мысль». Куски моего текста, аккуратно отмеченные то кавычками, то другим размером шрифта, были вплетены в предисловие Ирины Алексеевны. Увы, ей пришлось пожертвовать более чем 80 процентами написанного мной. Издательство посчитало, что главное здесь – фотолетопись разрушения.
Вскоре, уже в Париже, я познакомился с Ириной Алексеевной, у нас установились наилучшие отношения. Оказывается, в 70-х она долго была секретарем Солженицына в Америке, многолетняя дружба связывала ее с римским папой Иоанном-Павлом. Я стал печататься в «Русской мысли», выступать в радиопередачах, которые Ирина Алексеевна вела из маленькой студии над журфаком МГУ на Моховой, прилетая для этого раз в неделю (кажется) из Парижа. Последний раз я видел ее на Первом Всемирном конгрессе русской прессы летом 1999 года. «Поздравляю с храмом!» – сказала она. Как раз в эти дни в газетах замелькали фотографии воссозданного храма Христа Спасителя. Мне хотелось обсудить с ней символику события: взрывая храм, большевики как бы взрывали неправильный старый мир, но то, что им не дано было возвести взамен свой якобы правильный, совсем не случайно. Я думал спросить Ирину Алексеевну, что, по ее мнению, символизирует новое рождение храма Христа Спасителя, но, как бывает в кулуарах любого съезда, все говорили со всеми и внятная беседа не задалась.
Через полгода храм Христа Спасителя уже распахнул врата для верующих. Увы, вскоре после этого Ирины Алексеевны не стало.
Но я забежал вперед. Второе рождение храма происходило удивительно быстро. Хотя призывы к его воссозданию просочились в советские газеты еще в 89-м (первыми их озвучили Юрий Нагибин и Владимир Солоухин), но в реальной жизни как ни в чем не бывало действовал бассейн «Москва». Вскоре я с семьей переехал в Малый Левшинский переулок, и телефон там отличался от телефона бассейна на одну единицу. Не было недели, чтобы кто-нибудь не позвонил с вопросом: «Это бассейн „Москва“?» Если трубку брал я, мой собеседник слышал в ответ:
– Как, вы не знаете? Бассейн «Москва» с сегодняшнего дня закрыт. Начинается восстановление храма Христа Спасителя.
Порой в ответ звучали проклятья.
Последний то ли год, то ли полтора бассейн стоял уже сухой и все равно звонки редко, но продолжались. Первого июня 1994 г. телевидение сообщило, что Московская патриархия и мэрия Москвы приняли решение о начале работ по воссозданию храма. Услышав это, моя семилетняя дочка Даша потом рассказывала кому-то из наших гостей: «Папа все время настаивал, и его послушались».
Влюбленный в свою страну
Я, конечно, помню, что его больше нет, но иногда мне кажется, что он умер совсем недавно – до того ясно мне иногда снится его голос. Он советует не упустить отличную новую книгу или юмористически недоумевает по поводу очередной публицистической свары на пустом месте. Голоса давно умерших людей обычно уходят из памяти, а Петин – нет. Когда случается что-то особенно важное, я порой спрашиваю себя: как бы к этому отнесся Петя и что бы он в связи с этим написал, и даже, бывает, начинаю с ним спорить.