Поэт глубоко верил в будущее своего народа:
Нет, не умер, только дремлет
И опять проснется он…
По всей поэзии Акакия как рефрен проходят эти слова: в стихотворениях, рассказах, поэмах… Акакий Церетели не только выразил национальные чувства и мысли народа, но и сам он воспитывал его национальные чувства.
Во всех уголках Грузии стихи его заучивались наизусть.
Это неувядаемый «Светлячок» («Цицинатела»), «Моя головушка» («Таво чемо»), «Мухамбази», «Шел я медленно в город» и многие, многие другие.
С поэзией А. Церетели связано рождение грузинской оперы. Как-то в грузинском клубе ему был представлен молодой грузинский композитор-самоучка Нико Сулханишвили, дерзнувший написать первую грузинскую оперу по мотивам «Патара Кахи» («Маленький Кахетинец»). Посетители клуба подняли на смех молодого композитора.
— Грузинский стол, грузинское вино — это еще понятно, — гоготали дворяне, — но опера! Ха-ха-ха! Это мечта.
И только Акакий Церетели поддержал Нико Сулханишвили.
— Большое дело, настоящее дело всегда начиналось с мечты, — заявил он присутствующим.
Поэт всегда верил в рождение грузинской оперы.
Вскоре Н. Сулханишвили умер, и его замысел не был осуществлен.
Но мечта его сбылась. На основе сюжетной канвы поэм А. Церетели были созданы первые грузинские оперы: «Коварная Тамара», «Патара Кахи», «Торнике Эристави».
С именем любимого грузинского поэта связана не только грузинская опера. Не было в Грузии ни одного светлого начинания на культурном прогрессивном поприще, в пользу которого не преминул бы сказать свое слово А. Церетели.
Еще в ранней молодости, только что вернувшись из Петербурга, он навсегда связал свою судьбу с грузинским театром. Это было в Кутаисе в 1860 году.
В среде местной интеллигенции шли ожесточенные споры — что является наиболее целесообразным времяпрепровождением: танцы или преферанс?
Поэт решает этот спор по-своему.
Совместно с Рафаэлом Эристави Акакий Церетели создает в Кутаисе первую в Грузии любительскую театральную труппу. Впоследствии он работал в постоянном театре в Тифлисе. Сам поэт является и режиссером, и артистом, и антрепренером, и автором многочисленных драм, комедий, водевилей, интермедий, портретов выдающихся деятелей грузинской сцены: Мако Сапаровой-Абашидзе, Ладо Месхишвили, Васо Абашидзе и других.
Общественная деятельность его неисчерпаема. Если перелистать грузинские журналы, газеты того времени, то трудно обнаружить номер, в котором не встретилось бы имени Акакия Церетели.
Особенно интенсивно сотрудничает он в журнале «Дроеба», на страницах которого из номера в номер появляются его статьи, фельетоны, корреспонденции. А одно время, когда в 1878 году его имя на время перестало появляться в печати, в адрес журнала «Дроеба» посыпались многочисленные письма со всех уголков страны.
Вот одно из этих писем, содержание которого мало чем отличается от всех остальных:
«Уважаемый редактор! Вот уже три месяца, как мы не читали нашего Акакия. Нас интересует — в чем дело? Не болен ли Акакий? Не случилось ли с ним чего-нибудь плохого, или случайно не решил ли он вообще бросить писать?»
Редакция была вынуждена ответить на эти письма.
«Дело в том, — писалось в журнале, — что поэт по ряду семейных причин находится в Петербурге, где, как нам известно, он написал ряд новых стихотворений и одну историческую поэму. Эти произведения в ближайшее время вы увидите на страницах нашего журнала».
Из этой переписки редакции с читателями видно, какой безграничной любовью пользовался поэт у благодарного грузинского народа. Юбилей Акакия Церетели в 1908 году стал поистине всенародным празднеством.
Его с гордостью величают «патриархом грузинской поэзии».
В 1912 и 1913 годах престарелого поэта чествуют литературная Москва и Петербург, где к нему с приветственными словами обращаются В. Брюсов и популярный армянский поэт Цатуров, назвавший юбиляра «орлом творческой мысли».
Народ пленяла и музыкальность его стихов, доступных и простых, и пламенная любовь поэта к своей отчизне, лучезарность его лирики, если так можно выразиться, сияние его стихов, порою немного грустных и элегических, но всегда оставляющих впечатление светлое, жизнеутверждающее.
Мне вспоминается фильм «Баши-Ачуки», после демонстрации которого зритель в тот же день вынес за пределы кинотеатра бодрую, призывную песнь на слова Акаки, песню об изумрудном небе, о родной стране, ради которой стоит отдать свою жизнь.
После разгрома революции 1905 года вся Грузия повторяла шепотом и во весь голос, с восторгом, надеждой и верой слова Акакия:
Нет, не мертва! Она лишь спит,
Проснется и вздохнет.
А тот, кто гибель ей несет,
Скорей ее умрет.
И не было его стихотворения, которого не знали бы даже безграмотные старики, не было стихотворения, которое осталось бы неизвестным народу.
А. Церетели поднял грузинскую поэзию на невиданную до сих пор общественную высоту, придав ей общественное звучание, перенеся наиболее тревожные чувства грузин на язык поэзии. Вместе с Ильей Чавчавадзе поэт сделал литературу достоянием всего народа.
А. Церетели был истинным шестидесятником, в самом верном и лучшем понимании этого слова. И когда в 1905 году страна покрылась баррикадами, престарелый седой поэт с юношеским задором и восторгом встал по ту сторону баррикад, где находились рабочие.
Этим великим событиям посвящены такие популярные стихотворения поэта, как: «Тквени чириме», «Мечта», «Весна», «Долой!», «Слово», «Совет», «Моя вера» и многие другие, а известное стихотворение Акакия «Кинжал» народ справедливо назвал «грузинской «Марсельезой», сочинил к нему мелодию и распевал эту песню во время рабочих демонстраций и забастовок.
Не меньшей популярностью, чем стихи, пользовались высказывания поэта о литературе, его остроты и эпиграммы. Акакий в жизни был необыкновенно общительным, остроумным и живым собеседником. Его остроты и различные комичные эпизоды, связанные с его жизнью, собраны и изданы отдельной книгой, а некоторые из них как анекдоты и по сей день передаются из уст в уста.
25 января 1915 года, когда весть о смерти Акакия Церетели молниеносно облетела всю Грузию, со всех концов страны двинулся народ в Сачхере, где скончался поэт; когда прах поэта везли в столицу, вся Грузия провожала его.
На станциях и полустанках поезд останавливали по требованию народа, возникали митинги, читали его стихи, старики стояли на коленях, женщины плакали…
Похоронное шествие остановилось на проспекте Руставели именно перед тем балконом, откуда Акаки прощался с Ильей Чавчавадзе. «Прощай, брат, — сказал он над гробом Ильи, — обязательства связали нас вместе. В течение полувека мы тянули одно ярмо, шли одной дорогой. Если бы ты знал, каким одиноким остался я».
Теперь с этого балкона прощались с ним.
«…Ты исполнил свой гражданский долг перед страной и уходишь от нас навсегда. Отныне твои дела и твоя деятельность принадлежат истории… Если Грузии не суждено умереть, то и ты останешься с ней бессмертным… Как жизнь, так и смерть твои привели в движение твой народ, и вот они, представители твоего народа, со всех концов Грузии окружили тебя…»
Через несколько лет Октябрьская революция принесла освобождение народам. Как никогда, расцвела родина Акаки — Грузия. Сбылись бессмертные слова поэта: «Нет, не умер он, только спит, проснется опять народ».
Грузинский народ проснулся и записал имя любимого поэта на скрижали бессмертия. Поэт вновь встал в ряды деятелей новой, социалистической Грузии, как непоколебимая духовная сила.
Его произведения переведены на десятки языков; его имя стало популярным и любимым. Его песни «Сулико» и «Натела» обошли весь мир.
У Акакия Церетели были широкие интернациональные чувства, и выступал он знаменосцем дружбы и братства народов.
Он заявлял:
Моя икона — родина,
Весь мир — божница моя.
Достаточно вспомнить его слова о Пушкине, Толстом, Шевченко, Ахундове, и мы убедимся, каким человеком высокого гуманизма и интернационализма был Акакий Церетели.
В стихотворении, посвященном Сундукяну, мы читаем такие строки:
Ты армянин, а я грузин.
И все же братья мы родные.
И край родной у нас один —
Кавказа выси ледяные.
Нет, не умер Акаки, он будет жить вечно!
Когда морозным январским днем в 1915 году грузинский народ провожал своего любимого сына в последний путь, то впереди процессии несли всего один-единственный огромный венок.
На фоне темно-синей листвы, создающей впечатление черного фона, были разбросаны огромные белые розы. А на черной ленте бронзой была короткая надпись:
Г. НатрошвилиЩИТ ГОРЦЕВ
Когда, минуя поросшие дремучим лесом Арагвские ущелья, выезжаешь к Млетскому подъему, дорога так круто уходит вверх, что кажется, будто поднимаешься на небеса. Это ощущение сохраняется вплоть до Крестового перевала, где начинается спуск.
Вот здесь, на высоте орлиного полета, лежит Хеви. Дорога к нему вьется по берегу Терека. Но река, бегущая рядом с путником, затем уходит вперед через скалистое Дарьяльское ущелье, чтобы, пробившись сквозь эти грузинские ворота, выйти прямо к Северному Кавказу, где начинаются неоглядные дали русских степей.
Эта крутая дорога мимо холодных источников и развалин древних крепостей, мимо зеленых лугов на горных склонах приводит путника прямо в тревожный мир героев Александра Казбеги.
Вот здесь проходила их жизнь — на пути: от старинной крепости Ананури к крутым скалам Дарьяла.
Вы смотрите на все это и как будто вновь перелистываете страницы книг А. Казбеги; вот первая: Гудамакарское ущелье. Внимательным взглядом обводите вы зеленые рощи, и будто вновь встает перед вами мохевская старуха, умоляющая изгнанную беженку Маквала остаться переночевать в ее доме; вот угрюмая Бурсачирская крутизна, где Онофре на коленях молится перед ложем умирающей…