Привлеченный к спору с графом Балтазаром де Сен-Симоном, старый Котэ Цулукидзе, не колеблясь, заметил, что в ближайшем к имению городе Кутаисе философы, слава богу, не водятся.
…В ту пору князья Цулукидзе еще были состоятельными людьми, могли позволить себе выписать сразу нескольких учителей.
Твердо памятуя о роковой ошибке графа Балтазара — незадачливого отца знаменитого утописта Сен-Симона, князь Гиго строго следил, чтобы среди них не было отмеченных славой. Больше других доверие вызывала недавно появившаяся в местечке Хони[26] молоденькая учительница Ита Накашидзе.
Как-то за чаем, сервированном в беседке, Ита неосторожно спросила Сашу: «Ты умеешь сидеть на лошади, мой мальчик?»
Саша сорвался с места. «Прежде чем я успела что-либо сообразить, — винила себя девушка, — он с помощью конюха вскочил на неоседланную вороную лошадь и, как ветер, понесся в поле. Скачет Саша, еле его видать. Я стала кричать, думала, что по моей вине с мальчиком приключится несчастье…»
Все обошлось. Тетя Нино упрекнула Сашу, что он напугал гостью. Мальчик ответил: «Теперь уж она будет знать, умею ли сидеть на лошади и боюсь ли я. Я ничего не боюсь».
В тот раз Григорий Константинович только посмеялся над тревогами учительницы. Гром грянул с безоблачного неба в на редкость солнечный день.
Уже когда все свершилось, Ита обстоятельно занесла в дневник: «Во время прогулки Саша обратил внимание на омелу и спросил меня: «Что это такое на вкусной груше?» Я объяснила ему, рассказала о растениях-паразитах, затем мы заговорили о животных, и Саша задал мне множество вопросов. Несколько дней спустя я сидела в своей комнате, исправляла тетради. Ко мне прибежал слуга Саши, сказал: «Саша сильно болен, он просит вас зайти». Я бросила работу и, перебежав двор, вошла в комнату мальчика. Он лежал в жару; у изголовья сидела бабушка. Обрадовавшись моему приходу, Саша привстал. Я поцеловала его и снова уложила в постель…
…Затем мальчик просил почитать ему «Ломкаци»[27]. Саша говорил, что ему очень нравится «Ломкаци», а еще больше — его сказочный конь; поскакать бы на таком коне, вот это счастье! Сашу охватило волнение, он стал мечтать о том, как бы поступил, если бы у него был сказочный конь…
Я успокоила мальчика и стала дальше читать. Вдруг Саша прервал меня и спросил: «Знаете, этой ночью я плохо спал, все думал о нашей беседе. Я хочу спросить вас: если среди растений и животных имеются дармоеды, то разве их нет среди людей?»
Этот вопрос заставил меня сильно призадуматься. Я не знала, что сказать и как удовлетворить любознательность этого странного ребенка. Сказать ему все, что думала я, молодая женщина, увлеченная новыми идеями, значило обидеть его отца, а с другой стороны, как можно было оставить без ответа вопрос мальчика!
Я разъяснила Саше довольно туманно, что люди пользуются чужим трудом, но не высасывают соки из других. В это время вошел князь Гиго. Саша привстал, устремил свой горящий взор на отца и крикнул ему: «Папа, ты и дедушка Константин — дармоеды, вы питаетесь чужим трудом, а сами разгуливаете с соколами и собаками!»
Князь Гиго сдвинул брови, взглянул на меня и строго проговорил: «Что это такое, госпожа?» После этого я туда не ходила, да и Сашу отпускали редко ко мне, но он все же приходил тайком, и мы читали вместе, беседовали, гуляли…»
Князь Гиго продемонстрировал свое превосходство над графом Балтазаром: он не дал гневу взять верх над любовью к сыну — продолжателю рода. Саше не было сказано ни одного гневного слова. И только с наступлением осени отец отвез его в Кутаис. Теперь перед мальчиком открывалась уже хорошо протоптанная дорожка — пансион Хлебникова для детей «благородного сословия», прогимназия, еще через пять лет — казенная «Классическая мужская гимназия».
Саша ничему не противился. Пятнадцати лет его зачислили в гимназию. В «Книге характеристик» за 1892/93 учебный год классный наставник В. Юревский писал: «Юноша Александр Цулукидзе скромен, внимателен, трудолюбив… По болезни (упорная лихорадка) пропустил много уроков: за первую треть — сорок, за вторую — сто, в течение же последней трети совсем не посещал уроков».
Случайное соседство или что иное, но в партийном архиве Грузинского филиала Института марксизма-ленинизма рядом с «Книгой характеристик» Кутаисской гимназии и свидетельствами доктора Назарова о том, что «юноша Цулукидзе страдает болезнью горла и жестокой лихорадкой», лежат тетради с Сашиными стихами и новеллами, написанными в том же 1892/93 учебном году.
Стихи Саши, по отзывам современников, даже тех, кто испытал на себе остроту его памфлетов, фельетонов или сарказм речей, пользовались в Кутаисе и Хони постоянным успехом. Листки со стихами переходили из рук в руки, их искали, нетерпеливо ждали. Одну из ранних новелл Саши — «Ночные картины» — классик, грузинской литературы Илья Чавчавадзе немедля предложил вниманию читателей своей популярной газеты «Иверия» («Грузия»). Через год с небольшим редакция «Иверии» предложит Александру место постоянного сотрудника. Его будут всячески обхаживать, но мало что успеют…
Все это позднее, а покуда Саша ученик «Классической мужской гимназии» и обязан по первому требованию инспектора Чебыша открыть сундучок со своими вещами. Инспектор ищет запрещенные книги. Незадолго до того попечитель Кавказского учебного округа авторитетно разъяснил, что «вредными в политическом и нравственном отношениях» следует считать: «Очерки бурсы» Помяловского, «Основы химии» Менделеева, «Рефлексы головного мозга» Сеченова, сочинения Салтыкова-Щедрина, Добролюбова, Некрасова, Шевченко, Писарева и все книги на грузинском языке. Как не вспомнить меткого замечания Анри Барбюса: «Управлять другими национальностями, как, например, грузинами, для царя означало — угнетать их. Можно сказать, что в те времена кавказские народности пользовались только одним правом — правом быть судимыми. Они имели лишь одну свободу — свободу стонать, да и то только по-русски».
Крамольных книг было немало в Сашином сундучке, еще больше в матраце. На первый раз Саша, «беря во внимание родителя, князя Григория Цулукидзе», отделывается выговором. А князь Гиго, прочитав уведомление директора гимназии, не стерпел, махнул рукой на свое соперничество с графом Балтазаром, в гневе воскликнул: «Этот мальчик, видимо, спятил с ума!»
Инспектор Чебыш был ревностный служака. Он усиливает слежку, а Саша, как на грех, приносит все более «опасные» книги. С их страниц откровенно призывают к «ниспровержению и богохульству». Александра исключают из гимназии. Обращение отца к предводителю дворянства с просьбой «о заступничестве» признается «неуместным».
Куда более неожиданно, удивительно то, что Александр проделывает в следующие недели. Это представляется немыслимым даже видавшему виды князю Гиго! Облачившись в черкеску, Саша в обществе последних могикан имеретинского дворянства фланирует на кутаисском бульваре. В компании княжеских недорослей кутит ночи напролет…
Должно быть, поначалу это был своеобразный протест против великодержавного, казенного духа, царившего в гимназии. Юноша бунтует, мстит обществу, выплевывает свою душевную боль. Вполне вероятно! И все-таки для Саши это — мучительное фиглярство. Пьяный угар не в состоянии убить его беспокойные мысли, справиться с муками противоречий и внутреннего разлада. И так же как самый большой ливень неизбежно кончается обновлением и голубым небом, наступил день, когда Саша произнес слова, нелегко давшиеся и их автору — Пушкину: «Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать».
На этот раз Александр, направился не по хорошо проторенной дорожке, облюбованной князем Гиго, а по едва намеченной первопроходцами, изобилующей препятствиями и опасностями тропе. Друзья, о которых Саша еще не подозревал, готовы были протянуть ему руку, подставить крепкое плечо.
Человек превыше всего гордится удачливыми детьми, тем, что он дал обществу много хороших, полезных работников. Какой же мерой воздать человеку, воспитавшему плеяду больших революционеров, целое подразделение старой ленинской гвардии!
Подобно тому как вокруг могучего дуба появляется, неудержимо пускается в рост буйная поросль зеленых дубков, так и вокруг Миха Цхакая в конце прошлого столетия и в начале нынешнего набрала сил, уверенно вступила в трудную борьбу большая группа известных грузинских революционеров. Александр Цулукидзе, Ной Буачидзе[28], друг его детства Серго Орджоникидзе. Еще и еще!..
В бесхитростном изложении самого Миха Цхакая дело обстояло так: «После скитаний по многим различным местам я жил (нелегально) в Кутаисе, где совместно с моими старыми и новыми друзьями основал первый марксистский кружок с библиотекой, где читалось множество рефератов… Мы проводили беседы не только о политэкономической азбуке, но и о социальной революции, именно с точки зрения «Коммунистического манифеста».
Вот в это время (1895 год) один мой товарищ, член марксистского кружка, познакомил меня с высоким молодым человеком со смуглым, весьма симпатичным и привлекательным лицом. Помню, на нем был прекрасный «европейский» костюм. Мой товарищ шутливо предупредил: «Ты, Миха, не очень доверяй одежде этого молодца. Недавно он был чохоносец и Мклавадзе…»[29] Потом переменил тон, вполне серьезно продолжил: «Перед тобой сын князя Цулукидзе. Но, могу поручиться, — наш человек до мозга костей. Желает учиться и работать вместе с нами».
После сказанного я почти не удивился, что темой первого реферата Саша попросил образ «рыцаря нашей страны» — Тариэла Мклавадзе.
Вскоре Александр снова был у меня. Он принес прочесть рукопись своего реферата. Затем на большом собрании защитил свое мнение против тогдашней полулегально марксиствующей интеллигенции (это был период расцвета легального марксизма в России, а следовательно, и у нас). Я должен признаться, что почувствовал тогда, что сердце мое, тяжко переживавшее безвременную потерю Эгнате