ОГПУ[314]. 28 мая подпольная организация провозгласила всеобщую забастовку: Мамиа Орахелашвили в телеграмме к Сталину объявил, что бывших меньшевиков отправляют в Москву или задерживают в Грузии как заложников, чтобы расстрелять в случае восстания, и 12 июля по всей Грузии провели массовые аресты.
Несмотря на очевидную готовность ОГПУ и партии, дамком воззвал к народу. 28 августа, в четыре утра, в шахтерском городе Чиатура 112 социал-федералистов с одним пулеметом, который часто давал осечку, заняли вокзал и мосты и перебили или арестовали коммунистов. Затем тысяча с лишним мятежников, среди которых были крестьяне и школьные учителя, напали на деревни около Кутаиси. Имеретинские большевики отступили в маленький город Свири, где получили подкрепление армейскими курсантами и войсками ОГПУ под командованием беспощадного Титэ Лордкипанидзе. Плохо вооруженные и организованные мятежники не смогли взять ни одного крупного населенного пункта. В Кахетии группа под руководством священника попыталась захватить базу Вазиани, где стояли 120 орудий. В Тбилиси милиция была слишком хорошо подготовлена, и жители столицы не верили заявлениям меньшевиков, что восстание распространяется на все Закавказье и что британцы будут поддерживать их десантом. В три дня восстание было подавлено: самолеты бросали листовки, обещающие «прощение» в обмен на капитуляцию. По пути из Ростова в Москву меньшевистских заложников расстреляли. Имеретинских мятежников втолкнули в битком набитые вагоны и повезли под Зестапони к братским могилам, где их расстреляли кого из маузера, а кого из пулемета и покрыли трупы известью. В селе Руиси семьи расстреляли целиком, включая маленьких детей. В Сенаки расстреляли 500 мингрельских мятежников (из крестьян, дворян и даже советских служащих)[315]. Вождей Паритетного комитета нашли в монастыре Шио-Мгвимэ. Им предложили выбор: либо приказать мятежникам сдаться, либо расстрел на месте. Председатель комитета князь Котэ Андроникашвили, уже в кабинете у Берии, издал приказ прекратить огонь. (Только Какуца в Кахетии продолжал бороться еще два месяца.) Из членов дамкома расстреляли не всех, а Котэ Андроникашвили даже позволили заявить членам французской делегации: «Восстание было неминуемым последствием политики оккупационных властей, и мы до сих пор остаемся на той же позиции. Главной целью и лозунгом восстания было восстановление независимости Грузии <…> за нами осталась моральная победа». По расчетам Андроникашвили, в расправе погибло не меньше 4000 человек.
Свидетель восстания и расплаты немецкий профессор Эрих Обст писал: «Когда мы прибыли в Тбилиси, там царил траур. Особенно в грузинской части города. Много женщин ходило в черных одеждах, и их лица выражали глубокую скорбь. Среди мужчин тоже попадались носящие траурные повязки. Но они старались быть более осторожными, чтобы их не заподозрили. Не осталось почти ни одной семьи, у которой бы не было потери и которой бы не касался этот траур. Восстание было подавлено с невероятной жестокостью. <…> Настоящие жертвы мстительного солдатья исчисляются тысячами, их расстреливали без суда, часто даже когда было очевидно, что никакого участия в восстании они не принимали. Да, была беспредельная жестокость, беззаконие, унижение человеческого достоинства, террор и высылки, расстрелы и закапывание живьем». Обст замечает, что восстание является скорее национальным и антироссийским, чем антисоветским, и что в Тбилиси и Батуми никаких признаков мятежа не было[316].
1 сентября 1924 года не меньше 980 человек, большею частью выдающихся дворян и интеллигентов, были расстреляны по приговорам тройки партийцев и чекистов (палачами работали татары и азербайджанцы). Многие из жертв были случайно схваченными невинными родственниками или друзьями мятежников. Столько же жертв, среди них писателя Константинэ Гамсахурдия, вернувшегося из интернирования, а затем из грузинского посольства в Германии, отправили в арктические лагеря.
Среди немногочисленных пощаженных был прозаик Михаил Джавахишвили, за жизнь которого хлопотал Союз писателей. Жестокая расправа шокировала даже Сталина, 2 сентября приказавшего закавказской партии прекратить все казни[317]. Но Орджоникидзе, вызванный Центральным комитетом РКП (б), извиняться не собирался: «Эти господа <…> дали нам возможность немного прочистить наши ружья. Мы провели массовые расстрелы; может быть, мы перестарались немножко, но сейчас ничего не поделаешь».
Подавление восстания привело Жордания, Рамишвили и Гегечкори в такое же отчаяние, как тремя годами ранее их изгнание из Грузии. Многие свалили вину за кровопролитие на них; эмигранты начали раскалываться на враждебные фракции. Хотя грузин в Европе было относительно мало — всего 2000, из которых половина проживала во Франции, а остальные в Германии, Чехословакии и Польше, — они оказывали на политику серьезное влияние. После событий 1924 года советские грузины связывались с братьями по несчастью и пытались вкрадываться к ним в доверие. В декабре 1924 года Буду Мдивани с шурином Сталина Алешей Сванидзе приехали с торговой делегацией в Париж, встретились с Григолом Вешапели, одним из основателей дамкома, и дали ему деньги, чтобы издать в Париже примиренческий журнал Новая Грузия. Остальные эмигранты сразу порвали с Вешапели, напугали его метранпажа, и Вешапели почувствовал себя «затравленным зверем». В 1925 году приехал сам Анатолий Луначарский, чтобы устроить в Париже выставку грузинского искусства и уговорить эмигрантов принять в ней участие. 9 июня 1926 года ОГПУ захлопнуло ловушку: Григола Вешапели застрелил в такси Автандил Мерабишвили, социал-демократ, признавшийся, что его завербовал ОГПУ, но который затем настаивал, что на самом деле он — ярый антисоветчик, член грузинской правой националистической группы «Белый Георгий». (Французские жандармы уже его арестовывали за нападение в кафе «Вольтер» на Вешапели и его друзей.) Мерабишвили защищали перед судом адвокаты-коммунисты, и судья, как многие французы относившийся с сочувствием к политическим убийствам, его оправдал. Берии не в последний раз удалось убить эмигранта, а убийство представить как результат эмигрантских распрей[318].
Подобными провокациями в Берлине и Париже занимался агент ОГПУ Пирумов. В 1924 году в Праге некий Дзиндзибадзе открыл огонь на сходке грузинских студентов, но избежал ареста под предлогом того, что его действия были якобы результатом «личной провокации». Впоследствии были распространены слухи, что на самом деле массовое покушение на студентов замыслил Ноэ Рамишвили. (Потом стало известно, что Берия предложил Дзиндзибадзе репатриацию в обмен на признание, что он — убийца-меньшевик.) Одним из главных центров грузинской эмиграции стал автомобильный завод «Пежо» в Оденкуре вблизи швейцарской границы (на этом заводе социал-демократы из профсоюза решали, кого нанимать, а кого увольнять). В сентябре 1926 года националисты (приверженцы Какуцы), просоветские рабочие и меньшевики начали драться между собой: из семнадцати раненых двое погибли, среди них Шалва Карцивадзе, коллега Ноэ Рамишвили. Меньшевики сделались главной мишенью: в 1926 году Карло Чхеидзе был найден зарезанным — мало кто поверил, что он совершил самоубийство. Во Францию приехал известный большевистский киллер Алиханашвили (убивший до революции генерала Алиханова-Аварского): он вернулся в Грузию и упрекнул ОГПУ, что мало убивают меньшевиков. Меньшевики во Франции приняли меры обороны: когда Давит Чхеидзе, участник восстания 1924 года, объявил, что он примирился с советской властью, меньшевики положили его в психиатрическую лечебницу. Чхеидзе освободил блестящий адвокат, коммунист Анри Торрес (Torrès), специалист по защите левых убийц, прославившийся оправданием «одинокого мстителя» Шулэма Шварцбарда, убийцы Симона Петлюры.
Польская разведка, решительно и любыми средствами подрывавшая большевизм, охотно поддерживала грузинских меньшевиков. Ноэ Рамишвили и потом Эвгени Гегечкори ездили в Варшаву, поляки финансировали тайные поездки в Грузию, проверявшие существование в стране подпольного сопротивления. Эти поездки иногда кончались тем, что Чека ловила и казнила агентов: люди Берии были озабочены тем, что меньшевикам помогали не только агенты польской, турецкой и французской разведки, но и компании, искавшие доступа к бакинской нефти. Немцы тоже проявляли интерес к грузинским эмигрантам: у многих офицеров сохранились приятные воспоминания о Грузии 1918 года, и в немецких университетах работали хорошие грузинские специалисты и ученые. В 1925 году Спиридон Кедиа, национальный демократ и член дамкома, встретившись с Адольфом Гитлером, сделал попытку вытеснить из меньшевистского правительства Ноэ Рамишвили, чтобы сформировать новое германофильское правительство.
Берии удалось уговорить генерала Мазниашвили, приговоренного к смерти после восстания, но не казненного, а выдворенного, стать агентом ОГПУ: из Франции Мазниашвили написал Берии об отчаянном состоянии эмиграции после разгрома восстания[319]. (В 1926 году Мазниашвили вернулся в Грузию и поселился у себя в деревне, пока его не расстреляли в 1937 году.) Следующей мишенью Берии оказался Какуца. Расстреляв тестя Какуцы, но сохранив жизнь жене и дочери, Берия и шантажировал, и манипулировал его презрением к меньшевикам: Какуце больше нравились квазифашистские члены «Белого Георгия». Несмотря на предложенные две тысячи долларов и усилия советского агента Григола Гегелиа, Какуца, как и его союзник Спиридон Кедиа, не захотел публично заявить о новых просоветских взглядах. Берия отомстил, сначала подбросив Какуце поддельные золотые монеты и донеся на него во французскую полицию, а затем пришив ему дело о краже у французского Военного министерства