. Ашдод и Хайфа обросли еврейскими кварталами, а тбилисский рынок, от которого зависели даже официальные учреждения, развалился. До 1973 года машины ползали у тротуара вблизи колхозного рынка, и водители заказывали все, что хотели, — резину для «мерседеса», запчасть для пишущей машинки, чтобы точно через сутки получить требуемое за наличные.
Передавать наличные деньги стало опасным; но рука все-таки руку мыла: ленивый сын инспектора милиции сдавал экзамены, если милиция прекращала дело пьяного профессорского сына, сбившего двух пешеходов. Все знали, что хирурги оперируют только «благодарных» больных; водители привыкли вкладывать в документы трехрублевку, чтобы гаишник вернул права. Тех, кто протестовал, наказывали как раньше: певчая Валентина Паилодзе, пожаловавшаяся на коррумпированных духовных лиц, была отдана под суд. В КГБ ей сказали, что сам Шеварднадзе приказал арестовать ее «под любым предлогом»[360]. В Тбилиси в предварительном заключении арестованных били, пока те не сознавались или не испускали дух. Всего раз, в 1975 году, когда одна жертва умерла не в тюремной больнице, а в камере, и насильственную смерть уже нельзя было скрыть, обвинили мучителей (обыкновенно преступников, зарабатывающих себе сокращение срока): один из этих «колунов», Цирекидзе, удивился, когда ему прибавили шесть лет за убийство по приказу, — ведь Шеварднадзе пожал ему руку и похвалил его за то, что он сломил двести подсудимых[361].
Шеварднадзе, однако, заигрывал с интеллигенцией, назначив творческих людей вместо часто криминальных подручных Мжаванадзе директорами театров и институтов. Как многие партийные вожди, Шеварднадзе больше всех других видов искусства любил кино и грузинским режиссерам разрешал создавать фильмы, которые по жанру и по идеологии не следовали линии партии. Даже в 1967 году Мжаванадзе не помешал Тенгизу Абуладзе снять экспрессионистский и глубоко религиозный фильм Мольба по мотивам трех поэм Важи Пшавелы. В 1980 году при поддержке Шеварднадзе сняли фильм Покаяние, хотя из-за открытой религиозности и гротеска на Берию, фильм нельзя было показывать в кинотеатрах в СССР до начала перестройки, когда публика настроилась на гласность и отречение от прошлого. Но Шеварднадзе счел нужным расстрелять актера Гиорги Кобахидзе, игравшего Торникэ, внука тирана, за то, что тот попытался угнать самолет, и Абуладзе пришлось заново снять фильм. Покаяние много значило для Грузии, так как история героини отражала всем известную судьбу Кетеван Орахелашвили, лишившейся родителей и мужа, композитора Микеладзе, из-за кровавой мстительности Берии. Поведав о страданиях миллионов советских людей при сталинизме, Абуладзе, грузинские художники и сам Шеварднадзе смогли занять моральную высоту и стать подвижниками перестройки.
Чем усерднее Шеварднадзе заигрывал с интеллигенцией, тем быстрее она вставала в оппозицию и беспощаднее проявляла диссидентство. Поводом к диссидентским акциям служила коррумпированность КГБ, неизменно возглавляемого Инаури, несмотря на уход Мжаванадзе. Сочувствующим иностранцам КГБ дарил экспонаты из государственного музея и образа из церквей. Последнее стало возможным при потворстве нового патриарха Давита X, ставленника епископа Гайоза, человека сомнительных моральных качеств. Все улики преступной деятельности КГБ были сожжены, чтобы не вмешался прокурор Давит Коридзе, но в 1973 году Звиад Гамсахурдия и Мераб Костава начали публиковать подпольный журнал Золотое руно, разоблачавший преступления КГБ и рассказывавший о горькой судьбе грузинской интеллигенции в 1920-х годах. К 1975 году Гамсахурдия стал влиятельным: СССР подписал Хельсинкский заключительный акт по безопасности и сотрудничеству в Европе и в обмен на «закрепление политических и территориальных итогов Второй мировой войны» вынужден был принять обязательства по вопросам прав человека. По всему социалистическому миру диссиденты могли теперь искать защиты от карательных мер коммунистической партии. В Грузии Гамсахурдия организовал собственную «Хельсинкскую группу» и связался с московским офисом «Международной амнистии». Он сумел уговорить американского депутата Уаггонера из Луизианы зачитать Конгрессу воззвание грузинского патриарха Амброси, обращенное к Генуэзской конференции 1922 года, и затем убедить депутатов, что США обязаны признать де-юре независимую Грузию, как они уже признали прибалтийские республики.
В 1975 году умер самый значительный из современных грузинских прозаиков, Константинэ Гамсахурдия, написав завещание, в котором отказался от похорон в Пантеоне, потому что «в каждой стране Христа и Иуду упоминают на одном и том же дыхании, и только в Грузии их хоронят рядом». (Выпуск журнала Мнатоби, в котором это завещание собирались напечатать, был превращен в макулатуру.) Звиад унаследовал не только дом отца, но и его мантию и стал гвоздить правительство и партию. В апреле 1976 года Звиад обвинил КГБ в попытках отравить отца, ограбить дом и изъять архив (он обвинил КГБ и в инсценировке самоубийства поэта Галактиона Табидзе, выбросившегося из окна психиатрической лечебницы в 1958 г.). Нападки Гамсахурдия до такой степени взволновали Шеварднадзе, что он все лето встречался с представителями Союза писателей, КГБ и партии[362]. Уже несколько лет Звиад и Мераб Костава сидели у властей в печенках: они печатали не только свои материалы, но и Архипелаг ГУЛаг Солженицына, разоблачали разрушение экологии и уничтожение памятников искусства — например описывали, как Красная армия своей артиллерией громила монастыри Давит-Гаресджа и Гелати. Диссиденты остановили строительство ядерной станции на Черноморском побережье и железной дороги под Крестовым перевалом, хотя им не удалось остановить строительство Рокского туннеля, сегодня соединяющего Южную Осетию с Северной.
Шеварднадзе и Инаури посредством дезинформации старались заставить диссидентов замолчать, уговорив иностранных друзей, в особенности профессора Дэвида Ланга, объявить, что все, что пишут Гамсахурдия и прокурор Давит Коридзе, попытавшийся расследовать грабеж музеев, — выдумки парижских эмигрантов. После вброса дезинформации диссидентов начали травить газом. Когда Звиад опубликовал в Хронике текущих событий статью «О пытках в Грузии», терпение Шеварднадзе лопнуло. В 1976 году в Москве Звиад уже активно контактировал с Андреем Сахаровым, Андреем Амальриком и Юрием Орловым: его не раз задерживал КГБ. Западные друзья (включая автора этой книги) пытались спасти его, пригласив в Великобританию и Швейцарию, но чиновники Союза писателей СССР отказали в выезде. Весной 1977 года грузинский Союз писателей получил инструкцию осудить Звиада. Два поэта, Мурман Лебанидзе и Ана Каландадзе (крестная мать Звиада), осмелились защищать его, но в конце концов и они проголосовали за исключение. Люди, которые печатали и переплетали диссидентские материалы, были уволены с работы. Звиада изгнали из университета и арестовали. Досье КГБ в 56 томов содержит обвинение Звиада и Мераба Коставы в измене родине. В августе Звиада положили в Институт психиатрии им. Сербского, выйти из которого ему помогли Всемирный съезд психиатров в Гонолулу и Союз французских психиатров, открыто заявившие, что использование Советским Союзом пыток является злоупотреблением психиатрией. Но к весне 1977 года Звиада уже сломали и заставили участвовать в телевизионной программе, составленной из допросов, в которых он отрекался от своей деятельности. (Поклонники Звиада были убеждены, что ему вкололи наркотики, и прокуратура в Москве преследовала двух западных журналистов, обличивших программу как фальсификацию.) Тбилисские газеты печатали статьи епископа Гайоза, ругавшего диссидентов; 19 мая 1977 года Звиад и Мераб были приговорены к трем годам лагерей и двум годам ссылки; врача, который лечил Звиада, заключили в психиатрическую лечебницу[363]. Шеварднадзе сразу освободил Звиада «для занятий культурной работой с грузинскими пастухами в ногайских степях»; не раскаявшийся же Мераб проведет десять лет в ГУЛаге[364]. В 1979 году уже старый Инаури вызвал Звиада в Тбилиси и предложил ему отеческую защиту. Несмотря на то что американцы выдвинули Гамсахурдия на Нобелевскую премию, и коммунисты, и диссиденты старались не иметь дело с Звиадом как с парией и подопечным КГБ: первый раунд в двадцатилетней борьбе первого секретаря с будущим президентом выиграл Шеварднадзе. Гамсахурдия попытался оправдать свое покаяние, утверждая, что спас сообщников от преследования, прекратил разгром монастыря Давит-Гаресджа и помог Шеварднадзе сохранить официальный статус грузинского языка. Он написал в газете Правда, что остается патриотическим и гуманитарным подвижником. Погрузив себя в религиозные занятия (они с Мерабом уже давно были приверженцами теософии и розенкрейцерства), он начал страдать болезненным мессианским самолюбием.
Компартия Грузии больше всего боялась повторения волнений марта 1956 года, но демократические высказывания Шеварднадзе поощряли студенческие протесты. Партия сидела сложа руки, когда тбилисцы начали выходить на улицу. Уже в 1975 году их насчитывалось сотни тысяч. Когда в июле 1975 года хоронили Константинэ Гамсахурдия, звонили церковные колокола. В 1977 году появился новый патриарх, Илья II: диссиденты и некоторые верующие считали, что Илья II, как и большая часть православной элиты, был проверенным подопечным КГБ и не раз участвовал в репрессиях против истинно верующих священников, но в отличие от предшественников был образованным богословом и в определенной степени грузинским патриотом. При Илье II освящались новые церкви и молодые люди принимали постриг, пока в 1983 году в Москве не пришел к власти и не начал давить на православие воинствующий атеист Юрий Андропов.
Кое в чем, однако, Шеварднадзе и Звиад Гамсахурдия оказывались единомышленниками: обоих возмутил возродившийся абхазский национализм. В апреле 1957 года, еще при Мжаванадзе, абхазы потребовали, чтобы их республику перевели из состава Грузии в состав РСФСР, в 1961 году по всей Абхазии указатели и объявления на грузинском языке закрашивали или перечеркивали; в 1973-м, когда курортом Гагры начал распоряжаться Тбилиси, абхазы настаивали, что только они должны управлять абхазскими городами, хотя в населении республики преобладали картвелы (большей частью мингрелы) и русские. В 1977 году 130 абхазских интеллигентов попросили Кремль принять Абхазию в РСФСР, и в сухумской аудитории на Шеварднадзе шипели. В мае 1978 года в Сухуми вспыхнули протесты против грузинских иммигрантов и назначенцев. Москва приказала Шеварднадзе пойти на уступки, и в 1978 году Сухумский пединститут стал Абхазским государственным университетом, в нем начали преподавать на абхазском языке. (В Тбилиси грузины в свою очередь протестовали, когда абхазы попытались закрыть в Сухуми грузинский театр.)