Борьба за превосходство грузинского языка ожесточилась, когда новая советская Конституция 1977 года отменила статью, признающую грузинский язык официальным республиканским языком, таким образом намекнув, что национальные меньшинства должны общаться с тбилисскими властями по-русски. Более того, Москва потребовала, чтобы на всех уровнях в системе образования, от детских садов до университетских курсов, по крайней мере один из главных предметов преподавался на русском языке и чтобы докторские диссертации защищались на русском. 14 апреля 1978 года студенты и профессора митинговали около университета; десятки тысяч человек, включая женщин с детьми, осаждали Дом правительства. Армия и КГБ готовились принимать те же беспощадные меры, что и в 1956 году; Шеварднадзе висел на телефоне, пока Кремль не убедился, что надо восстановить статью 75-ю, гарантирующую официальный статус грузинского языка. Но волнения не унялись: в апреле 1981 года предложение сократить преподавание грузинского языка в школах привело к молебнам в Мцхетском соборе.
В начале 1980-х годов общественное мнение не раз одерживало победу: правительство приняло меры, чтобы воскресить жизнь в обезлюдевшей Хевсуретии; уволенных профессоров восстановили в должностях; даже номенклатуре больше не препятствовали креститься, венчаться и отпевать усопших в церкви. Гамсахурдия осыпал Шеварднадзе жалобами[365]. Но в 1983 году Юрий Андропов заставил Шеварднадзе подчиниться партии: грузины были вынуждены с благодарностью отметить двухсотлетие Георгиевского трактата (хотя в это же время в Тбилиси издали полный текст трактата на обоих языках с такими комментариями, что всем стало ясно, что Россию благодарить не за что). События 18 ноября 1983 года лишили, однако, Шеварднадзе общественного доверия: несколько молодых людей и девушка, решив полететь в Турцию и рассказать президенту Рейгану о жизни под тоталитарной властью, угнали самолет, летевший рейсом Тбилиси — Батуми — Ленинград. Пилот посадил самолет в Тбилиси, где родители уже были готовы вывести угонщиков; но спецназовцы, открыв огонь, убили девять человек — членов экипажа и пассажиров. Уцелевшие угонщики вместе с учителем богословия отцом Теодорэ Чихладзе (хотя он уже год не виделся с угонщиками) были отданы под суд.23 августа 1984 года, после потока петиций (за и против), трех угонщиков и священника расстреляли в тюрьме Орточала. Шеварднадзе заверил родителей, что угонщики отсидят срок в Магадане, но когда через год они начали наводить справки, приказал им забрать в ЗАГСе свидетельства о смерти. Слепое подчинение жесткой линии Андропова аннулировало все то положительное, чего достиг Шеварднадзе в либерализации страны и в повышении уровня жизни за последние десять лет.
Когда в 1985 году Михаил Горбачев пришел к власти, пообещав новую эру без вранья, репрессий и международной напряженности, он назначил министром иностранных дел СССР Эдуарда Шеварднадзе. Хотя Шеварднадзе, кроме русского, не знал иностранных языков, своим актерским обаянием он сумел убедить мир, что появился новый, лояльный СССР. В июле 1985 года Шеварднадзе уехал в Москву членом Политбюро, оставив перестройку в Грузии в руках посредственного Джумбера Патиашвили. В Грузии перестройка никого не вдохновляла: грузинский термин гардакмна был любимым словечком Берии в конце 1930-х годов и также означал «вырождение».
Между тем грузинский КГБ боролся не только с противниками войны в Афганистане и государственной лжи и коррупции, но с национальным движением, грезившем о независимости. В мае 1987 года Мераб Костава вернулся из ГУЛага: обняв у всех на глазах Звиада Гамсахурдия, он вновь сделал и его и себя лидерами оппозиции. Появились и другие народные партии, конкуренты Хельсинкской группы, под руководством поэтов Мухрана Мачавариани и Гиа Чантурия, без не для всех приемлемого антропософического мистицизма Звиада и Мераба. Эта неофициальная оппозиция умела защищать окружающую среду, приостановив постройку ГЭС и железных дорог, но против армии, обстреливающей древние памятники, она оказалась бессильной. Инаури ушел в отставку, его сменил Гумбаридзе, но КГБ не переставал арестовывать и избивать диссидентов и их родственников, хотя под давлением общественного мнения арестованных все же освобождали. Невозможно было запретить Гамсахурдия летать в Москву, беседовать с американскими телевизионными журналистами и в мае 1988 года вместе с семьей встретиться с президентом Рейганом. 26 мая 1988 года, впервые с 1922 года, на улицы Тбилиси вышли тысячи людей, отмечавших 70-ю годовщину грузинской независимости (и день рождения Мераба Коставы). Осенью на демонстрациях в Тбилиси и Батуми народ уже требовал независимости.
Требование независимости в Закавказье походило на удар ногой по осиному гнезду. Абхазы боялись в случае грузинской независимости попасть под грузинское ярмо: 18 марта 1989 года в Лыхнах движение Адждгылара («Единство») собрало около тридцати тысяч человек, требующих, чтобы Абхазия стала полноправной республикой Советского Союза. В этот момент Гамсахурдия и Костава, став союзниками коммуниста Джумбера Патиашвили, полетели в Сухум, чтобы взбаламутить мингрелов, проживающих в Абхазии (оба диссидента были по происхождению мингрелами). Забастовки и демонстрации превращались в драки и беспорядки. Картвелы Сухумского университета отделились, основав собственный университет и тем самым очаг будущей гражданской войны. Тем временем в Южной Осетии организация по защите прав человека Аджмон Ныхас («Народное собрание») требовала либо полной автономии, либо объединения с Северной Осетией в пределах РСФСР. Грузины, считавшие, что Южную Осетию искусственно создали из грузинской Самачабло, решили объединить ее с Картли, и в январе 1989 года сотни автобусов и машин выехали из Тбилиси, чтобы занять Цхинвали. В пограничной деревне Эргнети им перекрыли дорогу БТРы Министерства внутренних дел, и Гумбаридзе лично уговорил грузинских нацоналистов вернуться в Тбилиси.
Тбилисские диссиденты освоили новые методы: с осени 1988-го по апрель 1989 года они выводили на улицы не только студентов, но и фабричных рабочих. После футбольного матча 40000 болельщиков наводнили весь город и парализовали КГБ и милицию. С гигантских заводов Рустави в Тбилиси потоком текли рабочие. Забастовщики, объявившие голодовку, разбили лагерь у Дома Правительства. Горбачеву пришлось обратиться к ним по радио из Москвы. Патиашвили и Гумбаридзе воззвали к Политбюро о помощи, и Москва отправила войска МВД, чтобы подкрепить закавказскую армию. 8 апреля 1989 года Шеварднадзе прервал работу и полетел в Тбилиси: после телефонного разговора с Горбачевым (тот находился тогда в Лондоне) он получил неограниченные полномочия. Ночью с 8 на 9 апреля патриарх Илья II, хорошо осведомленный о планах КГБ, умолял демонстрантов больше не кричать «Независимость!», а пойти в церковь молиться. Гамсахурдия предупредили, что надо распустить митинг, но громадная толпа уже стала упрямой и яростной. Войска МВД бросились на демонстрантов с саперными лопатами и газовыми пистолетами. Двадцать один человек был убит на месте — кто от ударов лопат, кто от концентрата хлорацетофена, а может быть, и от нервно-паралитического газа[366]. Мнимых зачинщиков арестовали и избили сотрудники КГБ; в Тбилиси был объявлен комендантский час.
Эта расправа, так же как убийства в Вильнюсе и беспорядки в Праге, обрекла весь советский блок на развал. Напрасно Шеварднадзе освобождал арестованных, отменял комендантский час и объявлял об образовании следственной комиссии, которая якобы объективно расследует причины, по которым демонстрантов, несших только знамена и свечи, убили и искалечили газом и лопатами. Джумбер Патиашвили уступил должность Гиви Гумбаридзе, но компартия и КГБ уже не пользовались влиянием, поскольку власть перешла к толпе. В конце мая, в День независимости, после еще более многочисленного митинга, был объявлен бойкот армии призывниками. Кроме антирусского гнева, появилась зловещая враждебность к местным меньшинствам — абхазам, осетинам, армянам, азербайджанцам, дагестанцам. Речи Гамсахурдия, как и новые брошюры псевдоисториков и псевдоязыковедов, утверждавшие, что единственными гражданами Грузии являются христиане-картвелы и что всех остальных надо считать более или менее желанными «гостями», придавали новой идеологии фашистский оттенок. Даже языковеды, до тех пор пользующиеся заслуженной международной репутацией, например Тамаз Гамкрелидзе, оказались приверженцами нелепых теорий, по которым изначальный «абхаз» относится к исконно грузинским племенам, а сегодняшний абхаз, «апсуа», — это обманщик, только что переселившийся из-за Кавказского хребта.
В октябре 1989 года Костава, возвращавшийся в Тбилиси из Кутаиси, погиб в аварии. Его похороны стали поводом для очередной демонстрации: без вдумчивого и осторожного Коставы Гамсахурдия вышел из-под контроля. Ему помог новый президент Чехословакии Вацлав Гавел, добившись для него иммунитета от ареста и представив его Борису Ельцину. У грузин появилась надежда на «бархатную» революцию чехословацкого типа. В марте 1990 года Национальный форум подготовил план свободных выборов в многопартийный парламент, бескровного роспуска всех коммунистических организаций и народной независимости. Хаотичный распад СССР — инфляция, обесценившая сбережения и пенсии, закрытие заводов, брошенные на произвол стихии пашни — обрек экономику на гибель. Само общество раскололось, исчезли блюстители закона и порядка. Политические и криминальные шайки, которые трудно было отличить друг от друга, разграбливали склады оружия. Джаба Иоселиани, вор в законе, ставший ученым-востоковедом и преподавателем драматургии, основал дружину Мхедриони («Боевики»), которая якобы должна была укрепить независимую, этнически вычищенную Грузию. Мхедриони нервировали Гамсахурдия, который уговорил политические организации — свою Хельсинкскую группу, Общество святого Ильи [Чавчавадзе],