Но в одном отношении Грузия считалась передовой страной: русские офицеры завидовали качеству тбилисских сабель и кинжалов. В 1832 году царь Николай I отправил двух старших кузнецов из Златоуста, чтобы научиться тайнам ремесла у Карамана Элизбарашвили: они узнали, что Элизбарашвили ввозил сталь из Индии, сплавлял ее с местным чугуном и затем растягивал и складывал, как слоеное тесто.
В Картли-Кахетии все выглядело благополучно до 9 декабря 1832 года, когда известный смутьян Иесэ Палавандашвили пришел в гости к брату Николозу, уважаемому гражданскому губернатору Тбилиси, и раскрыл ему заговор, предполагавший свержение русской власти. Либо Иесэ хотел завербовать брата, либо он узнал, что офицеры Розена уже перехватили переписку заговорщиков с царевичем Александрэ в Иране, и надеялся спастись от беды. Николоз пригрозил Иесэ, что покончит с собой, если тот не признается начальнику Штаба Отдельного Кавказского корпуса генерал-майору Вольховскому. Вследствие признаний на следующий день вышли ордера на арест, но понадобилось три месяца, чтобы задержать всех подозреваемых. Царь Николай, не забыв, как его вступление на престол было омрачено декабристами, такими же интеллигентскими революционерами, и только что подавив польское восстание, энергично вмешался: он передал дело в следствие и в полевой суд.
Следствие сразу установило, что заговорщики были скорее безалаберными фантазерами, которые, как Розен писал следующей осенью, «не представляли опасности государству». Следователи свалили вину на петербургских Багратионов, хотя те вряд ли подозревали, что дело едва не дошло до государственного переворота. Царевич Димитри, младший сын Юлона, внушал недоверие своим свободомыслием и недовольством своим низким чином. В Москве царевич Окропири, ученый внук Гиорги XII, уже состоял под негласным надзором из-за своих увлечений Жан-Жаком Руссо и тайной поездки в Грузию в 1830 году. Самый опасный из царевичей Александрэ в заговоре не участвовал: в свои 64 года он считал себя престарелым и велел заговорщикам «сделать, как им угодно». Основным заговорщиком оказался крестьянин-учитель, журналист и литератор Соломон Додашвили, который, присутствовав при декабристском восстании 1825 года, утверждал, что декабристам следовало занять не Сенатскую площадь, а Оружейную. Один из декабристов, Василий Сухоруков, переехал в Тбилиси, где служил у Паскевича казенным историком. Среди других заговорщиков были офицеры, служившие в русской армии под командованием Паскевича в кампании против поляков: они якобы понимали то, в чем поляки ошибались. (Вслед за восстанием около 4000 поляков были переселены в Закавказье, где, как солдаты, администраторы, врачи и инженеры, ускоряли развитие края.) Только один заговорщик съездил в Иран: писатель Соломон Размадзе поехал в Тебриз в поисках помощи от англичан и иранцев. В заговоре был изобличен один иностранец, канцлер французского консульства Луи Виктор Летелье (Letellier). Блестящий филолог и, судя по переписке французского консула, разведчик[226], он выучил грузинский и в апреле 1831 года съездил в Петербург, где встречался с царевичами Окропири и Димитри и, по полицейским доносам, держал неблагонамеренные речи. (Если полиция не ошиблась, Летелье нарушал инструкции французского посла в Петербурге, барона де Бургуана, в августе 1830 года приказавшего консулу в Тифлисе «смотреть, чтобы ни поведением, ни речами французы не давали повода для недовольства начальства в стране… любой провинившийся будет вынужден тут же уехать из России»[227].)
Заговорщики старались соблюдать конспирацию и никогда не собирались группами. Пока они не узнали о трагической судьбе поляков, они надеялись на бескровный переворот и на сочувствие Европы. В 1832 году они замыслили уже вооруженное восстание, когда каждый феодал, состоящий в их обществе, должен был вывести на улицы Тбилиси вооруженных людей, чтобы обезоружить русских. Одно время они хотели, устроив бал или банкет, пригласить и там же арестовать всех крупных русских чиновников. Подробностей акции они еще не выработали и какое правительство образуют не решили. Большей частью они представляли себе конституционного монарха, царевича Александрэ, в одной палате с шестью министрами, как сабчо Давита Строителя, и со второй палатой избранных народом делегатов.
10 февраля 1834 года, когда 70 обвиняемых уже год томились в тбилисской цитадели (француз Летелье после хлопот французского посла вышел на свободу), полевой суд вынес десять смертных приговоров[228]. Барон Розен и царь Николай, однако, боялись вызвать ненависть грузин, без поддержки которых Россия не смогла бы подавить северокавказский джихад. К тому же русская репутация в Европе была уже испорчена сотнями повешений, которыми закончилось польское восстание тремя годами раньше. Все смертные приговоры были заменены ссылкой. Лишь одного заговорщика, Муллу Замана, курьера царевича Александрэ, отправили на сибирскую каторгу. Царевичей Димитри и Окропири и царевну Теклу, дочь Эреклэ II, переселили в провинциальные города[229]. (Чтобы шантажировать царевича Александрэ, его молодой жене и ребенку, очутившимся в Ереване, когда Паскевич занял город, запретили уехать в Иран: после многолетних угроз и уговоров удалось их переселить в Петербург.) Несчастного Соломона Додашвили сослали в Вятку, где он умер от чахотки. Более мелких обвиняемых понизили в службе или подвергли полицейскому надзору. Через короткое время бо2льшую часть заговорщиков простили и даже определили на завидные должности в тбилисском управлении.
Заговор 1832 года привел Розена к умозаключению, что надо включить грузинскую знать в правительство. Семь лет обдумывали нужные реформы и последующие четыре года их осуществляли. Заговор был последней попыткой восстановить грузинское монаршество; с тех пор грузинские либералы и революционеры ставили общественную справедливость выше национальной независимости и связывали судьбу Грузии с судьбой России: философские принципы, а не старинные обычаи вдохновляли следующие поколения грузинских радикалов.
Несмотря на арест Летелье, Розену удалось наладить хорошие отношения с европейскими иностранцами в Тбилиси. Французский консул Бенуа-Улисс Ратти-Ментон до такой степени доверял тбилисскому управлению (хотя жаловался в Париж, что всю его почту перлюстрировала тбилисская полиция), что в феврале 1837 года попросил полицеймейстера арестовать молодого француза «оскорбительно отвергнувшего мои отеческие увещевания»[230].
Восстановив порядок в Картли-Кахетии, Барон Розен сосредоточил внимание на Западной Грузии. Условия в Имеретии заставили консула Ратти-Ментона, несмотря на то, что ему понравился Розен, написать послу в Петербург: «Невозможно представить себе плохое состояние дорог в этой несчастной стране. <…> Но что можно ожидать от управления, где чиновники думают только как разбогатеть и где никогда нет контроля. Каждый уезд — сатрапия, которая должна увеличить богатства своего правителя»[231]. В Имеретии временное правительство продолжало преследовать насилие и анархию, не обращая внимания на причины беспорядков. Все уголовные дела в Имеретии решал полевой суд. В Мингрелии разыгралась кровная месть, и члены семьи Дадиани убивали друг друга. Когда в 1834 году умер Николоз Дадиани, барону Розену пришлось под угрозой расстрижения заставить митрополита, его кровного врага, похоронить покойного. Новый Дадиани, Леван V, мечтал разбогатеть продажей леса в Египет и превратить Зугдиди в блестящий город, названный в честь отца Григориополь. После смерти регентши Сопио в Турции в Гурии уже не было порядка: детей Сопио, кроме наследника Давита, Розен отправил в Петербург. В Абхазию возвратился из сибирской ссылки князь Хасан-бей, которому Розен даже вернул меч. Но Розен напрасно боролся с легитимным абхазским князем Михаилом Шервашидзе, решившим взять себе в качестве второй жены собственную племянницу: борьба кончилась ссылкой Михаила в Россию. Последним этапом в усмирении самых диких краев оказалось наведение порядка в Сванетии, находившейся тогда во власти двух ветвей племени Дадешкелиани. Пообещав, что царь и царица будут крестными отцом и матерью сванских князей, Розен уговорил их принять российский суверенитет и крещение, вместе с 2000 язычников-сванов. Дикий племенной строй исключал возможность в Сванетии принятия чужих политических и религиозных сил, но Розен считал, что подчинением сванов России и христианству, пусть даже чисто символическим, он довел до конца покорение Закавказья.
Осенью 1837 года, однако, карьера Розена оборвалась. Царь Николай объявил торжественный объезд Закавказья. Высадившись в Поти, он поехал в Кутаиси, Тбилиси и Ереван. 7 октября, при въезде в Тбилиси, царская карета перевернулась (в благодарность за то, что царь уцелел, на этом месте был воздвигнут железный крест «Всевидящее око»). Хуже того, Розен, выдав девятнадцатилетнюю дочь Лидию за обрусевшего полковника Александра Дадиани, заключил альянс, типичный для бывших хозяев Грузии. Царю донесли, что Дадиани плохо обращался со своими солдатами, у которых не было сапог, и сек солдатских жен, отказывавшихся косить его сено. (Французский консул уже заметил, что Дадиани отстроил себе мраморный дворец и что Розен «ослабел».) На глазах у всего народа, перед плачущим Розеном, до тех пор укрывавшим преступления зятя, царь сорвал с Дадиани погоны и отправил его под полицейским конвоем в Россию. Розена перевели на унизительную сенатскую должность в Москву, где в 1839 году его сразил инфаркт. Он умер два года спустя[232].
18Наместничество
Своевольный подход барона Розена к управлению Закавказьем беспокоил императора Николая и его министров, которые хотели, чтоб с Закавказьем обращались как с любой другой российской губернией. Уже несколько лет военны