Вся Грузия вздохнула с облегчением, когда Муравьев решил передать гражданские дела князю Бебутову, потомку армян, которые, по обычаю, возглавляли тбилисских торговцев. Муравьев посвятил себя борьбе с турками, которые теперь нападали на трех фронтах: с юга одна армия, осадив Ахалцихе, старалась вторгнуться вниз по Куре до Тбилиси; с юго-запада турецкие сухопутные и морские силы отвоевали прибрежные города, незадолго до этого взятые русскими, и овладели опорными пунктами в Абхазии, Мингрелии и Гурии, откуда они надеялись вторгнуться вверх по Риони до Кутаиси; с северо-востока банды Шамиля нападали на Кахетию. Хотя имеретинская милиция, призванная Муравьевым, отбила Ахалцихе у врага, русско-грузинским войскам пришлось отступить от реки Ингури, и к осени 1854 года Мингрелия и Абхазия оказались незащищенными от турецкой атаки. Михаил Шервашидзе, похоже, опять ходил под именем Хамид-бея и начал договариваться с турками в надежде самому овладеть всем Восточным Черноморским побережьем, но хранил нейтралитет, пока «не высадятся британцы и французы». (Удивительно, что Муравьев не обращал внимания на двурушничество Шервашидзе и поверил ему, когда тот оправдывался после поражения оттоманов, что вел себя так, чтобы ограничить турецкое грабительство.) Мингрельская же регентша, Екатерина Дадиани, туркам не поддакивала, и вся Мингрелия была разорена оттоманскими войсками, которые в Зугдиди сожгли дотла дворец, церкви и дома. Гурию спас от оттоманов генерал Андроников, племянник Соломона II. Сам Муравьев провел бо2льшую часть времени, осаждая карсскую цитадель: в конце концов, после страшных потерь, Карс был взят, и Муравьев стал Муравьевым-Карсским. Когда весной 1856 года подписывали Парижский мирный договор, Карс оказался ценным залогом: в обмен на Карс Турция уступила России черноморские прибрежные города от Поти до Сухума и отказалась от претензий на Гурию, Мингрелию и Абхазию.
Вступив на престол в 1855 году, император Александр II, руководствовавшийся не только либеральным воспитанием, но и свежими впечатлениями после поражений и позора Крымской войны, убедился, что единственное спасение — в коренных реформах. Отозвав 22 июля 1856 года генерала Муравьева и назначив наместником князя Александра Ивановича Барятинского, бывшего адъютанта и сторонника Воронцова, Александр пробудил во всех тбилисских кругах неописуемые, может быть, несбыточные надежды. Барятинский, как и Воронцов, получил полномочие и право докладывать только императору, с которым он с детства был связан взаимной привязанностью[255].
Император был сначала одержим мыслью, как обезвредить Шамиля и его дагестанцев и чеченцев. Барятинский, как Воронцов, предпочитал с врагом не сражаться, а рубить леса, укрывавшие партизанов, подкупать союзников Шамиля, торжественно обещать почитать мусульманство и традиционные законы и не пускать колонистов дальше равнины. В любом случае у Барятинского теперь было трехсоттысячное войско, снабженное ружьями, такими же современными, как вооружение чеченцев; Шамиль после смерти любимого сына стал одиноким меланхоликом. Загнав Шамиля в горное логовище и в августе 1859 года схватив его живым, Барятинский достиг того, что раньше казалось недостижимым.
Освобожденный от военных забот, Барятинский мог заняться гражданскими делами. Он брал уроки грузинского у историка Платона Иоселиани[256]. Как фельдмаршал Барятинский чувствовал себя даже свободнее, чем Воронцов: он вырвал бюджет, за исключением таможенного, из рук Министерства финансов и сам распоряжался доходами. Лишив Совет исполнительных прав, он сотрудничал с группой из четырех доверенных чиновников, известных в Тбилиси как «Министерство прогресса». Барятинский отделил Армению и Азербайджан от Грузии, и Имеретия вместе с Мингрелией, Абхазией и Гурией тоже стала отдельной провинцией; Картли-Кахетия теперь называлась Тбилисским генерал-губернаторством. Барятинская весна началась с того, что гурийцы получили деньги, чтобы отстроить сожженные деревни, а тбилисская беднота — бесплатный хлеб. Черное море открылось для торговли, как и пути в Иран и Туркестан. Хотя начальство все еще подозревало, что британские корабли возят оружие и даже воинов для Шамиля, все-таки и эти и другие иностранные суда уже свободно плавали в Сухум и Редут-Кале. Свобода передвижения распространилась на всех граждан, кроме крепостных. Тбилисские и затем кутаисские купцы, раньше считавшиеся просто горожанами (мокалаке), получив статус русского мещанина, освободились от телесного наказания. Старинные грузинские гильдии (амкари) сосуществовали с русскими гильдиями. Мелким дворянам (азнаури) в Имеретии и Гурии дали права, равные правам высшего дворянства (тавади). Освобождение грузинских крепостных было еще только обещанием, но Барятинский уже собирал землемеров, чтобы делать съемки и переписи, нужные для избавления крестьянства от дворянской власти.
Все мракобесие Муравьева было отменено: в Тбилиси и Кутаиси открылись школы садоводства, а в Кахетии — школа виноградарства. Государство дотировало голландское шелководство в Кутаиси, а в Зугдиди шелководством заведовали Давит Дадиани с Альфредом Розмордюком, связанным браком с Дадиани. Государственный конный завод улучшал качество грузинских лошадей. Были приложены невероятные усилия для прокладки прочных дорог через Крестовый и Сурамский перевалы и новой дороги от Кутаиси в Северную Осетию. Из Петербурга при поддержке императора выехали пять геологов в поисках цветных металлов, угля и сланца. Государство взяло в свои руки почтовые станции, и путешественники могли менять лошадей без задержки, взяток или рукоприкладства.
Из вихря таких проектов неизбежно всплывала масса наличных денег, которые чиновники — титулярные советники, или армейские генералы, — не могли не воровать. Чтобы вырастить новое поколение порядочных чиновников, Барятинский замыслил расширение системы образования. В этом ему помогала вдова Воронцова, из личных фондов присылавшая огромные суммы, включая 80000 рублей для женских гимназий. Вследствие улучшения образования появилось целое поколение хорошо образованных грузин, среди них не только добросовестные чиновники, но и литераторы и ученые. Теперь бывшие семинаристы, как Платон Иоселиани, или университетские доценты, как Давит Чубинашвили, печатали критические и исторические монографии, словари и новые издания старинных рукописей. Читателей уже было достаточно, чтобы расходы на публикацию окупались. Появились и частные школы: в 1856 году в Свири священник открыл образцовую начальную школу. Тот факт, что в 1856 году грузины отправили по почте почти 600000 писем, доказывает, что образовалось грамотное гражданское общество.
Речная пароходная навигация началась до приезда Барятинского; он же настойчиво добивался в Петербурге денег на постройку железной дороги от Тбилиси до Черного и Каспийского морей. Императору Александру идея понравилась, особенно после того, как он сам проехал по Грузии пароходом и на лошадях от Поти до Тбилиси[257]. Но министр финансов ответил Барятинскому, что банк братьев Бэринг в Лондоне не хочет вкладывать деньги в территорию недавнего врага и что Грузия может довольствоваться конной железной дорогой. Западная Грузия, разоренная недавней войной, еще не была готова к такому строительству, и Барятинскому пришлось разбираться с беспорядками. Гурийцам, торговавшим с мусульманскими грузинами в Оттоманской империи, он угрожал переселением в Россию. В Имеретии контрабандисты и разбойники безнаказанно занимались своим делом: даже Гелатский монастырь был ограблен. Холера распространялась из Имеретии в Кахетию.
Грузинских феодалов встревожил, а крестьян ободрил императорский рескрипт 1857 года, в котором дворянам предлагалось образовать губернские комитеты для обсуждения условий освобождения крестьян. Реформы в Грузии отставали от российских в среднем на семь лет. Когда в Европейской России, пусть только теоретически, каждый русский подданный становился равным в глазах закона, неравенство в Грузии раздражало нетерпеливый народ. Грузинские дворяне в отличие от русских настаивали, что старинные обычаи исключают возможность освободить крепостных. Чиновники Барятинского поняли, что освобождение в том виде, в каком оно происходило в России, неприменимо к Грузии: многие дворяне были безземельными, жили только трудом и оброком своих крепостных и требовали, чтобы правительство компенсировало им потерянные доходы. Грузинская крепостная система, по которой дворяне и духовные лица могли или владеть крепостными, или сами подвергаться закрепощению, оказалась лабиринтом, в котором надо было ориентироваться, прежде чем преобразовать или отменить ее. Как в России, так и в Грузии комитет дворян в каждом уезде призвали представить проект реформы, но в отличие от русских дворян грузинские дворяне вообще хотели только препятствовать прогрессу.
В отношении автономных княжеств — Мингрелии, Сванетии и Абхазии — Барятинский либерализма не проявлял. Император Александр в отличие от отца не допускал, чтобы нерусские управляли собой на Кавказе. Екатерина Дадиани сама давала поводы свергнуть ее: она попросила у полковника Михаила Колюбакина, военного губернатора Имеретии, казаков, чтобы подавить крестьян, и жаловалась, что радикальные мингрелы ропщут, что «дворянства не должно быть», что «роскошь — грех». В мае 1857 года в Зугдиди вспыхнула перестрелка: 4000 крестьян, вооруженных дубинами и серпами, подняли весь край, набросились на духовенство, сорвали со стен образа, заставили слуг убежать от феодалов. К маю 1857 года кузнец Уту Микава, названный Екатериной Дадиани Дантоном мингрельской революции[258], повел в сторону Кутаиси армию крестьян, частично вооруженных ружьями. Колюбакин и генерал-губерантор князь Гагарин, поговорив с Микава и арестовав зачинщиков, все-таки согласились, что виновато во всем вымогательство Екатерины Дадиани.