Благодаря индустриализации, торговле, возрастающему числу мелких чиновников и освобождению крепостных грузинские города быстро росли. В них создавался новый рабочий класс и интеллигенция, которая ходила в книжные лавки, театры, клубы. Цензура стала легче, и новые грузинские газеты, сначала еженедельные, затем ежедневные, начинали влиять на общественное мнение. «Заря» (Цискари), раньше закрытая генералом Муравьевым, стала лучшим журналом; в 1866 году Тифлисские ведомости уступили место Временам (Дроеба); в 1877 году журнал Ильи Чавчавадзе Иверия сразу и на следующие тридцать лет стал любимым чтением тбилисцев. Инициаторами этого возрождения были грузины, получившие образование в русских университетах и известные как «попившие воды реки Терека» (тергдалеулеби). Неоспоримым главой этого поколения был Илья Чавчавадзе, сочетавший политику воскресения грузинского самосозания с собственной литературной гениальностью. Грузинская художественная проза, как Кациа-адамиан?! (Человек ли он?!) Чавчавадзе, стала не только назидательной, но и достаточно хорошо написанной, чтобы отвлекать читателей от русского реализма, вдохновлявшего новых грузинских писателей. Деятельность Чавчавадзе приняла удивительно широкий размах: он стал председателем Тифлисского дворянского земельного банка — съезды пайщиков банка скоро стали называться грузинским парламентом. Он вдохновил еще более влиятельное учреждение, Общество для распространения грамотности среди грузинского населения, которое сильнее, чем любая другая сила, боролось с русификацией и упрочило грузинский язык, как язык не только частного, но и общественного и государственного общения. Чавчавадзе вдохновил целое поколение светил, среди которых самым влиятельным стал Иакоб Гогебашвили, составивший в 1865 году Букварь и в 1876 году Материнский язык, по которым до сих пор все грузинские дети учатся грамоте.
Русские радикалы 1870-х годов, однако, уговорили молодое грузинское поколение, «вторую группу», отколоться от «первой группы» тергдалеулеби. Чавчавадзе был христианином, идеалистом, объединителем, который поддерживал просвещение и прогресс, но не имел определенной политической программы. Хотя Чавчавадзе как либерал боролся против смертной казни, он все-таки был консерватором в том смысле, что мечтал о такой Грузии, где дворянин будет жить с крестьянином с общим всем классам пламенным патриотизмом и уважением к прошлому. Молодые интеллигенты, например Серго Месхи и Гиорги Церетели, были сторонниками равенства и не доверяли ни самодержавию, ни православию. Но восстановление независимости не интересовало ни тех ни других: все мечтали о прогрессивной России, где будут уважать местные языки и обычаи и универсальные человеческие права.
Радикализацию народа замедлял тот факт, что грузины в отличие от закавказских армян и русских большей частью жили в деревне. Реформы крестьянской жизни откладывались, и в 1870-е годы вспыхивал не один бунт: в Зугдиди, где крестьяне еще платили оброк Дадиани, мятежники вооружились; сваны, возмущенные деятельностью землемеров, закрывали дороги и убивали офицеров и чиновников. Правительство сожгло мятежные деревни и отдало зачинщиков под суд, но мятежников перед судом и в газетах защищали такие светила, как Николоз Николадзе и Акаки Церетели[269]. Национальное чувство всех грузин было ущемлено: три четверти населения Закавказья было грузинским, а из школьников — меньше чем четверть (армяне, десятая часть населения, составляли четверть школьников, а русские, 5 % населения, больше чем треть школьников).
Последствия освобождения крепостных были непредвиденными: евреи, раньше разбросанные по деревням, собирались в городах, особенно в Кутаиси. (Евреи начали покидать деревню уже в 1830 году, когда рачинский феодал Григол Церетели попросил тбилисские власти закрепить их за ним.) В городах грузинские евреи сталкивались с евреями-ашкенази из Польши и России. Ашкенази считали грузинских евреев примитивными, а грузинским ашкенази представлялись безбожниками. Но грузинские евреи впервые почувствовали себя отшельниками среди грузинского народа: они начали учить иврит и заинтересовались сионизмом. Распространялся и русский антисемитизм, вспыхнувший в апреле 1878 года в безобразном судебном деле в Кутаиси: Натана Цициашвили и восьмерых других евреев судили за то, что они якобы убили девочку из Сачхере, Сару Модебадзе, и выпили ее кровь на Песах[270]. К счастью, кровная клевета привлекла внимание двух ведущих юристов России, Льва Куперника и Петра Александрова, которые бесплатно взяли на себя защиту, вследствие чего в 1879 году обвиняемые были оправданы.
Не только антисемитизм, но и русская алчность волновала грузинское общественное мнение. В 1873 году великий князь Михаил Николаевич забрал, как и следующее поколение великих князей, ценнейшие территории, заплатив всего четыре рубля за гектар, присвоил Боржомский уезд с минеральными источниками, лесами и курортом. (Сплетничали, что наместника на этот захват побудила великая княгиня Ольга: очень скупая, она якобы распоряжалась, чтобы собирали цветы, брошенные перед экипажем наместника, и отправляли их в наместничью конюшню, где несколько дней даром кормили коней[271].)
Но в правлении великого князя было много хорошего: грузины, хотя почти все консерваторы-аристократы, играли главные роли в администрации. Сам великий князь даже научился общаться по-грузински и обходился без переводчика, когда беседовал с крестьянами. Благодаря его политике в начальных школах преподавали по-грузински. Он привязался к датскому этнологу Густаву Радде и вместе с ним построил и снабдил экспонатами и книгами лучшие учреждения в Тбилиси, Кавказский естественно-исторический музей и Публичную библиотеку. Великий князь похоронил Радде на территории своего боржомского дворца.
К концу правления Михаила Николаевича началась Русско-турецкая война 1877–1878 годов. Хотя на Балканах русские армии одержали такие победы, что вся Европа встревожилась, на Кавказском и Анатолийском фронтах положение, особенно в начале войны, было катастрофичным. Сражались и 38000 грузинских милиционеров, мечтавших отвоевать территорию средневековой Грузии, но турки заставили русских и грузин прекратить осаду Карса и отступить от Еревана; хуже всего, оттоманы смогли высадиться в Гудауте в Абхазии и летом 1877 года захватить Сухум. Сухум отвоевал генерал Алхазишвили, но наткнулся на враждебно настроенных абхазов, ставших еще более агрессивными, когда русские власти запретили им владение землей[272]. Русские не могли вторгаться в Аджарию, пока Сериф-бег Химшиашвили не перебежал к русским и не пригласил их взять Батуми. Сан-Стефанский и Берлинский мирные договоры (апрель и июнь 1878 г.) все перевернули: России пришлось отказаться от многих территорий, завоеванных на Балканах, но завоевания в Восточной Анатолии она смогла сохранить: Карс и Ардахан стали русско-грузинскими городами, и Батуми — самая лучшая гавань на Юго-Восточном Черноморском побережье, — в который русская армия вошла 25 августа, стал «свободным портом» под русским управлением. Общественное мнение в Тбилиси обрадовалось восстановлению границ царицы Тамар и возвращению 100000 «утерянных» грузин. За войну надо было платить, и обнищавшие от военных налогов кахетинские крестьяне, взбунтовавшись, подожгли усадьбу губернатора князя Вачнадзе (двадцать одного кахетинца сослали в Сибирь). Затем наместник закончил этническую чистку Закавказья, «поощрив» 30000 мусульманских грузин уехать из Аджарии и поселиться в Турции.
Убийство императора Александра II в январе 1881 года означало конец либеральных реформ и увольнение наместника. Сменив бо2льшую часть министров, Александр III аннулировал «вредную» политику и «вседозволенность» отца и ввел новую политику русификации и централизации. Его дядя, великий князь Михаил Николаевич, стал тем, кем он был раньше, — генерал-фельдцейхмейстером, хотя его сделали и председателем Государственного сената. В Закавказье он больше роли не играл, хотя в 1885 году приехал как частное лицо в Боржоми.
19Реакция и революция
После казни народовольцев, убивших Александра II, до венчания его наследника Александра III на царство, состоялись довольно странные переговоры, впервые вовлекавшие в государственные дела Российской империи представителя грузинской интеллигенции. Илларион Воронцов-Дашков, тогда отвечавший за безопасность нового императора, но прежде товарищ Михаила Воронцова (а через двадцать пять лет сам наместник Кавказа), связался с Николозом Николадзе, радикально настроенным журналистом и юристом с цюрихской докторской степенью, лидером «второй группы» грузинских мыслителей. Питомец Александра Герцена, Николадзе пользовался доверием народовольцев и русских эмигрантов в Париже и в Лондоне: Карл Маркс один раз попросил Николадзе стать представителем Социалистического интернационала в Закавказье. Но Николадзе, порвавший с Герценом, когда тот попытался помириться с Александром II, все-таки отвергал насилие. Он оказался единственным посредником, способным уговорить Народную волю в обмен на амнистии и реформы воздержаться от покушений на жизнь нового императора и его министров. Николадзе был убежден, что сам Александр III, скрывавшийся за занавесками, подслушивает переговоры с Воронцовым-Дашковым. Такое посредничество требовало большого мужества: предыдущий посредник повесился, догадавшись, что он просто подсадная утка, чтобы выманить террористов из укрытия. Николадзе смело поехал в Харьков и поговорил с Верой Фигнер, главой народовольцев; затем в декабре 1882 года он поехал в Париж. Вместе с К.А. Бороздиным, бывшим кутаисским военным губернатором, Николадзе сумел свести требования террориста к минимуму: (1) освобождение одного крупного политического заключенного; (2) установление свободы печати и провозглашение широких амнистий и (3) в виде гарантии вложение на счет народовольцев миллиона рублей. Но