Чекан, выдвинутый дозорным, повернулся, оживленно жестикулируя. Клацнул взведенный замок короткоствольной пищали.
Рух уже ясно видел бегущих. Маэвов было больше двух десятков, первой, высоко вскидывая тонкие стройные ноги, неслась маэва с рапущенными волосами, прижимая крохотного ребенка к груди. Следом воин с коротким луком, несколько подростков и еще несколько женщин.
Чекан тщательно прицелился и пальнул. Воин с луком споткнулся и рухнул в туман. Кромка леса озарилась частыми вспышками, поползли едкие пороховые клубы. Маэвы метались, кричали и умирали, и никакого спасения не было.
— Вперед! — Захар перемахнул бревно, вооруженный пистолетом и коротким тесаком, удобным для рукопашной схватки в лесу. — Сдавайтесь, именем Лесной стражи и Новгородской республики!
Уцелевшие маэвы не сопротивлялись, сбившись испуганной, трепещущей кучей. Рух прошел мимо мертвой женщины, все еще прижимавшей к груди пробитого пулей навылет ребенка. Застывшие глаза маэвы смотрели надменно и осуждающе. В двух шагах правее бился подросток, раненный в живот и плечо, руками бесцельно сдирая мох и траву. Бучила, сдавленно матерясь, вонзил ему в шею тесак, обрывая мучения.
— Грач, возьми троих, вяжите пленных, остальные за мной! — азартно крикнул Захар.
Бойцы Лесной стражи бросились за командиром, скользя в сырых предрассветных сумерках. Рух волокся следом в самом дурном настроении. В густом ельнике напоролись на трех прячущихся маэвов. Зарубили не глядя. Выстрелы впереди почти стихли, изредка бахало. На обширной поляне истекало кровью разоренное стойбище, наполненное огнем, плачем и скулежом. Бой подходил к концу, распавшись на короткие, яростные схватки. Воины Викаро с лицами, выкрашенными охрой, добивали защитников, резали раненых, рубили головы, насиловали женщин, тащили из хижин корзины, шкуры и дорогие меха.
— Туда! — Захар указал кинжалом на самую большую хижину в центре деревни.
Перед входом в жилище Локгалана кипела жаркая сеча. Остатки воинов племени Семи отравленных стрел дорого продавали свои жизни, защищая вождя. Под ногами хлюпала жижа, вперемежку валялись раненые и мертвецы. Тех и других безжалостно втаптывали в кровавую грязь. Маэвы с визгом сшиблись и разошлись, выстлав искромсанными телами крохотный пятачок.
— Новгород! Новгород! — выкрикнул Захар древний боевой клич. — Режь-убивай!
Лесная стража полыхнула пистолетным огнем и с жутким воплем смела последних защитников. Строй маэвов лопнул, рассыпался и был опрокинут в мгновение ока. Пленных не брали, разбивая головы, вспарывая глотки и животы. Рух, благоразумно не принимавший участия в схватке, покачал головой. Снова политика драная. Захар, хитрый волчара, не преминул показать Лесную стражу на деле. Страшную, грубую, не знающую пощады силу. Малую кроху на службе Новгородской республики. И если республике перейти дорогу, явятся вдесятеро таких. Куда как прозрачный намек. Да что там намек, прямая угроза.
Рух следом за сотником влетел в хижину, под ногами пружинили медвежьи шкуры и трещали разбросанные в спешке глиняные горшки. Внутри никого не было, очаг злорадно подмигивал россыпью багровых углей. С куска мяса капал шкворчащий жирок.
— Ушел, ушел, падаль! — Захар остервенело рубанул лезвием стену.
В разоренном стойбище задерживаться не стали. Там теперь распоряжался гордый блистательной победой Викаро, заверивший Лесную стражу и Захара Безноса лично в самой теплой дружбе навек. Локгалан исчез, звериным чутьем обошел все засады с дозорами и растворился в лесу. В качестве трофеев взяли трех жен вождя, двух с малыми детьми, третью на сносях, и много иного добра — ружей, пороха, мехов, сушеного мяса, лосиного рога, дикого меда и древнего серебра. В глубокой засраной яме сыскали двух пленников, мужиков из ближней деревеньки Опохтинки, похищенных две недели назад с непонятными целями. Измордованных, отощалых, изъеденных комарьем до кости. Мужики, не чаявшие вновь повидать белый свет, тянули руки, выли и валялись в ногах. В тайнике под полом одной из хижин обнаружили дюжину солдатских мундиров со знаками различия второго Бежецкого мушкетерского полка. Ношеные, мятые, с подозрительными дырами и бурыми пятнами. Хозяин хижины, старый, почти ослепший маэв умер под пытками, но ничего не сказал. А потом галдящие маэвы Викаро приперли приметный кинжал с навершием в виде головы сокола. Кинжал убитого Алешки-почтовика. Вина мятежного вождя росла снежным комом, и в конце концов под валом доказательств сдался даже Бучила. Локгалан что-то задумал, и осуществиться загадочному плану помешала только случайность. Захар был вне себя, злясь на всех и прежде всего на себя.
— В следующий раз повезет, — попытался ободрить сотника Рух, поравняв мерящих лесную дорогу коней.
— А будет он, следующий раз? — мрачно буркнул Захар, стянувший маску и теперь пугавший всякого встречного рожей как у залежалого мертвяка. — Ведь он, сучара, вот где у меня был. — Сотник показал огромный, крепко сжатый кулак.
Рух промолчал. Сказать было нечего. Ну кроме как то, что зря к маэвам ходили. Да, спору нет, хитротраханный Локгалан затеял паскудство, но интуиция подсказывала, что в случае с Торошинкой вождь ни при чем. С другой стороны, с какой стати доверять интуиции? Будто не подводила раз этак сто. Вот спрашивается, на хрена засратому маэву мундиры сдались? Маскарады гулять? Ага, знаем мы, зачем такие маскарады нужны. После них крепости горят и гарнизоны пускают под нож. Сюда же можно добавить убийство Алешки Бахтина. Ожидается некое искрометное блядство на границе? Ага, недаром Захар весь на взводе, чует паленое, а огня пока нет. Это самое страшное. Ведь как полыхнет, поздно будет. Но при чем здесь Торошинка и посажение на колы? Загадка… И больше ни единой ниточки нет. Чем богаты, как говорят.
Прелый еловый бор сменился напоенным светом березняком, из-под конских копыт облаками взвилась невесомая белая пыль. Через час миновали пепелище Торошинки: черное, скорбное, усеянное надгробиями обгоревших печей. Рух почуял недоброе, как только увидел временный лагерь Лесной стражи в излучине крохотной, заросшей камышом и осокой реки. Победителей никто не встречал, не было видно дыма костров, шатры оказались повалены, рваная холстина угрожающе хлопала на ветру.
— Твою же мать, — выразил общие чувства Захар, срывая лошадь в галоп.
Солнечный полдень вонял кровью и трупами. Валялись перевернутые котлы, деревянные ложки, стоптанные сапоги, рубахи и кафтаны, пищали и боевые топоры. Смятые одеяла в упавших шатрах слиплись от крови. Сотник слетел с лошади и метался по разгромленному лагерю. Ничего не понимающие бойцы тихонько матерились, разыскивая товарищей. Рух просто гулял, среди хаоса и мечущихся людей, из интересного углядев подозрительные бурые пятна в траве и неаккуратно сложенные под осиной витки чьих-то кишок.
— Савелий! — заорал Грач. — Прокоп!
В ответ тишина и насмешливый вороний грай.
— Савелий!
— Сколько оставил людей? — задыхаясь спросил десятника Захар.
— Троих, — отозвался Грач. — С ними найденыш. Да что тут приключилось, мать его так? Савелий!
Бойцы докладывали наперебой:
— Никого!
— Кострище остыло.
— Все побросали.
— Нету ребят.
— Тут дело такое… — Приземистый, с огромными плечищами егерь утробно сглотнул и показал оторванную человеческую руку. — Во чего отыскал.
Волчьи головы загомонили, одновременно поминая Дьявола и крестясь. Бучила отобрал находку и пристально изучил. Рука как рука. Мускулистая, волосатая, крепкая. Сколько сил надо, чтобы руку взрослому мужику оторвать? С жареной курьей ногой не всегда сразу управишься, а тут вон оно как… Рука была вырвана из плеча, головка сустава жутко белела в черных разводах свернувшейся крови. Обрывки плоти и кожи висели дряблыми лохмами. Рука была совсем свежая…
— Маэвы, суки, — выдохнул боец с двумя короткими мечами за поясом.
— Ага, где это видано, чтобы зеленомордые добычу не взяли? — возразил Грач, крутя в руках длинную тяжелую пищаль.
— Точно, — согласился стражник, нашедший руку. — Мавки бы все подчистую повымели, до последней засратой тряпочки.
— Савкина пищаль, вон на прикладе выщерблина знакомая. — Грач шумно принюхался к дулу. — Не стреляная.
— Внезапно напали? — предположил черный как туча Захар.
— Видать, — согласился Грач. — Только вот кто?
Рух замер, прикрыв глаза. Его охватило хорошо знакомое чувство присутствия совсем рядом противного Богу и человеку ожившего мертвяка. Вокруг опустошенного лагеря густел лишь ему понятный привкус лютой злобы, гнили и все того же черного колдовства, словно приклеенного к пепелищу несчастной Торошинки. Зло не сгорело в огне, зло осталось в углях, пепле и остывшей золе, затаилось и поджидало, готовясь выпустить ядовитые когти.
— Где могила? — глухо спросил Бучила, обрывая споры и крик.
— Там, — ничего не понимающий Грач ткнул в сторону леса. — На погосте, как полагается, все чин по чину, яма не глубокая, но…
— Без подробностей. — Рух зашагал в нужную сторону, на ходу доставая пистоль. Щелкнул замок. Предчувствия были самые поганые. Что-то пришло и убило лесных стражей и слюнявого идиота Андрейку. Жизнь — штука смешная, выжил парень в Торошинке, а тут сгинул ни за что ни про что.
Деревенское кладбище прилепилось к лесной опушке оплывшими холмиками могил, потемневшими крестами и крохотной часовенкой с крышей, заросшей клочьями влажного мха.
Братскую могилу долго искать не пришлось, в глаза сразу бросились отвалы свежей земли. Внутри у Бучилы предательски екнуло.
— Всем стоять. — Рух осторожно пошел вперед, готовясь чуть чего задать стрекача. Сучка-интуиция не подвела. Длинная, саженей в десять, скудельня осыпалась и зияла черными, вонявшими трупами и падалью норами. Черными дырами, открывавшими путь к пяти десяткам торошинских мертвяков. От поганого ощущения чужого взгляда по спине бежала зябкая дрожь.
— Ну еб твою мать, — выматерился Захар. — Какая-то сука разрыла могилу.