Грач шумно сглотнул, перекрестился и кривенько усмехнулся:
— А я уж, если честно, струхнул.
— Давайте, ребята. — Захар кивнул бойцам, отошедшим в сторону. — По-другому нельзя. Если кто чувствует херню у себя какую, говорите сразу, другим жизни спасете. Жжение, чирьи гнойные, язвы.
— Может, глаз у кого в жопе прорезался, — хохотнул Чекан, и глупая шутка подействовала, ситуация чуть разрядилась, и люди начали складывать оружие и раздеваться. Через минуту на припеке переминались семеро голых мужиков, дочерна загорелые лица, шеи и руки резко выделялись на молочно-бледных телах. Гнили ни у кого не нашлось.
— Слава богу, — обрадованно заключил Безнос. — Всем одеваться. У меня теперь один вопрос, ну помимо всяких других. Мы закопали пять десятков, а тварей только трое нашлось. Остальные где?
— Ушлялись куда-то по своим мертвячьим делам, — беззаботно отмахнулся Бучила. — Пока вы тут зады друг дружке разглядываете, меня другое заботит, помнишь, ты сказал три тела отправили в Покровский монастырь?
Глава 6Кровь на белых стенах
До обители мчались как угорелые, не щадя себя и коней. Отмахали девять верст, выскочили из перелеска и увидели монастырь, замерший среди зеленеющих озимым хлебом полей. На пологом холме пятикупольный белокаменный храм, высоченная колокольня, щекочущая крестом облака, и россыпь жилых построек, туго затянутая пряслами стен. Такую крепость с наскоку не взять, все окрестные крестьяне в случае беды с семьями и скотиной укроются в монастыре и будут помощи ждать. Не раз такое случалось в неспокойной новгородской земле, где каждый год если не война, то нашествие. Свято-Троицкий Печенгский монастырь недавно два года в осаде сидел, семь шведских приступов отразил, пока войска подошли.
С виду ничего не предвещало беды, пели птички, мягко светило вечернее солнышко, легкими порывами налетал теплый ветерок, остужая разгоряченные, пыльные, разящие потом тела. Монастырь, беленький и красивый, напоминал праздничный пряник. У ворот сгрудились три телеги, лошади лениво похрапывали и отгоняли хвостами назойливых мух, чуть в стороне стояли растерянные, переминающиеся с ноги на ногу незнакомые мужики.
— Лесная стража, — крикнул, осадив скакуна, Захар. — Кто такие?
— Ой, милостивец, ой, повезло. — Один из мужиков, по глаза заросший густой бородой, сдернул с головы шапку. — Местные мы, из Куребихи, монастырская деревня, вон тама стоит. — Он неопределенно указал рукой вдаль. — Съестное привезли: мяса, дичи да рыбы, а ворота, глянь, на замке и не отвечает никто.
— Долго тут сидите? — спросил Захар.
— Да с обеду, считай, — доложил мужик.
— Голоса сорвали орамши, — пожаловался второй, тощий, с хитрой рожей. — Затворилися сестры. Венька вон в воротину костями с разбегу брякнулся, монашки и испугались, подумали, он их невинности хочет лишить.
— Чего мелешь, Кузьма? — набычился нареченный Венькой долговязый мужик.
Рух с трудом сполз с кобылы, подковылял к наглухо закрытым воротам и прислушался. Монастырь лишь казался тихим. Внутри, совсем рядом, прямо по ту сторону створок, слышались сдавленное сипение и вкрадчивый металлический звон.
— Монахини там сидят на цепях, — пояснил бородатый. — Послушание у них такое или вроде того. Мы их звали, а они молчат, только цепями играют.
— Монашки на цепях, — причмокнул Бучила, представив волнующий вид. Вот дурак, сам до такого додуматься не сумел. А как приятно, домой приходишь усталый, а там монашка в одном апостольнике да на цепях. Надо будет с Ионой посоветоваться, интересно, чего скажет, богоугодное это дело или вовсе наоборот…
— Савва, сделай, — приказал Захар.
Савва, плотно сбитый стражник лет сорока, с лохматой соломенной шевелюрой и кошачьими глазами, понятливо кивнул и пошел к стене, на ходу разматывая четырехзубую кошку. Примерился, размахнулся, и железные крючья с первой попытки зацепились за зубец наверху. Мастер…
— Давай ты, — дружески предложил Безнос.
— Ага, хер там бывал, — опасливо ответил Бучила. — Тебе за такое дерьмо республика деньги платит и деревянные ноги, че случись, бесплатные даст. А мне благодарность, и то ежели повезет.
— Монашек испугался? — хохотнул Безнос.
— Монашки самые опасные, — поделился житейской мудростью Рух. — Бабы, когда вина не пьют и мужика долго не знают, натурально сходят с ума. Могут на первого встречного броситься и насилие жуткое учинить. А я еще и хорош собой сверх всяческой меры. А ты страшен как грех, тем и обезопасишь себя.
— Ну да, ты у нас миловидный. — Захар жутко оскалился и первым взялся за веревку с узлами. Подтянулся и, ловко перебирая руками, вскарабкался на стену в две сажени высотой. Чуть задержался на самом верху, внимательно осмотрелся и скрылся из виду. Где это видано, чтобы командир вперед подчиненных в самое пекло лез?
— Посторонись, упырь, всегда мечтал женский монастырь приступом взять. — Чекан задел Бучилу плечом и без напряга поднялся за командиром.
Рух тяжело, с надрывом вздохнул и взобрался следом, раздирая кожу на ладонях жесткой пенькой. Чекан с Захаром удобно расположились на узком боевом ходе, припав к кирпичам.
— Ну чего? — шепотом спросил Рух, опускаясь рядом.
— А ничего, — отозвался Безнос. — Будто никого дома нет.
На стену бесшумно взобрался Ситул и вытянул из саадака короткий маэвский лук, склеенный из дерева, кости и рога. Сверху открывался великолепный вид на монастырский двор, храм и хозяйственные постройки. Чисто, красиво и благочинно: травка, цветочки, дощатые дорожки, резные кресты. И давящая, жуткая тишина. Ни людей, ни голосов, ни тюканья топора или каких других обычных звуков большого человеческого жилья. Будто попрятались все. Или ушли… Только внизу, под воротной башней тихонько звянькал металл и доносился сдавленный шип.
— Командир, — едва слышно позвал Ситул. — Возле колокольни смотри.
Рух перевел взгляд в указанном направлении и подивился зоркости лесного дикаря. На траве левее колокольни расплылось подозрительное бурое пятно. От пятна тянулся прерывистый след, петлял как придется и терялся в дверях большого, красивого храма. Словно кого-то волокли… Или кто-то там умер, а потом встал и ушел… От этой паскудной мысли по хребту побежал холодок.
— Ладно, отдохнули и будет. — Безнос юркнул по приставной лесенке вниз. За ним Чекан с Ситулом и замыкающим Рух. Захар, держа в левой пистолет, а в правой топорик, прижался к стене, мельком заглянул под свод надвратной башни и тут же отшатнулся, кривя приоткрывшийся рот.
Рух заглянул следом, приготовившись к самому поганому, и, конечно, не прогадал. Под башней лежали две превращенные в кровавые лохмотья монахини, притянутые цепями к стене. Одна разорвана почти пополам, вторая искромсана и покрыта десятками рубленых дыр. По всем статьям монашки должны были быть мертвы, но обе едва заметно подергивались, звеня натянутыми цепями. У разорванной в страшной ране, среди внутренностей и костей, промелькнуло что-то белесое, похожее на червя.
— Ворота открывать будем? — спросил Захар.
— Не будем, — возразил Рух. Кошка-интуиция намурлыкивала, что засовы и замки должны оставаться на местах. Чтобы было спокойнее. Чтобы то, что таилось в монастыре, не смогло убежать. — Лишнюю суету наведем. Сначала разведаем, а там поглядим.
— Упырь дело говорит, — поддакнул Чекан, тоже заглянул за угол и сдавленно выматерился.
— Ну смотрите. — Безнос спорить не стал, бочком прошел мимо монашек, стукнул в воротину и прошептал: — Эй, Грач, слышишь меня? Тут пока тихо, мы осмотримся быстро. Если через четверть часа не объявимся, бери людей, дуйте наметом в Волочек, падайте в ноги бургомистру и докладывайте, что в губернии полная жопа.
— Понял, — глухо откликнулся Грач. — А вы как же?
— Отпоете, если не явимся. — Безнос отлип от ворот и быстрым шагом направился к ближайшему зданию, длинному, с множеством узеньких окон. Дверь открылась без малейшего скрипа, внутри переливалась и густела туманная полутьма. Рух сморщился, почувствовал хорошо знакомый аромат: сладковатый, медный, тонкой накипью липнущий к пересохшим губам. Запах человеческой крови.
— Погоди, дай-ка я. — Бучила, дивясь собственной смелости, первым проник в здание, держа пистоли на согнутых руках и готовый палить на любое случайное движение или звук. — За спиной не толпитесь, вдруг обратно бегом ломанусь.
Он мягко вступил в длинный коридор, по обе стороны усеянный несколькими десятками узких дверей. Дощатый пол покрывали засохшие коричневые подтеки, и вряд ли кто-то неловкенький тут борща наваристого разлил. Рух замер, приметив чуть дальше растащенные в разные стороны витки сизых кишок. Ясно-понятно. Он осторожно заглянул в первую дверь и увидел келью с аскетичным убранством: две жесткие, узкие койки, небольшой шкаф и грубо сколоченный стол. Все перевернуто, разорвано и залито кровью. Так бывает на скотобойнях, где даже солнечные лучи, украдкой сочащиеся в оконца, приобретают багровый оттенок. Следующая дверь оказалась взломана, дерево треснуло, выпустив острые щепки. В доске застрял обломанный зазубренный коготь размером с ладонь. Бучила представил, как перепуганные монашки прячутся, молятся Богу, а снаружи колотится нечто страшное, смердящее мертвечиной и злобой. Нечто голодное. Господь, как у него водится, остался глух, и тварь ворвалась… Остались только ошметки плоти и яркие алые брызги на беленой известкой стене.
Рух попятился и шепнул замершему сзади Безносу:
— Предлагаю героически отступить. Пока не поздно еще.
— Осмотримся, — ослом уперся Захар.
— Такое ощущение, что это ты бессмертный у нас, — восхитился Бучила. — Я ж те говорил, монашки дюже опасные. Глянь, натворили чего.
— Не богохульствуй, упырь, — резко сказал Безнос. — Люди погибли, а ты куражишься тут.
— Это со страху, — признался Рух. — Сколько народу было в монастыре?
— Я, что ли, на счетовода похож? Может, десяток, а может, и пять. Тебе какой интерес?