— А я предупреждал, — позлорадствовал Рух. — Вот, гляньте, кто поумнее оттуда бежит, а мы, дураки, сами на неприятность идем.
— Мы не скотина безмозглая, — возразил Захар. — Мы Лесная стража и исполняем свой долг. Кто не из наших и не связан присягой, может идти.
— Ага. Затащил к черту на кулички, а теперь, видишь ли, кто хочет, может идти. — Рух с трудом вскарабкался в седло сохраненной бароном кобылы. — Нет уж, хер тебе, я теперь из принципа дальше пойду, чтобы, как начнем помирать, я те высказал, чего думаю по этому поводу.
— Выскажешь, — согласился Захар и тронул коня, увлекая отряд навстречу опасности, затаившейся в притихших, омертвевших лесах. Саженей через сто компания въехала под клубящийся над головой край алого пятна. Они пересекли границу, за которой, казалось, обратного пути уже не было. Рух инстинктивно готовился к гадостям, но ничего особенного не произошло. Заехали и заехали. Небо расслоилось и покрылось едва заметными белесыми трещинами, стало чуть темней, солнечный свет преломлялся в алом пятне и отбрасывал жуткие, искривленные тени.
Убегающих животных становилось все меньше, пока поток четвероногих совсем не иссяк. Звуки пропали, ни треска веток, ни шороха, ни кукушек, ни дятлов, ни гудящих над цветами шмелей, никакой обычной лесной суеты, только ветер настороженно шептал в верхушках столетних елей. Ветер говорил. Ветер предупреждал… Отмахали примерно с версту, и Ситул, по обыкновению ехавший впереди, замер, жеребец под ним коротко, недовольно всхрапнул.
Рух подъехал к маэву сразу вслед за Захаром и удивленно присвистнул. Причина остановки была, так сказать, налицо. Впереди на дороге валялись мертвые птицы. Сойки, а может, дрозды, кто его разберет. Десятки тушек устилали колеи, обочины и заросли по обе стороны лесного пути. Бучила нагнулся в седле, пристально всмотрелся и не увидел ни крови, ни ран. Перья чистые, чуть взъерошенные, клювы приоткрытые, в мутных глазах уже копошились деловитые муравьи.
— Целая стая, — сказал Ситул. — Как летели, так и упали.
— Вспышка сбила, — выразил общую мысль Захар. — Поехали.
Под копытами и колесами захрустели тонкие кости. Карета чуть задержалась, из нее выскочил недовольный Борис Андреевич, схватил несколько тушек и запрыгнул обратно. Вот она наука, как она есть, собираешь всякую гадость, копаешься в ней, а потом книжечку умную пишешь. И все одно не поверит никто…
Еще через два изгиба узкого тракта они увидели дождь. Ну как дождь… Ни черта и не дождь. Недалеко от дороги на землю отвесно лилась вода. С неба, на котором не было ни туч, ни путевого облака. Средненький такой дождичек, накрывающий кусок леса размером примерно сто саженей на сто. Дальше мерцали и переливались на солнце еще три таких же потока. Небо словно прохудилось и порвалось.
— Грибной, сука, — глупо пошутил Рух.
— Все веселей и веселей, — хмуро усмехнулся Захар.
— Франц Ильич, тут по вашей части! — заорал Сашка.
— Что случилось? — Из кареты высунулась голова профессора. — Ох, батюшки!
Франц Ильич всплеснул руками и бодро засеменил к странному дождику, продираясь сквозь заросли молодого рябинника. Когда Рух догнал профессора, тот уже прохлюпал по мокрому, запустил руку в поток, набрал пригоршню, втянул губами и смаковал, перекатывая жидкость между щеками, с совершенно блаженным выражением на лице. От падающей воды шла приятная, освежающая прохлада.
— Нормально все с башкой-то, профессор? — поинтересовался Рух, так и не осмелившись подойти ближе. Очень не хотелось попасть под искрящие на мутном солнышке брызги.
Вересаев сглотнул, утер губы ладонью и сказал:
— Вода, обычная вода. Попробуйте сами.
— Нет уж, увольте, — отстранился Бучила. — Знавал я одного мужика, так он тоже водички непонятной хлебнул и вместо рук щупальца пупырчатые отрастил. А из задницы хвост. Но, кстати, особо и не расстроился, раньше голытьбой был, а теперь с цирком уродов катается, зашибает неплохую деньгу.
— Щупальца, хвост, — машинально повторил профессор. — Нет-нет, простая вода. Холодная, челюсти ломит.
— Ну лишь бы вам было хорошо, — умилился Рух. — Что думаете, чудо Господне или происки Дьявола?
— Последствия магического возмущения, — отозвался профессор. — Законы физики нарушаются, природа сходит с ума, даже время может замедлиться, ускориться и обратиться вспять. Возможно все. Большинство аномалий быстротечны, но некоторые существуют годы и даже века. Пагуба оставила массу подобных следов. Те же Очи Сатаны и серный фонтан под Парижем, Самарский кратер с рассадником чуждой растительности и Море призраков на Балтике. Примеров масса, и почти все они уникальны.
— Магия до добра не доводит, — хмыкнул Бучила.
— Отреченная и бесконтрольная — несомненно, — согласился Вересаев и с огромным сожалением оторвался от потока, направившись обратно к карете. — Оттого наша задача обуздать эту силу и поставить на службу прогрессу и человечеству.
— Хреново пока получается, — сказал Бучила. — Придумали только друг дружку колдовством изводить. А, ну еще бабка Ефросинья у меня на селе от мужской слабости заговаривает с гарантией. Вот это полезное дело.
— Полезное, — согласился профессор. — Помяните мое слово, пройдет еще сотня лет, и мир изменится, колдовство будет служить людям. Целиком и безраздельно. Оттого, если честно, я вам немножко завидую. Вы будете свидетелем этого, сударь мой Рух.
— Да не приведи бог, — отмахнулся Бучила. — Хотя, чего говорить, поживем — увидим. Вернее, поживу — увижу. Что тоже под сомнением ввиду последних событий. Всяких там полыханий и дождиков из ниоткуда и в никуда. Надеюсь, это был последний поганый сюрприз.
Ну и ошибся, конечно. Не успели чертовы дождики толком скрыться из виду, как чудеса посыпались как из драного решета. В лесу стали появляться небольшие участки с пожелтевшими, паршивыми елками. Деревья были еще живые, но зеленая хвоя стремительно, прямо на глазах становилась рыжей и опадала. Из свежих ссадин на коре вперемешку с янтарной смолой лился жидкий, дурно пахнущий сок. Небеса переливались разными оттенками алого, порой озаряясь едва заметными вспышками и выпуская к земле извилистые туманные струйки. Во лбу вдруг появилась легкая, зудящая боль.
Дважды на пути попадались выжженные пятна, внутри которых в медленном вихре кружились пепел и мелкие угольки. Встречались длинные полосы невесть каким макаром вспаханной почвы, сплетающиеся в затейливые узлы. Вывернутая наизнанку земля посерела, став похожей на высохший прах. Не было ни животных, ни птиц. Из зарослей временами доносились надрывные вопли и протяжные стоны, полные боли и затаенной тоски. Слабый ветер приносил то обычный лесной запах грибницы и прелой листвы, то отвратительное падальное зловоние.
А потом появился медведь… Слева в чаще оглушительно затрещало, кусты пошли ходуном, и на краю небольшой поляны возникла огромная бурая туша. Косолапый выбрался из леса и остановился, уставившись на людей черными бусинами матовых глаз. Что-то в нем было неправильно, что-то не так, но рассмотреть Рух не успел. Медведь издал протяжный, плаксивый рев и вперевалку затрусил к обозу. Ударили хлесткие, громкие выстрелы, егеря принялись палить прямо с седел, округу заволок едкий пороховой дым. И когда он рассеялся, медведь ничком валялся саженях в десяти от дороги, уткнувшись мордой в траву.
— Ого, огромный какой! — донесся восторженный голос барона Краевского. — У меня папенька обожает охоту на михайлов потапычей, все жду, когда какой его задерет.
— Шкуру бы снять, — сказал кто-то из егерей.
— Да она паршивая по началу лета, отрепья одни.
— Это да.
— Николе и такая пойдет, он не из благородных.
— Ох, блядь…
Егеря окружили добычу, и задорные возгласы тут же утихли. Бучила раздвинул толпу плечом и почувствовал слабость в ногах. Дохлый медведь был похож на обычного дохлого медведя, если бы не ряд примечательных странностей. Мех на заднице и задних лапах свисал неряшливыми, рваными лохмами, отслоившись вместе с кожей и обнажив зеленовато-белесую, ноздреватую плоть. В крупных, мокнущих порах извивались сотни тоненьких черных жгутов. От мерзкого, кисло-сладкого трупного запаха слезились глаза.
— Чем дальше в лес, тем больше дров, — сказал застывший рядом Захар, прервав томительную, жуткую тишину.
— Вэар-нэн-тэгери, — Ситул то ли выматерился, то ли прочитал молитву своим странным богам. — Этот зверь осквернен.
— Скверна.
— Точно, она.
— Не может этого быть.
— Да я тебе говорю.
— Назад, все назад.
Бучила инстинктивно отшатнулся. Ну да, для полного счастья вот этого как раз только и не хватало дерьма. Скверна, зараза, принесенная Пагубой и с той поры медленно, но верно пожирающая этот измученный мир, извращая и поглощая все на своем пропитанном кровью пути, начавшемся откуда-то с бескрайних просторов Сибири, где, по рассказам немногочисленных очевидцев, образовались огромные, по сотне верст в диаметре провалы, ведущие прямо в огненный ад. Их нарекли Очами Сатаны. И из Очей пришла Скверна, болезнь, а может, проклятие, ученые сломали тысячи копий в поисках ответа, но так ни к чему не пришли. Скверна, касаясь живого, вызывала кошмарные изменения: люди, животные и растения сливались воедино, разлагались и принимали новые формы, покрывались опухолями и язвами, отращивали лишние конечности, щупальца, рога, глаза и шипы, превращаясь в одержимых жаждой крови чудовищ. Одни за пару дней, другие за несколько лет, все зависело от силы заражения и особенностей отдельного организма. Исход в любом случае был только один, лекарство так и не было найдено, несмотря на все усилия колдунов и врачей. Сто лет назад смертельная зараза перевалила через Урал, подступив вплотную к границам Новгородской республики, и остановить ее с грехом пополам смогли, только отдав весь правый берег Северной Двины. Ну как остановить, Скверна уперлась в Плети и дальше отчего-то не пошла, потихонечку опустошая окрестности Сольвычегодска, который удалось отстоять, только предав огню тайгу вокруг города, вместе с несколькими зараженными деревнями и сотнями беженцев. Места те отныне дурную славу имеют и зовутся Мертвая Гарь. С той поры Скверн