ты жизнь пожила, вся такая бывалая, разное повидала дерьмо, а я полудурок деревенский.
— Он самый и есть. — Колдунья натянула поводья и отстала. Обиделась, видно. А на что — неизвестно. «Нет, — говорит, — ничего ужаснее убивающих друг друга людей». А ни хрена, самое ужасное — это такие вот сумасшедшие бабы, вечно находящие проблемы там, где их вовсе и нет. Заросли по краям дороги редели, открывая просветы.
— Пристаешь к даме? — спросил ставший свидетелем перепалки Захар.
— Да пошла она, — повел плечом Рух. — Мнит из себя больше, чем есть. Злющая такая. Мужика ей надо. Может, ты, а, Захар?
— Ага, держи карман шире, — хохотнул Безнос. — Я зарок дал с ведьмами дел не иметь. Была у меня одна мавка, тоже колдовала маленько, ох и дикая сука, два года прожили, и все плохо закончилось.
— Подожди, нос она откусила тебе? — догадался Бучила.
— Она. — Захар воровато огляделся, как бы кто не услышал. — Приревновала, падла лесная.
— А зачем врешь, что в бою суродовали тебя?
— Для форсу, — усмехнулся Захар. — Стыдно признаться, что бабенка нелюдская отмудохала здорового мужика. Какой я после этого командир?
— Только нос откусила? — Рух подозрительно скосил глаза.
— Чего? — переспросил Безнос и тут же догадался сам. — А, ты про это. Только нос. И волосьев повыдергивала изрядно.
— Опять, поди, врешь, — уличил Бучила. — Ты ж врунишка, оказывается, у нас. Оттого и нашу колдунью не желаешь развлечь.
— Кто врет? Кто врет? — закипятился Захар. — Показать?
— Да упаси бог, — открестился Бучила. — Я тебе как себе верю. Ты ж вон честный какой.
— Зубоскалишь, упырь? Не, ты меня не замай. Я щас тебе покажу. — Захар бросил поводья и принялся распускать шнуровку штанов. — Щас увидишь…
От сомнительного удовольствия лицезреть Захаровы прелести Руха спас вездесущий Ситул. Маэв, уехавший разведкой вперед саженей на тридцать, вернулся и доложил:
— Деревня впереди. Тихо там, и не видать никого. Лес по левой стороне гниет на корню, по правой более-менее.
— Деревня, — рассеянно повторил Захар. — Деревни нам только и не хватало.
Они выбралась из чащи на край огромного поля зеленеющей ржи. Ну как зеленеющей, посевы основательно истерзал Гниловей, намалевав извилистые, широкие полосы. Ростки вершка в два высотой покрылись мерзкой, пенящейся слизью, почернели и скорчились. Обезображенные растения едва заметно шевелились, и Руху стало не по себе. Поврежденные Черным ветром побеги тянулись к живым, стремясь обвить, задавить, удушить. Все это напоминало кошмарный, обрывчатый сон.
В полуверсте, посреди изуродованных полей, на плоском пригорке застыла небольшая деревня: тын, ворота, крест на маковке часовни и с десяток лохматых соломенных крыш. Ни людей, ни собачьего лая, ни дыма из труб.
— Дерюгинка, — сообщил, сверившись с картой, Захар. — Если Гниловеем задело, там уже никого не спасти.
— Задело, тут без вариантов. — Рух указал на затейливые полосы почерневшей ржи. — Вон, следы прямо в тын упираются. Сколько в округе еще деревень?
— Места необжитые, настоящая глухомань. — Захар снова вперился взглядом в карту. — Дальше на север Антиповка в пяти верстах и на западе, в трех верстах, Голодебовка. В остальном лес да болотины.
— Ну хоть это немножечко радует. — Бучила тронул коня. Для полного счастья как раз не хватало большого села или города, попавшего под Гниловей. Как в 1546-м. Тогда Черный ветер разрезал Варшаву напополам, и в воцарившемся хаосе сгинули почти четыре тысячи человек.
Деревенские ворота подтвердили самые поганые и мерзенькие предчувствия. Один из порывов Гниловея ударил аккурат по ним, превратив створки в частое решето. Толстенные дубовые доски вмиг отрухлявели, наполнившись липкой смрадной водой, железные полосы проржавели насквозь. Рух слегка толкнул тесаком, и ворота упали, подняв волну ароматов гниющего дерева, влажной грибницы и могильной земли. Примостившаяся за тыном крохотная сторожка пустовала. На дощатом полу хлюпала и булькала зловонная лужа, полная извивающихся, похожих на волосы, тонких червей.
— Демьян, ты со своими останься, приглядишь от ворот. Остальные за мной, — послышалась команда Захара. Правильное решение, глупо лезть всем вместе в этот нужник.
На первый взгляд казалось, будто деревня заброшена. Избушки перекосились, двери и окна зияли темными жуткими дырами, крыши прохудились, обнажив голые ребра искривленных стропил. И тишина. Зловещая, мертвая, сводящая с ума тишина. Тревожное ощущение зачумленного, пропитанного заразой, совсем недавно вымершего человеческого жилья.
— Как в склепе, — шепнул за спиной Захар.
— В склепах безопасно, как у мамки под юбкой, а вот здесь огромный вопрос. — Рух медленно пошел по улице, готовый палить из пистолей при первой возможности. По сторонам растекались вооруженные до зубов егеря.
— Господи, грязища какая, — брезгливо сказала за спиной Илецкая. Присутствие позади сумасшедшей ветеранши всех возможных войн внушало уверенность. Или не внушало. Хер знает, чего от нее ожидать.
— Барон, бросайте передо мной плащ.
— А у меня нету плаща, — с грустью сообщил Краевский. — Но я могу понести вас, сударыня!
— Убери руки, нахал, чего ты лапаешь? — взвизгнула Илецкая. — Руки, говорю, убери!
— Простите, сударыня, хотел помочь…
— Я тебя сейчас…
— Прекратите балаган, — огрызнулся через плечо Рух. — Нашли время.
— Он меня за сиськи, как потаскуху, хватал, — пожаловалась Илецкая. — И не скажу, будто мне не понравилось, но…
— Да хватит уже, — оскалился Рух, невольно позавидовав храбрости барона Краевского. Это же надо додуматься, живую ведьму без спроса за титьки хватать. Или храбрый, или дурак. И одно другому нисколечко не мешает.
Пахло странно. Не то чтобы неприятно, но… Сладковато, кисло и пряно, будто где-то совсем рядом свалили груду переспелых, лопнувших от сока, буреющих груш. Под ногами чавкала навозная жижа, кишащая странными, прежде невиданными насекомыми с кучей уродливых отростков, атрофированными крыльями и лишними конечностями. Рядом с дорогой расселась громадная облезлая крыса и удивленно разглядывала незваных гостей. Глаза животинки превратились в гроздья черных ягод и свисали с мордочки неряшливой бахромой. Брр, ужас какой… Деревенские домишки оплыли и рассохлись, бревна искривились и треснули, искрошились, сгнили или превратились в камень и матово поблескивающее стекло. За палисадником, словно ни в чем не бывало, прогуливались куры. Этим дурам все нипочем. Перья выпали, обнажив дряблую, покрытую язвами и коростами кожу. Среди шумного гарема гордо вышагивал петух с разорванным животом. Подруги суетились и кудахтали, клюя волочащиеся по грязи и помету кишки. Одна вдруг всполошилась, присела и снесла комок черной слизи с недоразвитым, уродливым цыпленком внутри. Боженька, прости и помилуй, если ты все-таки есть…
— Люди где? — с придыханием спросил идущий правее Чекан.
— Здесь они, больше негде им быть, — отозвался Рух медленно шествуя дальше по улице. — От солнышка спрятались. Представь, спишь, никого не трогаешь, просыпаешься, а у тебя, к примеру, ни ручек, ни ножек, а жена рядом лежит, похожая на зубастый раздутый мешок. А детишки, кхм, лучше не думать… Тут волей-неволей в подполье уйдешь.
— Или могли в лесочек утечь, — дополнил Захар. — С испоганенными Гниловеем такое часто случается. Манит их сырое и темное, падл.
— Да нет, тут они, рядышком, — отрезал Бучила и, как водится, не ошибся. Они почти добрались до центра деревни, когда в одном из домов приглушенно зашуршало и донесся сдавленный стон. Скособоченная дверь резко открылась, и через порог, цепляясь кривыми лапищами, полезла чудовищно распухшая туша. Дверной проем был узковат, но тварь это нисколько не волновало, она упорно перла вперед, раздирая бока, пока правый не лопнул, выплеснув отвратительную, желто-коричневую бурду и шевелящиеся окровавленные куски. Туша тут же подсдулась, и существо, радостно хрюкнув, вывалилось на крыльцо. Огромное, безобразное, похожее на слизня-переростка. Руки превратились в мощные лапы, а ноги иссохли и волочились сзади мокрыми тряпками без всяких костей. Совсем недавно это был человек. Коническое дряблое туловище венчала голова с искаженным лицом. Челюсть отвисла и обзавелась кривыми клыками, нос с глазами провалились внутрь, череп удлинился так, что затылок улегся на мягкую спину.
— Наше вам! — поприветствовал Рух, раздумывая, куда же стрелять и где у чудища под дряблой шкурой всякие жизненно важные штуки.
Тварь замерла, переводя белесые гляделки с одного на другого, а потом дернулась и издала громкий, наполненный болью и ненавистью вопль.
Одновременно бахнули с пяток выстрелов, по улице поплыл соленый пороховой дым. У кого-то не выдержали нервишки, что, конечно, было совершенно немудрено. Пули с хлюпаньем ударили в тварь, выбивая фонтанчики зеленого гноя. Она дергалась и извивалась, не переставая вопить и уж тем более не собираясь вот так запросто издыхать. Тварь звала.
И на зов ответили. Жуткие, агонизирующие крики резанули со всех сторон, и мертвая деревня в одно мгновение ожила. Затрещало дерево, вылетели окна и двери, и несчастная Дерюгинка явила миру всю мерзость, скрываемую в недрах своих оскверненных, проклятых изб. На улицу хлынула волна обезображенных Гниловеем людей и домашних животных. И было почти невозможно угадать, кто из них кто. Черный ветер порезвился на славу, такого разнообразия уродов Рух ни в одном бродячем цирке не видел. Почерневшие, вздувшиеся, склизкие, корявые твари, порождения чужеродной, извращенной фантазии. И не было им числа. Ну или у страха глаза велики…
Твою мать, твою мать… Бучила пальнул с двух рук, судорожно сунул пистоли в кобуры, выхватил тесак и на всю улицу заблажил:
— Уходим! Уходим! Быстрей, сукины дети!
Крик потонул в грохоте выстрелов. Из порохового тумана вывалилось колченогое стращище, сплошь обросшее каким-то вязким, сочащимся вонючей жижей грибом. Сразу стало понятно, откуда взялся запах подгнивших груш. Он шел от искаженных. Тяжелый и обволакивающий дух брожения заживо. Рух рубанул по протянутым лапищам, тяжелый клинок без труда рассек кости и размягченную плоть. Тварь лишилась загребущих ручонок и обиженно застонала, запрокинув башку. Бучила ткнул острием в горло и отпрыгнул назад. Тварь упала, но следом перли еще и еще. На глазах у Руха почерневшая скорченная женщина с ребенком, растущим из спины, сграбастала зазевавшегося егеря, рывком сломала шею и потащила с собой. Ребенок-нарост заливисто хохотал, выплевывая зеленые слюни.