— Давыд! — заорал Чекан, запоздало бросаясь на выручку. За ним еще двое.
— Назад! — успел крикнуть Безнос. — Назад, блядь!
— Давыд, командир, Давыд, — заполошно взмахнул тесаком Чекан. — Ты чего, он же…
— Назад, я сказал! — вызверился Захар. — Ему не поможете, а сами подохнете!
Стрела, пущенная Ситулом, попала ребенку прямо в хохочущий рот. Мать тоненько взвизгнула, выпустила добычу и прихрамывая уковыляла в переулок. Давыд остался лежать.
На Бучилу выскочило нечто похожее на свинью. Жирное, приземистое, с двумя уродливыми башками и кусками дерева, веерным гребнем торчащими из спины. Рух успел выставить клинок, и тупая тварь сама насадилась на лезвие. От удара упырь покачнулся, но устоял, прорыв каблуками две длинные борозды. Клинок вошел точно между двумя башками почти на половину длины, чудище заклацало пастями, пытаясь перекусить железо, завизжало и сдохло, уставившись на Руха крохотными остекленевшими глазками. Над ухом пронесся сгусток огня и превратил еще двух подступающих тварей в воющие факелы. Вонь подгнивших овощей перекрыл сладковатый запах горящего мяса. Илецкая включилась в работу.
Ударили несколько выстрелов, егеря сбились в плотный комок и ощетинились сталью.
— Держать строй! — заорал Захар. — Отходим!
Отходить было некуда. Улицу позади запрудили выродки самого кошмарного вида, сплошное месиво распухших, желеобразных туш, отращенных щупалец и выпученных глазищ. Мимо вихрем пролетел человек, и Бучила опознал дурного барона Краевского. Сашка, орудуя шпагой напропалую, кинулся прямо на тварей.
— Куда? — заорал Рух.
— Сапоги! — донесся ответный вопль, барон пырнул исковерканное, булькающее чудовище в отвисшее пузо и с размаху хлопнулся на колени возле мертвого Давыда. Господи, какой же дурак!
Первый сапог снялся легко, а вот со вторым вышла загвоздка. Сашка, с раскрасневшейся рожей, неистово дергал, подволакивая несчастного егеря вслед за собой. До подступающих тварей остались считаные сажени. Искаженные надвигались медленно, подергиваясь, хныкая и скуля.
— Забудь про сапоги, идиот! — крикнул Рух.
Барон не ответил, только сдул налипшую на глаза непокорную светлую прядь и рванул так, что едва не оторвал ногу у мертвеца. Сапог чавкнул и слетел, Сашка неловко взмахнул желанной добычей и хлопнулся на задницу в грязь. Вставать времени уже не было, и барон Краевский, сын благородного папеньки и наследник огромного состояния, запрыгал огромной, неуклюжей лягухой, стараясь не просрать шпагу и обувку, доставшуюся в лютом бою. Перекошенный набок, разорванный от паха до груди искаженный ухватил Сашку узловатой лапищей за полу камзола, раздался треск, и тварь осталась с куском ткани в руке. Барон вскочил и через мгновение ворвался в чуть приоткрывшийся строй егерей.
— Барон, еб твою мать, ты рехнулся, что ли, совсем? — восхитился Бучила.
— Па-апрошу не трогать мою драгоценную матушку, — отсалютовал сапогами Сашка. — Хотя, может, она бы и не против была. Видал сапоги?
— Полудурок.
— Не спорю, — счастливо рассмеялся барон. — Но полудурок с сапогами лучше, чем без.
— Кончайте трепаться, — крикнул Захар. — Сваливаем! Сударыня, будьте добры расчистить проход.
— А-а-а, сами, значит, не можете? Все за вас хрупкая девушка делать должна? — Илецкая выступила вперед. Обратный путь до ворот кишел искаженными. Искалеченные, склизкие, опухшие, сросшиеся между собой твари выползали из хлевов, избушек и погребов. От сладко-гнилостной вони забродивших фруктов туманилась голова. Воздух вокруг колдуньи задрожал, запрыгали мириады остро покалывающих кожу крохотных искр. Зародившийся крохотный клубок ярко-синего пламени превратился в потрескивающий шар и понесся по деревенской улице. Колдовской огонь, жидкий, текучий и густой, словно мед, пролился стремительным гудящим потоком, охватив искаженных, заборы и избы. На мгновение стало нечем дышать. В оранжевом пламени метались, размахивали конечностями и выли сгорбленные фигуры. В лицо ударила обратная волна раскаленного воздуха с запахом подгоревшего мяса.
— Погнали! — скомандовал Захар, и крохотный отряд рванул вслед утихающему огню. Под ногами хрустели горелые кости и угли, взлетали облачка невесомого серого пепла. Было хорошо видно, как Гниловей изменяет скелеты, забавляясь с формами и структурой. Лопнувшие, проросшие побегами ребра, черепа в черепах, страшные пасти, разбухшие позвонки. Дорогу устилали обугленные, скорченные тела. Илецкая наконец-то показала себя. Интересно, сколько магического потенциала использовала эта коза? Ведь по-любому малую часть. Руху стало не по себе при мысли, что случится, если колдунья ударит в полную мощь. Тут, наверное, и небеса закипят. Избы по обе стороны уже загорелись. Извилистые подтеки огня ощупывали стены, пробовали измененные Гниловеем бревна на вкус, фыркали и жадно ныряли в открытые окна, чтобы вырваться обратно огромными всполохами всепоглощающего пламени. Вспыхнули соломенные крыши, повалил густой, черный дым.
Из ворот на открытый простор вылетели закопченной, провонявшей дымом, бряцающей сталью толпой, окончательно сломав строй и матерясь на разные голоса.
— Едва не попались, — счастливо сообщил Захар.
— Ты, между прочим, горишь, — заметил Рух и принялся хреначить капитана по мундиру, тлеющему на широкой спине.
— И немудрено, — кивнул Безнос. — Глянь, полыхнуло как, залюбуешься.
Полыхало и правда на загляденье. Дерюгинка тонула в гудящем огне, пламя стремительно пожирало несчастную деревеньку, выбрасывая клубы черного дыма и снопы оранжевых искр, пожирая избы, амбары, сараи, часовню и всю мерзость, расплодившуюся внутри. В объятых пламенем воротах мелькнули уродливые тени, бахнули выстрелы и тени пропали. Жар становился невыносимым, кусая за руки и лицо.
— Горячая ты дамочка, — восхитился Бучила.
— Мне все так говорят, — скромно потупилась Илецкая. — Хотя вон наш профессор не очень доволен.
Светило науки метался вдоль горящего тына, заламывая руки и нечленораздельно вопя. За ним бегали помощник и кучер в тщетной попытке скрутить резвого старика.
— Вы чего убиваетесь, профессор? — Рух перехватил Вересаева за шкиряк.
— Удар по науке, страшный удар, — профессор дернулся. — Столько великолепных экземпляров безвозвратно утрачено!
— Эти великолепные экземпляры нас бы прикончили без зазрения совести, — ухмыльнулся Бучила. — И науку бы вашу сожрали при первой возможности.
— Да я понимаю. — Вересаев как-то сразу обмяк. — Другого выхода не было… Но как жаль, как же жаль… Я не могу…
— Можем на обратном пути остановиться и покопаться в золе, — от неизбывной доброты предложил Рух. — Кости-то, поди, не сгорят. Наберете полные сундуки такого говна.
— Это сущие крохи по сравнению с тем, что я наблюдал, — всхлипнул профессор.
— Ну лучше, чем ничего.
— Лучше, — слабо улыбнулся Вересаев и позволил помощникам взять его под руки и повести к карете. — Обещайте мне, сударь мой вурдалак!
— Будем живы, непременно заглянем! — отозвался Бучила и отвлекся на горестный крик.
— Да что за невезение! — Барон Краевский, раскрасневшийся и разъяренный, прыгал на одной ноге в тщетных попытках натянуть добытый с боем сапог. Потерпев сокрушительное поражение, выкрикнул нечто нечленораздельное и зашвырнул обувку в огонь.
— Не подошла обновка? — участливо спросил Рух.
— Малы, — вздохнул Сашка. — Безбожно малы. А я из-за них чуть не подох.
— Риск благородное дело, — утешил Бучила. — Чую, трупов нас еще ожидает немало. Глядишь, с каким повезет.
— Долго ждать, — отмахнулся барон. — У тебя случайно нет запасных сапогов?
— Не, я налегке, — признался Бучила. — Хочешь, лапти сплету? Умел когда-то давно, может, и не забыл.
— Лапти, пожалуй, не надо, — еще больше загрустил Краевский. — Засмеют. Где это видано — дворянин в холопской обувке?
— Лучше босиком?
— Для чести урону меньше, — кивнул Краевский. — Господь нас босыми да голыми создал.
— Тогда и портки скидывай.
— Отстань, упырь, горе у меня.
— У профессора горе, у тебя горе, — развел руками Бучила. — Зато у деревенских, вон, радость, видать.
Горящая Дерюгинка выла и визжала на разные голоса. Страшно, надрывно и жутко. Трещали уголья, проваливались крыши, рушились срубы. От дыма, гари и кисло-сладкой вони обугленной плоти было нечем дышать. На часовне, чуть ли не подпирая верхушкой паршивые облака, знамением приближения чего-то поистине кошмарного, полыхал объятый пламенем крест.
Черный дым от горящей деревни остался далеко за спиной, истаял, превратился в марево, а потом и вовсе исчез. Лесная дорога уверенно вела на север, глубже и глубже под алые, растрескавшиеся, вселяющие страх небеса. Время едва перевалило за полдень, но на землю вдруг начали опускаться странные, болезненные, серо-багровые сумерки. Стылая, обжигающая кожу, пахнущая дрожжами и прелью, липкая полутьма ползла из чащи, оврагов и топких болот. Покрытое шрамами, истерзанное, рваное небо оставалось относительно чистым от туч, но словно утратило прозрачность и налилось мутной, стоячей водой. Солнце померкло, укуталось в туманный саван и больше не грело, застыв в зените размытым, белесым пятном.
Рух поморщился, ощутив странное гудение в голове. В череп будто залетела пчела и теперь не могла выбраться, суматошно колотясь о затылок, лоб и виски, подтачивая разум и выводя из себя. Бучила потряс чугунной башкой, пытаясь прогнать наваждение, но нисколько не преуспел. Неприятное ощущение только усиливалось. Ух, сука! Боль полоснула острым ножом. Траханая пчела устала искать выход и безжалостно засадила жало куда-то в основание черепа. И нет бы сдохла, как путная пчела после укуса, так нет, пчела оказалась неправильная и сразу, без проволочек, ужалила дважды, в затылок и левый висок. Всегда ненавидел пчел, наглые, бесцеремонные, лезут везде. И хитрые, сволочи, приучили людей свою блевотину жрать. А те и рады…
Едущий сбоку Захар изменился в лице, закашлялся и сплюнул под копыта коня.