Он выудил из кучи мелочевки монету с хищным двуглавым орлом на реверсе.
— Рубль?
— Он самый, — покивал Рух. — Настоящий московский рубль. А еще полуполтинники, полтинники и копеек без счета. Вроде ничего необычного, но в кошелях московских денег больше, чем новгородских.
— Подозрительно, — согласился Захар. — У нас расчет в московитских деньгах не ведут. Закон по этой части строг.
— Вот и я говорю, — поддакнул Рух. — Если только они в Россию хотели утечь, да не успели. Предположение глупое, но других нет.
— Мои орлы, может, нарыли чего. Чекан! Чекан! — заблажил Безнос. — Закончили, нет?
— Закончили, господин лейтенант, — к ним подошел чем-то чавкающий Чекан. — Мяса вяленого сыскали целый мешок, воняет гадостно, но с голодухи сойдет. Вернее, три мешка, но два Гнилухой побиты, и какая-то пакость в них завелась. Упырю можно скормить, ему все одно.
— Себе скорми, морда, — оскорбился Бучила.
— Для тебя сберегу, потом еще будешь просить, — хохотнул Чекан. — В остальном по сумкам все как у людей — одежа, мыльно-рыльные, порох, припасы. Из приметного только вот это. — Он всучил командиру кипу бумаг.
Захар зашелестел страницами, нахмурился еще больше, передал Руху одну из бумаг и сказал:
— Вот тебе и рубли.
Бучила принял бумагу крайне официального вида, с печатью и подписями, и быстро пробежался глазами по убористым строчкам. В животе остро кольнуло. У него в руках была подорожная, выданная таможней города Торжка двадцать первого мая сего года, на право въезда из Русского царства и свободного передвижения по хранимой Богом Новгородской республике сроком на три месяца, на имя купца Степана Буркова, и с ним три телеги товара и охраны двадцать семь человек.
— Каково, а? — спросил довольный произведенным впечатлением Захар. — Все концы к московитам ведут, как ни крути. Въехала эта шобла оттуда и давай тут воду мутить. Ха, купцы. Видал я таких купцов. На три телеги столько охраны.
— А я знал, жопой чуял. — Чекан сплюнул нитку мяса, завязшую в зубах. — Без московитов драных не обошлось. Тут еще пачпорта. И тоже московские.
— Насчет купцов крайне сомнительно, — согласился Бучила. — Будто торгашей хлебом не корми, дай забраться в самую глушь, где ни людей, ни дорог. И согласен, охраны многовато для трех телег. Золото разве везли?
— А это надо будет опосля у придурков с торжковской таможни спросить, — ощерился Захар. — Должны были груз осмотреть, но к гадалке не ходи, получили в потные лапки по паре грошей и без препятствий впустили. Бесово семя. Ручонки лично отрублю, тварям.
— Злой ты, — поежился Рух.
— Будешь тут злой. Московитские агенты шастают как у себя дома, а я подбираю хвосты, — отмахнулся Захар. — Че они задумали, суки?
— Я бы не торопился с выводами, — осторожно сказал Рух. — Будь ты московитским агентом, так же бы в открытую въехал, бумаги, уличающие хранил, пачпорта и рублей полные кошели? У нас, конечно, в моде разговоры, дескать, московиты все сплошняком дураки, но не до такой же степени?
— А я почем знаю? — Захар немножко убавил пыл. — Чужая душа потемки. Но ты же любишь факты? Фактики всякие. Вот это они и есть: прибыли из Московии, прикинулись купцами, шастали возле Щукино, а потом вдруг оказались, где оказаться никак не могли. И при этом, ты сам сказал, знали про Гниловей. И чего теперь думать?
— Да не знаю я. — Рух отвлекся на суету и шум и увидел Осипа Плясца в окружении сотоварищей. — Так, все, некогда мне.
— Куда? — вскинулся Захар.
Бучила отмахнулся, вихрем подлетел к Осипу, сцапал опешившего лекаря за грудки и прохрипел прямо в лицо:
— Ну как она, как? Жива?
— Господи, напугал, — выдохнул Осип и тут же успокоил: — Жива барыня, жива. Досталось ей крепко — ребра поломаны и правая рука в трех местах. А еще паскуда эта страшная… — он смешался. — Чудище проклятое барыне бок прокололо хоботом, так и не вырвать было, пришлось вырезать. А на конце шип костяной и зубчиков тьма, вцепляется насмерть. Без сознания барыня, в себя не приходила ишшо. Оно и к лучшему, отдохнуть ей надо. В карету к профессору ее положили, когда очнется, конопляного масла налью.
— Спасибо, братец! — Рух от переизбытка нахлынувших чувств обнял лекаря.
— Да я чего, — смутился Осип. — Хучь и ведьма, а все ж человек. А тварищ как пожгла? Залюбуешься. Без нее хлебнули бы говнеца.
Бучила выпустил лекаря и облегченно вздохнул. От мысли, что Ольга жива, несказанно потеплело на грешной душе. Вот ведь бывает: вредная стерва, колючая, словно сучий шиповник, в обращении противная, а переживал, как за себя. Почему? Да хрен его знает, чем-то взяла, и не то чтоб как баба, а просто чем-то расположила к себе. Чарами колдовскими, видать. Или Заступино единение знаменитое, когда всякий Заступа другому истинный брат. Хотя это точно мимо, нет никого подлей и зловредней, чем двое оказавшихся рядом Заступ.
Послышались крики и громкая речь, через остатки баррикады полезли студенты, окружившие оживленно жестикулирующего профессора Вересаева. На лице Франца Ильича читался ничем не прикрытый восторг. О, кому война, кому мать родна.
— Есть поводы для веселья, господин профессор? — с подозрением спросил Рух.
— Ох есть, сударь мой вурдалак, ох есть! — Вересаев промокнул раскрасневшееся лицо кружевным платком и тут же смутился. — Ну то есть для вас нет, а для меня есть. Для науки! Для науки! Видите, видите? — Он подскочил к дохлому слизню и указал тростью на склизкий бок. — У меня не хватает слов. Восторг, какой восторг.
— Ну расцелуй его, — посоветовал Рух.
— Вы не понимаете, дорогой мой Заступа. — Вересаев замахал руками. — Этого существа не может существовать! Простите за каламбур. Не может!
— Как же не может, вот он, падла, — подошедший Захар наградил тварищу пинком. Слизень заколебался куском мерзкого зеленого студня. — Существует и хотело живьем нас сожрать. И еще куча таких.
— В том и дело, господин сотник! — взвился профессор. — Их не может быть, но они есть! Вид совершенно несвойственный нашей фауне. Да, на загрязненных Погибелью землях по сию пору, и не так чтобы редко, зарождаются самые невообразимые существа, но они всегда единичны, часто нежизнеспособны и не способны к биологической репродукции.
— К чему? — переспросил переставший жевать Чекан.
— Трахаться не могут, — пояснил Рух, известный знаток всяких наук. — Не то что мамка с папкой твои.
— Мамка с папкой мастера были на такие дела, — хохотнул Чекан. — Я восьмой по счету у них.
— Отставить балаган, — прервал Захар. — Продолжайте, профессор.
— Ага, продолжаю. — Вересаев поглубже вдохнул. — О чем это я? Ах да, Погибель и поныне рождает чудовищ, но они не оказывают ни малейшего влияния на природу. Максимум, такое ммм… животное встраивается в существующие пищевые цепочки на неопределенный срок. Обычно совсем незначительный, ибо, как я уже говорил, подобные экземпляры маложизнеспособны. Дай бог памяти, но у нас в год от силы регистрируют один-два случая появления таких существ. На самом деле число кратно больше, но на столь огромной и дикой территории обнаружить их попросту не представляется возможным. Описан случай, когда подобная тварь появилась в лесах неподалеку от Пскова, и мавки и чудь приносили ей жертвы, пока местный священник не забил тревогу…
— Ближе к делу, профессор, — попросил Рух.
— Да-да, конечно, сию минуту. — Франц Ильич немножко успокоился. — К чему это я? А к тому, что описанный выше случай тут никак не подходит. Существ много, и они явно отличаются размерами и окраской, что с огромной вероятностью говорит о разных поколениях. И они совершенно нетипичны для наших мест. И по стечению обстоятельств появились непосредственно после Черного ветра. И я, господа, ответственно заявляю — это инвазии, абсолютно чуждые нашему миру виды, и мы с вами стали свидетелями Нарыва.
В обрушившейся тишине было слышно, как ползет капелька пота по скуле Чекана, как машет крылышками яркая бабочка, перепархивающая с цветка на цветок, и как отваливаются челюсти у егерей. У стоящего рядом Захара дернулась щека, и он нарушил молчание:
— Ну на хер, не может этого быть.
— Еще как может, — утешил Бучила. — В действии главнейший житейский закон — закон подлости. Если может случиться нечто невообразимо паскудное, оно обязательно случится. Я вот чего-то подобного ждал. Нарыв еще пустяки. Думал, вообще Антихрист придет.
— Вот вообще не до смеха, — нахмурился Безнос.
— Это да, — согласился Рух. — Не к добру зубоскальство мое. Когда про Нарыв слышу, сам не свой становлюсь.
Смешного и правда было мало. Вообще, на самом деле не было ничего. На долгом Руховом веку эту гадость он еще не встречал и встречать не хотел. Нарыв штука куда поганее Гниловея. Но редкая, и на том Господу Богу спасибо, а то будто мало дерьма на миру.
— Может-может, — подтвердил профессор Вересаев. — Это со всей определенностью Нарыв, или, как принято в науке, Eripius foramen — Дыра исторгающая, очередной феномен, оставленный Погибелью. В совершенно непредсказуемом месте ткань мироздания неожиданно прорывается, и из образовавшейся прорехи может появиться все что угодно — поток морской воды с невиданной рыбой, дождь из чуждых животных, парящие острова, снег посреди лета, тучи пепла и даже жидкий огонь. И весьма часто появляются чудовищные создания. — Он указал на дохлого слизня. — И мне несказанно повезло первым открыть этот вид. Я назову его Limax daemonium!
— Вы ведь ненормальный, — ахнул Бучила. — Вас, господин ученый, надо в лекарне для душевнобольных ледяной водой и колотушкой по затылку лечить.
— Конечно, ненормальный, он же профессор, — согласился Захар. — От науки завсегда сходят с ума. Ибо всякая наука от Сатаны.
— Простите, господа, простите. — Вересаев умоляюще сложил руки. — Меня переполняют эмоции. Я всю жизнь хотел увидеть Нарыв, и это сбылось! Не могу поверить, не могу, Господи… у меня нет слов… — Профессор неожиданно разрыдался.
— Старик — виднейший специалист по Нарывам в нашенском университете, — пояснил барон Краевский. — Да и в Европе в тройку входит. Хо