— Слизни? — насторожился Захар.
— Это вряд ли, — скривился Чекан. — Слизнякам пошто в засаде сидеть? У них вон сколько интересных делов — рожай, трахайся, жри детей.
— Проверим? — прищурился Захар.
— Ты у нас командир.
— Я, ты и Бучила, — быстро перечислил добровольцев Захар. — Петр, Ерема, уводите профессора, мы догоним.
Егеря молча кивнули и поползли назад, увлекая за собой сокрушенно постанывающего профессора. Захар, пригнувшись, скрылся в гниющем подлеске, следом исчез Чекан и последним проклинающий все на свете, разнесчастный и подневольный упырь. Под дубом могло оказаться все что угодно, и проверять, естественно, не хотелось. Да чего уж теперь… Под ногами похлюпывала черная жижа, от тухлой вони слезились глаза, встретившийся на пути трухлявый пень обзавелся пастью и слепо шарил вокруг корнями, вырванными из отсыревшей земли. Сверху уродливой шапкой торчала горка отвратительной малиновой пены.
Буйный пень обошли стороной, едва не вляпались в черную лужу с подозрительно подрагивающей водой и почти достигли дуба, когда вдруг грубый, похожий на треск сухих веток голос глухо сказал:
— Стой, человече, ближе не подходи.
Впереди, за кустами, будто дернулась и застыла размытая тень, но, кроме куч полусгнивших стволов, рассмотреть ничегошеньки не удалось.
— Кто здесь? — тихонько спросил Бучила, жестом показав Захару с Чеканом опустить оружие. Если сначала говорят, значит, настроены на разговор. Хотели бы смертоубийства, напали бы без всяких предупреждений.
— Это и не человече вовсе, — сказал второй голос, может, самую чуточку менее скрипучий, чем первый. — Мертвяком разит от яго.
— Да тут отовсюду говниной всякой разит, — резонно возразил первый. — Зрю человеков. У кажного две руки, две ноги.
— А я говорю — не человече это! А ты старый дурак и в башке мохом пророс.
— У кого пророс? Чичас посмотрим, чего у тебя в башке, лахудра еловая…
— Правда ваша, не человек, — Рух поспешил погасить разгоравшийся в кустах кровавый конфликт. — Вурдалак я. И со мной двое. Эти люди, но крови у любого попьют. А вы чьих будете?
— Ну вот, я тебе сказала — не человек, а ты спорить! — раздалось из зарослей. — Дурак.
— Сама дура! — В кустах хрипло закашлялись, закачались молодые рябинки, куча неприметного с виду бурелома вдруг дрогнула, пришла в движение и превратилась в настоящего лешего. Лесной хозяин выпрямлялся, суставы щелкали, словно высохший хворост — высоченный, сажени под полторы, свитый из корней, побегов, коры и свежих ростков. На левом боку жутко скалились два почерневших человеческих черепа, вросших в грубую зеленую плоть. В лапищах огромная сучковатая палица. Чуть в стороне вторая коряга сдвинулась с места, превращаясь во второго лешака — похудее и поменьше размером.
— Вурдалак, значится? — Леший тряхнул свалявшейся в колтуны, набитой шишками и сосновыми иголками бородой. Мутные, огромные как плошки, ничего не выражающие глазищи уставились на Бучилу.
— Мое почтение. — Рух слегка поклонился, стараясь не делать резких движений. С лешими иначе нельзя, хрен поймешь, чего у них на уме. — Разрешите представиться — вурдалак Рух Бучила, со свитой.
— Вурдалак — это хорошо, — одобрительно ухнул лешак, не обратив на людей никакого внимания. — Человеков я не люблю. От людей беды одни и ничего кроме бед. Вурдалаков, впрочем, тоже не очень приветствую, но лучше уж так. Я местный хозяин, звать Шушмар Зеленая Борода. — Он кивнул за спину. — А это жена моя — Вирашка.
— Вираша, — проскрипела лешачиха.
— К вашим услугам, — Рух снова почтительно поклонился и тут же поспешил козырнуть полезным знакомством: — Между прочим, с владыкой Кохтусом дружбу вожу.
— С Кохтусом! — Вирашка всплеснула крючковатыми лапами.
— Вражина мой старый, — проскрипел Шушмар. — Такая сучара, не приведи лесной бог. Взял у меня в долг стадо оленье, по сию пору возвращения жду. Лет триста, почитай, уж прошло.
— Ну не прямо в дружбе, — смешался Бучила. — Знакомство по долгу службы вожу.
— Нечего с ним якшаться, — выпалила Вирашка. Борода у нее была немногим меньше, чем у мужа. В огромной безгубой пасти торчали редкие тупые клыки. — Обормот он и прохиндей. И в лесу никакого порядка нет у него. Уж мы-то знаем!
— А у вас прямо порядок, я погляжу, — съехидничал Рух. — Страшил расплодили безмерно, а сами в чаще сидите.
— Так я и говорю — все беды от человеков, — прогудел леший.
— От человеков?
— А от кого? Не от зайцев же. — Шушмар указал палицей на черное кишащее слизняками пятно. — Третьего дни явились люди: громкие, злые, с железным оружием и огненным боем. Привели других людей, целую толпищу, те тихие, покорные были, а злые люди их били и бабенок таскали к себе. И с ними два колдуна, я таковских на своем веку не видал, преогромнейшей силищи колдуны, черной волшбой от их разило аж за версту. А я все приглядывал, интересно ведь, по кой таких дорогих гостей принесло. Сукины дети. А они чего удумали — на поляне начертали знак бесовской, ночью привели тихеньких, связали и брюхи всем вспороли ножом. Никого не сжалели, ни ребятишек, ни баб. Ох и мучились. А колдуны орать на непонятном наречии принялись, и глянь, пятнышко черное появилось и давай вырастать. А на поляне свара затеялась, человеки с оружием попытались колдунов прибить, да те не лыком шиты, готовые были, видать, пятерых волшбой иссушили, туман сизый накинули и бросились в лес. А за ними погоня, не знаю, чем окончилось там. Пятнышко черное надулось в преогромный пузырь, самого страшенного облику, видно было, что лопнет вот-вот, ну я дожидаться не стал, ударился в бег, тем и спасся, видать. Шандарахнуло знатно, меня подхватило, мордой по земле провезло, вся рожа в занозьях, кинуло в яму с водой. Ветрище свищет над головой, и воняет, будто разложившийся труп подожгли. Поднялся, небо красным горит, и лес мой родной гниет и кривляется весь на корню, а я тут кажное дерево знаю, кажную травину, кажный кусток. — Леший неожиданно жалобно всхлипнул.
— Вона чего натворили, диаволы, — всплеснула лапищами Вираша. — Мы таковских тварей отродясь не видали. Угодья родовые поганят, зверей исковеркали, а кто уцелел — разбежались, разве теперь соберешь?
— Сидим ныне — горюем, — вздохнул Шушмар. — Чего делать — не ведаем.
— Да мы сами не очень соображаем, — утешил Рух и покосился на Захара. — Ну и как тебе такой поворот? Завелись тут, у тебя прямо под носом, прости за каламбур, черные колдуны и открыли Нарыв, а ты хлебалом щелкал, мавок, да московитов винил. Все еще не хочешь Консисторию вызывать?
— Да вроде как и пора, — поежился сотник. — Я одного не понимаю, на кой черт им сдался Нарыв?
— Тот странный тип, который в подвале подох, кроме прочей ерунды, сказал, что это оружие, — напомнил Рух.
— Бредил он, — отмахнулся Захар. — Ну какое оружие? Хотя… Сука, а ведь есть определенный резон. Если взять и на территории противника пяток Нарывов открыть, противнику этому ох как несладко придется. Можно разом целую губернию обезлюдить, посевы побить, людей в чудовищ оборотить. Придется кучу войск туда перебрасывать, и хозяйству преогромный урон.
— Ну вот, видишь, а то заладил: «бред-бред», — невесело усмехнулся Бучила. — Нет таковской подлости, на которую бы человек не пошел.
— Истинно так, — прогудел леший. — Оттого и скрываемся мы, уходим подальше в глухие леса.
— Хреново скрываетесь, я вас издаля высмотрел, — похвастался Чекан.
Леший мельком глянул на егеря и закряхтел, видимо, изображая заразительный смех. И, откряхтевшись, сказал:
— Высмотрел он. Глазастый, ого. Если б я нарочно не показался, вовек бы не углядел. Мне об вас давно обсказали, я тут хозяин, ко мне всякая птица и зверь с докладом идет. Слышал, как вы страшил поганых порубали в деревне, а теперича гляжу — и сюды добрались. На дух людей не переношу, но враг нынче обчий у нас. Мыслишки есть, как страшил извести?
— Ни единой, — признался Бучила. — Мало нас, и подмога будет неизвестно когда.
— Ох-ох. — Шушкар потыкал палицей в землю. — И от меня толку нет. В бывалые времена собрал бы тыщу волков да сотню медведей, войско дикое да косматое, а ныне? Ни волчишек, ни мишек, всех люди повыбили. Все беды от человеков. Разве сам выйду на бой, вспомню молодость…
— Какой тебе бой? — вспыхнула лешачиха. — Я те покажу бой! — Она приложила мужа пятерней по спине. — Сиди уже, вспоминальщик.
— И тебя, каргу березовую, слушать не буду, — огрызнулся леший, но тут же как-то разом присмирел, растеряв боевой пыл и задор. — Стар я для таковских делов. А так бы страшилищам показал! Видали самую громадную? За главаря у них, точно вам говорю, помыкает остальными, как вздумается, приказы дает и рожает без продыху. Башку бы уродскую размозжить, глядишь, без нее долго не протянут.
— Резонно, — согласился Бучила. — Это как у болотных паутинников, всем заправляет самая здоровенная и старая тварь, сгубишь ее — весь выводок помрет сам собой.
— И укруты еще, — оживился Чекан. — Всякий знает, первым делом Матку изничтожай, остальные теряются, и можно голыми руками брать. Помнишь, Захар, возле Сысоево отыскали гнездо?
— Рад бы забыть, — оскалился Безнос. — Мне тогда руку прокусили, и загнило, лекарь, падла, отрезать хотел, ему-то чего, чужая рука, знай вжикай пилой, еле отговорил, пришлось пистолем в рыло наглое тыкать. Матку надо прибить. Попробуем, что ли?
— Мысль дельная, но все одно глупость страшная, — обронил Бучила, задумчиво поглядывая в сторону кишащего тварями поля. — Обмозговать надо, и желательно подальше от этого милого места…
Военный совет прошел как-то буднично, скучно, без криков, мордобоя и взаимного хватания за грудки. Пригласили барона Краевского и профессора Вересаева, как единственных в отряде дворян. Ну, кроме толстомордого маркиза Васильчикова, успевшего к вечеру нажраться до потери сознания. По всему выходило, что студентики водку сдали не всю. Еще позвали мрачного Ситула, как личность близкую к природе и способную дать дельный совет. Ставку главнокомандующих устроили за покосившимся сараем в заброшенной деревушке. Егеря подновили баррикаду, и деревенька на холмике превратилась в малую крепостицу с гарнизоном из очень храбрых и очень глупых людей. Ну и одного несчастного нелюдя. Вернее, даже двух. Совет постановил Матку изничтожить до смерти и тем одержать блистательную и безоговорочную победу. Ну или хотя бы выиграть толику времени. Четыре голоса против одного. Ситул не голосовал, рядовым не положено судьбы мира вершить. Только умирать. Итого четверо — подло сговорившиеся Захар, Чекан, Сашка и драный профессор. И оставшийся в гордом одиночестве осторожный и осмотрительный Рух. Единственный голос разума в бушующем океане глупости и безумия.