родолжал упорно пробираться вперед. Упорство, сука, главная добродетель для дурака.
Позади сдавленно замычало, и Рух оглянулся. Сашка, мешком свисающий по обе стороны коня, дергался и стонал.
— С возвращением! — Бучила перекинул ногу через круп и элегантно, что твой гусар, выпрыгнул из осточертевшего седла. Нет, определенно, конные прогулки — это что-то из разряда адовых мук. Задница стерта, кости ноют, все затекло.
— Сука, тварь, — засипел барон. — Я тебя…
— Давай обойдемся без пошлых угроз, — ласково попросил Рух. — Согласись, ты не в том положении. Связанный, беспомощный, наедине с вурдалаком, в страшном, темном лесу.
— Убью, — захрипел Сашка. — Только развяжи меня, тварь.
— Ага, конечно, сейчас. — Рух за волосы приподнял голову пленника и поднес флягу. — Пей.
— Пошел ты. — Сашка замотал головой. На затылке у него надулась синяя шишка размером с курье яйцо.
— Не хочешь — не пей, — пожал плечами Бучила и убрал флягу. — Думаешь, уговаривать буду?
— Ты чего со мной сделал? — прохрипел Краевский.
— С собою забрал, — отозвался Рух. — Дорога неблизкая, а голодать я не привык. Захочу перекусить, а тут вот, запасец имеется. — Он похлопал барона по заднице.
— Да ну нет, — ужаснулся Краевский, живо представив свою незавидную долю. — Мы же друзья.
— Конечно, друзья, — утешил Бучила и вновь забрался в седло. Лошадь всхрапнула и сдвинулась с места. — А друзья зачем надобны? Правильно, товарищ товарища выручать. Ты мне кровь, я тебе путешествие по самым живописным местам. Глянь, какая коряга приметная, на собаку похожа. Или на коркодила, с какой стороны посмотреть. А вон на елке нарост, где бы ты еще такую красотень повидал?
— Сам ты нарост, — окрысился Сашка и неожиданно захихикал. — Понял я, зачем ты меня уволок. Хочешь, чтобы я остался живой.
— Да мне, если честно, плевать, — признался Рух. — Че ты, дите малое, чтобы я жопу тебе подтирал? Решил помереть — помирай. Если уж на то пошло, то я бы лучше Захара тогда уволок. От него хоть польза обществу есть, а с тебя какой прок? Пьяница, развратник и дармоед.
— Ну конечно, прямо поверил я, что сожрешь, — упорствовал Сашка. — Тут ехать меньше дня до Вышнего Волочка. Не станешь ты друга жрать из-за такого-то пустяка.
— Время покажет, — неопределенно отозвался Бучила.
— Ты же Заступа, обязан человека беречь, — медово пропел Краевский. — Ты же добрый, хороший, я знаю.
— Продолжай, лесть я люблю.
— Паскуда ты, упырь! — взорвался барон. — Ух я до тебя доберусь. Трусливая, подлая мразь!
— Матерись, не стесняйся, авось полегчает.
— Развяжи меня, тварь!
— Ага, разбежался.
Сашка обиженно засопел и затих, наверное, придумывая, как выпутаться из сложившейся ситуации. Потом шумно завозился и снова обмяк. Ничего не придумал, видать. Это только в приключенческих романчиках связанный герой невероятными усилиями распускает узлы и вступает со злодеем в последнюю схватку, с трудом побеждает и уезжает с освобожденной принцессой в закат. В жизни все, конечно, немного не так, узлы не поддаются, злодей забивает героя ногами, словно приблудного пса, мочится на остывающий труп, а потом трахает принцессу, пока не наскучит. Жалко принцессы нет и герой слабоват, об такого только мараться…
— Пить дай, — попросил Сашка. — Губы спеклись.
— Я предлагал, ты отказался. У меня ноги не казенные к тебе по первому зову бежать.
— Ну пожалуйста.
— Кормилицу позови, ты же барон, пущай титьку сунет тебе.
— Сука.
— Слышал уже. Ты давай поновей. Удиви изысканным оскорблением.
— Выблядок!
— Фу, ну это грубо совсем.
— Прошмандовка зубастая.
— Неплохо.
— Шмара затраханная.
— Это обидно уже. — Бучила притворно всхлипнул.
— Развяжи.
— Попозже.
— Когда?
— Когда время придет.
Краевский пробурчал нечто грозное и нечленораздельное и заткнулся, уставившись под копыта. Жрать его Рух на самом деле не собирался, а вот спасать… Ну тут тоже смотря с какой стороны поглядеть, участь, уготованная молодому барону, была почетной, но малоприятной, Бучиле его даже было немножечко жаль. Но что поделать, суровые времена требуют суровых решений. Он сам до сих пор не знал, почему выбрал именно Сашку, наверное, оттого, что молодого барона можно было похитить легче всего. Вряд ли кто-то другой с той же радостью отправился бы провожать вурдалака в ближайший лесок. А этот клюнул на Ольгу, как карась на опарыша.
Мысли постоянно возвращались к Захару и остальным. Прибытие мавок внушало крохотную надежду, теперь можно было неплохо укрепиться в деревне и посидеть в осаде, оттягивая слизняков на себя до победоносного прибытия армии. А в том, что армия рано или поздно придет, сомнений не было никаких, раз Ситул разыскал своих, значит, и Бориска благополучно добрался до Волочка и передал депешу кому положено. Пущай голова у больших шишек нынче болит. Теперь лишь вопрос времени, когда херово смазанная бюрократическая машина завертится. С другой стороны, мавки вряд ли согласятся сидеть в крысоловке и, скорее всего, примутся за свое любимое дело — устраивать засады на мелкие группы тварей, обстреливать издали, заманивать в тесные овраги и утыкивать тропы мерзкими и хитроумными ловушками. Ну да, заставлять их сидеть в обороне — глупая глупость.
Справа открылся просвет и ощутимо потянуло стоячей водой, дорога вильнула и вывела на край огромного болота, уходящего почти что за горизонт. Ого, то самое, о котором покойный Шушмар упоминал. Посреди камыша и ряски торчали редкие, заросшие травой и кривым кустарником островки. К небу устремлялись бесчисленные стволы мертвых берез. В башку сразу пришла донельзя идиотская мысль. А почему, собственно, и нет? Бучила спрыгнул на землю, подобрал длинную палку и зашел в воду. Захлюпало, поднялась жуткая вонь. Палка ткнулась в твердое, Рух смело шагнул и сразу провалился на хер по пояс. Хлюпнуло, ноги ушли в тестообразную грязь, он рванулся, запаниковал, бросил палку и тут же ушел с головой. Вынырнул, отплевывая белесых червей, ухватился за кочку и вытянул себя обратно на берег. Вот блядство!
— Хорошее болото, мне нравится, — сообщил он недоуменно пялящемуся Сашке. — Глубокое и сосет на зависть самой прожженной портовой шлюхе. Прямо замечательное болотце, ети его вперегиб.
— Лучше бы ты утонул, — с сожалением промычал барон.
— Желать смерти ближнему последнее дело, — усовестил его Рух и полез в седло. С него ручьями стекала тухлая зеленая вода. Объяснять ни барону, ни лошадям свой экстравагантный поступок он не намеревался, мало ли какая блажь способна человеку в голову прийти. Может, жарко и освежиться решил, кому какое дело вообще? Или непреодолимая тяга к купанию в первой попавшейся луже. Этакая благородная блажь…
Дорога вилась по краю трясины, порой превращаясь в жидкое месиво, в котором ноги коней тонули по бабки и выдирались с неаппетитным причавкиванием. Деревья у воды гнили на корню, сбрасывая листву и почерневшую, слизистую кору, беспомощно протягивая голые, искривленные ветки. Гигантские елки, устав цепляться за размытую землю, падали в болото и медленно тонули, обрастая лишайником, ряской и мхом. На умерших лесных исполинах распускались мелкие «поджирушки», остро пахнущие падалью белесенькие цветки, привлекающие лягушек и насекомых к спрятанным пастям. На поверхности то и дело надувались и лопались зеленые пузыри, источая запах протухших яиц. Вдали от берега иногда появлялись и пропадали костистые спины уродливых рыбин в руку длиной.
За спиной что-то шмякнулось, будто упал мешок, набитый говном. Рух обернулся и закатил глаза. Ну да, ненамного ошибся. Сашка как-то ухитрился вывернуться, свалился под копыта коня и пытался сбежать, извиваясь в грязи громадным червем.
— Дурак, что ли, совсем? — ласково спросил Рух. — Куда ты собрался?
— Подальше от тебя, — просипел Сашка, устал трепыхаться и замер.
— Таким макаром тебе до ближайших людей года четыре ползти, — объяснил Бучила, словно дитю. — На что ты рассчитывал, я не пойму?
— Ни на что. — Сашка обиженно запыхтел. — Лучше пускай нечисть лесная сожрет, чем с тобой.
— Ну, кстати, да, довольно резонно. — Бучила спешился, подавил вялое сопротивление и взгромоздил Сашку обратно на лошадь. — Ты это, давай не балуй, лежи смирно, ожидай своей участи. Обещаю — будет интересно.
Спустя версту дорога ушла от болота, продралась сквозь заплесневелый малинник и вывела на развилку, отмеченную огромным замшелым валуном, наполовину вросшим в землю и покрытым странными, невиданными прежде знаками, напоминавшими письмена. Профессора Вересаева бы сюда, старик бы, наверное, эту каменюку расцеловал. Что там Шушмар говорил? Чудь белоглазая, когда появляется в этих краях, мажет булыгу кровью. Зачем, почему? Одному дьяволу ведомо.
Он свернул вправо, и спустя полверсты у Бучилы начала тяжелеть голова. Череп будто выскребли, а внутрь залили расплавленного свинца. Странное, тревожное чувство. Мысли путались и скакали, превращаясь в траханый хоровод. В руках и спине появилась противная слабость. Наверное, все оттого, что слишком много в последнее время стал на солнце торчать, надо завязывать. Больше всего хотелось забиться в темную, сырую нору и отдохнуть, прижавшись боком к своим… Чего? Каким на хер своим? «Таким же, как ты». Рух с силой потряс башкой, прогоняя поганое наваждение. Он словно слышал чей-то чужой голос, который уговаривал, манил, обещал… Иногда голос вдруг исчезал, оставляя тупую, ноющую боль в висках, но потом возвращался и нежно шептал. Скоро залитый солнечным светом березняк сменился угрюмым и влажным еловым бором, где вечно царствует зыбкая полутьма. Под копытами мягко пружинил ковер из осыпавшихся желтых иголок и серого ломкого мха. Мрачные заросли были совершенно безжизненны и пусты. Ни зверей, ни насекомых, ни птиц. Так попросту не бывает, и этот вымерший зловещий лес указывал, что они на верном пути. Первый звоночек. А чуть погодя прозвучал и второй: теплый ветерок принес запах разлагающейся плоти — тяжелый, смрадный, выворачивающий нутро. Словно где-то рядом гнила туша громадного монстра, из тех, что приходили с Пагубой, издыхали, а потом десятилетиями отравляли своей падалью воздух, землю и воду. Голос в голове стих, сменившись монотонным жужжанием. Бучила впал в мутную полудрему и дважды чуть не свалился с коня. И чем дальше, тем хуже.