— Хандрю, — признался Бучила. — Ничего не хочется, ничего не можется, лежу — гляжу в потолок, паутиной да пылью зарос. Вот, решил развеяться, в столице побывать, тебя повидать.
— Я аж не поверил, когда какой-то черт от тебя весточку передал, — Сашкин голос чуть потеплел. — Обрадовался, чего говорить, сам уж к тебе ехать хотел, да времени нет. По твоей просьбе, прости, ничего не нашел. Нет никакого Михаила Кондаурова. Адрес верный, женщина там живет и двое детей, имя-фамилия сходятся, я ее навестил полтора месяца назад под видом должника мужа и выяснил, что он пропал. Работал экспедитором в «Торговой компании Фитца» на Вышнеготской. Я и туда наведался, но там «Новгородское отделение общества трезвости», ужасная контора, я тебе доложу, и о никакой торговой компании Фитца слыхом не слыхивали. А самого Кондаурова будто и не было никогда, человек-загадка. Я все проверил, в бумажках-то я, сука, дока теперь: ни приписного, ни записей в метрических книгах, ни исповедной росписи. В налоговом и армейском реестре отсутствует. Невидимка, фантом.
— Фамилия вымышленная? — предположил Рух.
— Может, и так, — согласился Сашка. — Вот только страницы, где должен был упоминаться Кондауров, во всех документах отсутствуют. Вырваны с корнем, и никаких следов теперь не найти. Был человек и исчез. Кто хоть он был?
— Не знаю, — соврал Бучила, не собираясь втягивать барона в опасное дело. — Знакомый один просил пропавшего человека найти. На нет и суда нет. Спасибо.
— Да не на чем, — разочарованно отозвался Краевский. — Думал, вдруг, может, важное что. Знаешь, я, кстати, тут справки по нашему делу решил навести. Так, между прочим, чтобы лишнее внимание не привлекать. И все одно накликал беду. Начальник лично вызвал и велел нос куда не следует не совать. Не угрожал, не ругался, ласково попросил, да от той ласки дрожь ледяная меня проняла. Оттого и конспирацию эту затеял, не нужно, чтобы нас с тобой видели, береженого бог бережет.
— Ты уж побереги себя, — искренне попросил Рух. — Истину все равно не узнаем, помяни мое слово. И сдается мне, истину ту лучше и вовсе не знать.
— Интересно мне, мочи нет никакой, так и подмывает вызнать все обо всем, — прорвался вдруг прежний Сашка, шебутной, страстный, готовый на любую, самую опасную авантюру. — Затаюсь на время, а потом сызнова копать начну. И раскопаю, голову на отсеченье даю.
— Дурак ты, — усмехнулся Бучила. — И дураком помрешь. Могилу себе раскопаешь, а не правду найдешь. Но вольному воля. Нужна будет помощь, дай только знать. Прощай, Сашка, рад был увидеться. Редко когда к смертному прикипаю, а тут вдруг случилось само по себе.
— Прощай, Заступа, — отозвался барон. — И спасибо тебе. Я тогда поблагодарить не успел, извелся через это дело потом. Ты ведь мне жизнь спас, когда по башке дал и потащил скармливать живым мертвякам. Если бы не ты, меня бы вместе со всеми мавки зарезали.
— Не стоит благодарности, — сказал, вставая, Рух. — То по случайности вышло. Береги себя, барон.
И он ушел, не подозревая, что с Сашкой Краевским они встретятся нескоро и встреча будет не особенно радостной…
С черного ночного неба на засыпающий Новгород мягкими хлопьями валил крупный, искрящийся снег. Окна горели теплыми отсветами, подворотни утопали в темноте и сугробах, где-то рядом орала шумная, пьяная компания, мимо проносились разукрашенные возки. Жизнь шла своим чередом, здесь никто и знать не знал, что случилось летом в лесах возле Вышнего Волочка. Газеты помалкивали, ограничившись заметками об уничтожении доблестной армией преогромной своры заложных, памятника профессору Вересаеву и Лесной страже никто не поставил, имен в граните не высек. Ни слухов, ни домыслов, ни пересудов. Будто и не было ничего, ни боли, ни ужаса, ни бесчисленных ненужных смертей. Ни-че-го. И вот из-за этого ничего Рух и боялся за неугомонного барона Краевского. Ведь обязательно поганец будет рыть и непременно нароет что-то, что Новгородская республика пытается тщательно скрыть: грязный, кровавый, паскудный секрет. Коих, впрочем, у каждого государства воз и тележка, дело обыденное. Все в этой истории было шито белыми нитками и воняло дерьмом так, что слезились глаза. Колдуны, мавки, мертвецы, Нарыв и чудовища сплелись в клубок без начала и без конца, и Рух никак не мог нащупать ниточку, ухватить ее и потянуть, распутывая узлы виток за витком. Но он точно знал, что рано или поздно отыщет правду, какой бы она ни была. А там будь что будет…
У неприметного двухэтажного дома под номером шесть по улице Знаменской он был через час. Зашел в парадную, поднялся наверх и постучал в седьмую квартиру. Спустя пару мгновений тишины послышались шаги, звякнул засов, и дверь приоткрылась на короткую, толстую цепь. В узкой щели открылось худое лицо женщины лет тридцати, красивой, бледной и очень печальной. В руке она держала плошку с огарком горящей свечи.
— Добрый вечер, — поздоровался Рух. — Наталья Кондаурова?
— Это я, — кивнула она. — Здравствуйте. Что вам угодно?
Бучила, без лишних предисловий и долгих вступлений, протянул руку и уронил из ладони гайтан с тяжелым резным крестом.
Женщина ахнула, отшатнулась, словно увидела Сатану, и едва не упала.
— Мама, мама, ты чего? — Из глубины квартиры выскочил белокурый мальчонка.
— Все хорошо, Илюша, все хорошо. — Женщина справилась с нахлынувшей слабостью. — Ступай к сестре, мне с дядей нужно поговорить.
Мальчишка ожег Руха подозрительным взглядом и послушно убежал.
— Это Мишин. — Женщина завороженно смотрела на крест.
— Он просил передать вам. — Бучила протянул распятие в дверь.
Она приняла крест с превеликой осторожностью и спросила:
— Значит… Значит, он мертв?
— Да, — кивнул Рух.
— Господи, Господи. — Женщина часто задышала. — А мне сказали, он пропал и надо подождать, он обязательно вернется, главное, не поднимать шум…
— Кто сказал?
— Давно, еще летом, пришли двое и сказали, — ответила женщина. — Сказали, что он уехал по торговым делам и пропал. Никто не знает, что с ним произошло. И еще просили, что вдруг если кто-то будет спрашивать про мужа, то я должна вывесить красный шарф на окно. Велели подумать о детях и Мишеньку не искать. С тех пор каждый месяц, четырнадцатого числа, мне присылают пять гривен, и я не знаю, от кого эти деньги. Но… — Она потупилась. — Я их беру. И еще мне чудилось, будто за мной и за домом следят. Наверное, я сумасшедшая. Но никакой шарф я вывешивать не стала, хотя однажды один приятный молодой человек и интересовался мужем, хотел долг какой-то вернуть. — Она вымученно улыбнулась. — Скажите, как Миша умер?
— Быстро, безболезненно, у меня на руках, — солгал Рух. Ей не нужно было знать, как любимый муж и отец ее детей сгнил заживо от черного колдовства.
— Где его могила?
— Это не важно, — уклонился от ответа Рух. — Милой даме с детьми в любом случае нечего делать в том опасном и поганом месте.
— Я понимаю, — тихо сказала она, завороженно рассматривая крест. Тут же спохватилась и ойкнула: — Господи, где мои манеры? Заходите, погрейтесь…
Но за дверью уже никого не было. Поздний гость исчез без следа…
Еще один эпилог…
Мавки явились через три дня после отгулянного развеселого Рождества. Рух, так и не вошедший в обычную колею, уже измучился ждать. Слонялся по подземельям, рылся в завалах, разыскивая неизвестно чего, хандрил и подолгу сидел на обрыве, любуясь на очередной яростно-алый морозный закат. И наконец-то случилось. Десяток зеленокожих всадников в меховых костюмах выскочил из Гиблого леса, спустился по заснеженному косогору на заметенную Мсту и по речному льду пронесся мимо Нелюдова, до усрачки напугав сторожей. Мавки влетели на Лысую гору, и Рух уже нетерпеливо их поджидал.
— Привет, Тот-кто-умер-но-все-равно-еще-жив, — отсалютовал Локгалан.
— Здорово, вождь, — кивнул Бучила. — Че-то холодно седня.
— Разве если самую чуть, — улыбнулся маэв. — Великий Бог холода Ваармель послал суровую зиму, но старики еще помнят, как в пору их молодости птицы замерзали на лету, снега наметало выше деревьев, а лед в оврагах держался до середины лета.
— Брешут, поди, — предположил Рух и вытянул шею, высматривая, не привезли ли мавки подарочек.
— Скорее всего, — кивнул Локгалан. — Но кто мы, чтобы судить стариков? Забирай, что тебе причитается, Тот-кто-умер.
Вождь махнул рукой, и молодой статный маэв выехал вперед и скинул с заводного коня Руху под ноги связанного человека с грязным мешком на голове. Человек шлепнулся в снег и сдавленно замычал. Воин брезгливо скорчил лицо, выругался по-своему, плюнул сверху и отъехал назад.
— Это то, о чем я думаю? — затаил дыхание Рух. Этого момента он ждал семь долгих месяцев.
— Да, забирай, — отозвался Локгалан.
Рух присел к связанному, сорвал мешок и хищно оскалился. На него глазами, полными ужаса, смотрел избитый почти до неузнаваемости Викаро. Нос сломан, правый глаз заплыл шишкой размером с кулак, оба уха отрезаны и запеклись подмороженной коркой.
— З-заступа… — Викаро закашлялся, из распухших губ пролилась струйка алой слюны и выпал кусочек зуба. — Кхр… Заступа… не убивай…
— Да как ты мог такое подумать? — удивился Бучила. — Чего я, изверг какой? Ты давай пока отдохни, миленький мой. Все будет хорошо.
Он нахлобучил мешок обратно Викаро на голову, встал и посмотрел на Локгалана.
— Где пряталась эта помойная крыса?
— Оказалось, у Викаро были подготовлены несколько укрывищ в глуши, — пояснил Локгалан. — Грязные, темные, мерзкие норы. Нам удалось найти две из них, но потом след этой твари окончательно потерялся. Тогда я распустил слух, что тем, кто приведет мне Викаро, я гарантирую прощение и жизнь. Его выдали свои, символично, не правда ли? Вот только вместо прощения я велел снять с них кожу живьем. Они убили тех солдат, возле Врат-Черной-Бездны-которая-всегда-голодна, а Локгалан отныне верный друг Новгородской республики. — Он гортанно рассмеялся неизвестно чему, потом резко оборвал смех. — Итак, Тот-кто-умер, я выполнил свою часть уговора.