— В смысле, странно?
Он удивляет меня, ответив:
— Мне не нравится мысль, что у меня не будет возможности видеть тебя в любое время.
Я не ожидала такого. Думала, он скажет, что ему будет недоставать погоды Южной Калифорнии, мексиканской кухни или возможности потусить с Оливером и Анселем. Теперь я еще больше хочу броситься к нему, взять его лицо в ладони и целовать, как никогда и никого раньше, с облегчением думая, что он само совершенство.
Вместо этого я заявляю:
— Вчера я мастурбировала, думая о тебе.
Он сгибается пополам, заливаясь смехом. Наконец, немного успокоившись, он говорит:
— Что, правда?
— Абсолютная.
Когда он выпрямляется, я вижу, что он немного покраснел, и это едва заметно из-за тени от козырька бейсболки. Что-то новенькое.
— Я тоже, — признается он.
— Да ладно?
— Ага.
— Я была бесподобна?
— Ты мастерски отсосала у меня, Имбирная Печенька.
— Да, я бы так смогла, — гордо вздернув подбородок, говорю я.
Он подтянул пару метров лески на катушку своей удочки.
— Смогла бы.
Я всегда думала, что, когда влюблюсь, буду чувствовать волнение, неуверенность или потрясение. Но я и не ожидала, что полюблю того, с кем буду себя чувствовать комфортно. Я хочу ему сказать: «Думаю, я люблю тебя», потому что подозреваю — на мое признание он мягко и с сочувствием вздохнет, но согласится, что сейчас не самое удачное время.
Я смотрю на него, на его угловатую небритую челюсть, длинную загорелую шею и руки, в которых я чувствую себя странно защищенно, в чем, я и не подозревала, как нуждалась. Правда нуждалась? Я привыкла, что только папа был моим постоянным защитником, стеной и спасителем. Неужели я жаждала именно такого мужчину в своей жизни?
У меня заболело в груди от мысли, что надежный, страстный и верный Финн именно тот мужчина, которого я надеялась найти.
Прищурившись, он смотрит на воду, и мне становится интересно, о чем он сейчас думает. С глубоким вдохом его грудь поднялась, а на выдохе он закрыл глаза. Кажется, он находится в таком же раздрае, в каком себя ощущаю и я.
Знаю, что попала в точку, когда он открывает глаза и смотрит на меня. И это пугает, потому что я знаю свое сердце, и если я впускаю туда человека, то это серьезно и навсегда.
Только я открываю рот и что-то сказать — хотя понятия не имею, что именно из меня вырвется, когда эти искренние эмоции поднимаются вверх по горлу — моя удочка резко дергается и сильно наклоняется к воде.
— Ого, так, спокойно, — с восторгом в глазам восклицает Финн, подходит ближе и берет мою удочку. — Смотри, ты что-то поймала.
Рыбалка с папой на реке в Северной Калифорнии, когда я была маленькой, никак не подготовила меня к вытаскиванию рыбы из океана. Когда это двадцатисантиметровая форель, и поплавок прыгает в воде, то, нагнувшись, своей худенькой рукой в свои двенадцать лет я с легкостью наматывала леску и доставала ее из реки. А тут приходится напрягать каждую мышцу в борьбе с этим плавающим монстром. Я держу леску и начинаю ее подтягивать, и каждый сантиметр — как маленькая победа. Финн позади кричит и охает, словно я вытаскиваю белую акулу. К нам подходят двое мужчин, и начинают меня подбадривать.
— Давай, помогу? — кричит Финн среди всеобщего ликования.
— Отвали!
Теперь я понимаю, почему он снял кофту; я вспотела, и уже начала ругаться, с чего это идея поехать на морскую рыбалку показалась мне удачной. Но увидев первые очертания палтуса — с шипами вдоль позвоночника и его огромный размер — я забыла обо всем.
— Моя рыба намного больше твоей! — ору я.
Сзади встает Финн, чтобы помочь вытащить, после того как в течение десяти минут борьбы мои руки начали дрожать и неметь. Снова и снова мы вместе тянем, и наконец из воды показывается великолепный палтус. Когда он падает на палубу, начинается сама противная часть, но Финн, удерживая его, что-то делает — так быстро, что я не успеваю заметить — и палтус замирает. Рыба была такой холодной от воды, когда он передал ее мне, чтобы я взяла за жабры и сфотографировалась.
Мне пришлось держать ее обеими руками, потому что она была огромной. Это самая большая рыбина из всех нами пойманных, и чувство было просто потрясающим, но, конечно, не таким захватывающим по сравнению со взглядом Финна на меня, когда он потянулся за телефоном.
— Держи ее, малышка, — тихо говорит он, и его глаза блестят от гордости. — Дай я тебя сфотографирую.
Мои руки дрожат от тяжести, но я держу ее, чтобы ему было видно. Он делает снимок и подходит ко мне, забирает палтуса и передает его Стиву, чтобы он сохранил его для нас.
— А мы обсудим, что ты только что назвал меня малышкой? — спрашиваю я, когда он наклоняется, чтобы насадить новую наживку на моей удочке.
Я скорее чувствую, нежели слышу его тихий смех, когда он встает и целует меня в макушку.
— Нет.
Я пытаюсь собрать волю в кулак, чтобы сдержать расплывающуюся глупую улыбку. Но это очень тяжело. У меня кружится голова, и я готова разразиться диснеевскими песнями прямо здесь, на лодке, полной потных стариков.
Когда мы вернулись на пристань, я извинилась и ушла в туалет, но на самом деле я хотела позвонить и спросить, как дела у мамы. Мы почти полдня были вне зоны доступа. Это было волшебное и страшное время одновременно. А вдруг что-то случилось?
Папа отвечает уже после первого гудка, его голос спокойный и расслабленный.
— Привет, Тюльпанчик.
— Привет, приятель. Как там наша королева?
— В порядке, — отвечает он. — Мы выехали в город на обед.
— Значит, все нормально? Никаких осложнений?
На другом конце трубки папа вздыхает, и я вздрагиваю, понимая, что веду себя, как маньячка. Доктор нам раз пять сказал, что первый сеанс химиотерапии для мамы будет легким. А вот последующие уже сложнее.
— Ты сама себя изводишь, — говорит папа, и я знаю, что он улыбается, но так же и серьезен. — Это долгий процесс.
— Я знаю, знаю, — вздохнув, отвечаю я.
— Как прошла рыбалка?
— Превосходно. Я в восторге.
— От рыбалки или от парня?
Я снова вздыхаю.
— От обоих.
— Замечательно, тогда приводи Финна сегодня. Я сказал Сальваторе, что свободен, пока в апреле не начнутся сьемки «Бескрайнего Горизонта».
Папин друг и коллега Сальваторе устраивает сегодня вечеринку по случаю празднования начала работы его нового продюсерского центра. «Бескрайний Горизонт» — это новый фильм, заслуживающий Оскара, душераздирающая драма, действия которой разворачиваются — барабанная дробь — на корабле. По правде говоря, я смутно представляю Финна на такой вечеринке, но предчувствие подсказывает, что все будет хорошо. И если Финн мой «Тот Самый», то он уже принадлежит к этому кругу, неважно, знает ли он там кого-нибудь или нет.
К тому же, проект стартует только через полгода, и мое сердце сжимается, — надеюсь, к этому времени мама пойдет на поправку.
Я возвращаюсь на пристань и нахожу Финна с большой пачкой чипсов в руках. Он предлагает мне немного, и я не могу устоять. Я и не подозревала, что так проголодалась, пока не съела немного этих соленых вкусняшек.
— Не хочешь сегодня пойти на вечеринку? — с набитым ртом спрашиваю я.
С таким же полным ртом еды от уточняет:
— Что за вечеринка?
— Киношники. Роскошь. Мартини и оливки.
Он пожимает плечами и спрашивает:
— А ты будешь моей спутницей?
Я улыбаюсь самой обворожительной улыбкой и киваю.
Он улыбается в ответ и стряхивает соль с моего подбородка.
— Конечно, Печенька.
Финн ждал меня возле дома Оливера, когда я забрала его в семь вечера. На нем была та же одежда, что и на встрече в Л-А, но сегодня он умудрился выглядеть намного лучше. От проведенного дня на свежем воздухе он более расслабленный. Да и загорелый Финн — это убийственно.
Он садится на пассажирское сиденье, ворча по поводу моей маленькой машины, а потом смотрит на меня.
— Вау, — говорит он. — Выйди.
— Что? — пугаюсь я, быстро осматривая платье, чтобы убедиться, что не пролила на себя апельсиновый сок, когда пила его прямо из бутылки, торопясь выходить.
— Хочу на тебя посмотреть, — говорит он и тянется через меня, чтобы открыть мою дверь. — Выйди, чтобы я мог тебя увидеть.
— О-о, — я выхожу, расправляю платье на бедрах и встаю перед машиной. Финн остается в машине, откидывается на спинку сиденья и смотрит в лобовое стекло. Я вижу, как одними губами он произносит: «Боже мой».
— Что? — кричу я.
Качая головой, он говорит:
— Выглядишь обалденно.
Я смотрю на свое платье. Оно сапфирового цвета — кстати, он мне очень идет — облегающее сверху и расклешенное внизу, длиной до колен. Я надела золотые босоножки на шпильке, а на шее простой золотой кулон, который папа подарил мне на совершеннолетие. Но сегодня я не сильно задумывалась, что надеть — а не как тем вечером в баре, когда хотела выглядеть непринужденно-очаровательно, а Финн меня без конца поддразнивал. И вот когда я забила на это и напилась соку, будто парнишка с похмелья, Финн теряет дар речи.
Когда я снова сажусь в машину, он без промедлений наклоняется, берет в руки мое лицо, смотрит на меня тяжелым взглядом и прижимается губами к моим. Как только мы касаемся друг друга, он слегка приоткрывает губы, у него вырывается тихое «О-о», он пододвигается ближе и зажимает мою нижнюю губу между своими. Когда я чувствую дразнящее скольжение его языка, понимаю: все пропало. Я пропала.
Мои руки оказываются в его волосах, и я хочу намного большего, я почти схожу с ума. Хочу чувствовать его каждым дюймом своего тела. Он издает такие глубокие тихие звуки, что они, вибрируя, прокатываются по моим костям, сотрясая и превращая в ничто, в девушку, у которой от желания дрожат руки, кипит кровь и со страшной скоростью разливается по венам. Я поднимаю ноги и пересаживаюсь ему на колени. Он резко опускает свое сиденье, и я падаю на него, расставив ноги по обе стороны от его коленей. Он рывком дергает меня ближе к себе, приподнимает свои бедра и потирается об меня, и я вскрикиваю, когда чувствую, как плотно прижимается его твердый член у меня между ног.