– Легавый? Дядька? Яснее, пожалста. И я никого не убивал.
Лили вдохнула поглубже.
– Тут снова был тот легавый, он уже заходил на днях. Выяснилось, что дядька, к которому на прошлой неделе вы ездили на Тихоокеанские высоты… – Она глянула себе на предплечье, где что-то было записано – красными чернилами. – …Майкл Мэйнхарт, покончил с собой. И оставил вам записку. Где говорит, что вы должны забрать всю одежду, и его, и жены, и продать ее по рыночной цене. А потом он написал… – Тут она снова сверилась с вымазанной рукой. – “Чего именно в сочетании «Я просто хочу умереть» вы не поняли?” – Она подняла голову.
– Это он сказал после того, как я сделал ему искусственное дыхание, – пояснил Чарли.
– Так вы его убили? Или как вы это зовете? Мне можно сказать. – Она снова сделала реверанс, что встревожило Чарли более, чем несколько. Он давно уже – постановил, что его отношения с Лили строятся на крепкой основе приязненного презрения, а теперь эта основа шаталась.
– Нет, я его не убивал. Что это вообще за вопросы?
– Вы убили дядьку с портсигаром?
– Нет! Того я и в глаза не видел.
– Вы же понимаете, что я – ваш верный приспешник, – сказала Лили, на сей раз сопроводив заверение поклоном.
– Лили, да что с тобой такое?
– Ничего. Совершенно ничего со мной такого, мистер Ашер… э-э, Чарлз. Вы предпочитаете “Чарлз” или “Чарли”?
– Ты спрашиваешь только сейчас? Что еще сказал полицейский?
– Хотел с вами поговорить. По-моему, они обнаружили, что Мэйнхарт был в одежде покойной жены. И часа не прошло, как вернулся из больницы домой, услал сиделку, весь разоделся и проглотил пачку болеутолителей.
Чарли кивнул, вспоминая, как железно Мэйнхарту не хотелось держать в доме одежду супруги. Он стремился быть ближе к покойной жене – только еще ближе не получалось. И когда его не приблизила даже ее одежда, он последовал за женой единственным известным ему способом – слился с нею в смерти. Такое Чарли понимал. Если б не Софи, он бы тоже постарался объединиться с Рейчел.
– Изврат, а? – сказала Лили.
– Нет! – рявкнул Чарли. – Нет, Лили, это не изврат. Это вовсе никакой не изврат. Даже не думай. Мистер Мэйнхарт умер от горя. Может, и не похоже, но это так.
– Извините, – произнесла Лили. – Вы же специалист.
Чарли не отрывал взгляда от пола, пытаясь разглядеть на нем какой-то смысл. Значит ли это, что раз он потерял меховую шубку – сосуд души миссис Мэйнхарт, то пара никогда больше не будет вместе? Из-за него.
– А, и еще, – добавила Лили. – Тут сверху кричала миссис Лин, вся по-китайски и на нервах, – какая-то черная птица вроде как разбила окно…
Чарли слетел с табурета и кинулся вверх по лестнице через две ступеньки.
– Она у вас в квартире, – крикнула Лили ему вслед.
Когда Чарли ворвался к себе, аквариум покрывала оранжевая пленка телеадвокатов. Азиатские державы стояли посреди кухни: миссис Корьева прижимала Софи к груди, и малютка буквально барахталась, стараясь выбраться из гигантского зефирного каньона – защиты, пролегавшего меж массивных казацких кулей наслажденья. Чарли выхватил дочь, уже третий раз утопавшую в декольте, и больше не выпускал.
– Что случилось? – спросил он.
Ответом ему был залп китайского и русского, в котором изредка взрывались английские слова “птиц”, “окно”, “сломалывал”, “черный” и “на себя кака сделай”.
– Стоп! – Чарли вытянул свободную руку. – Миссис Лин, что произошло?
Та уже оправилась от птицы и безумной скачки вниз по лестнице, однако являла нехарактерную робость, опасаясь, что Чарли заметит влажное пятно на кармане ее халата, где оранжево покоился – новопреставленный Барнаби Джоунз[40], дожидаясь знакомства с вонтоном, зеленым лучком, щепотью пяти специй и суповой кастрюлькой. “Рыба рыба бывай”, – говорила себе миссис Лин, хомяча этого пройдоху. В аквариуме все равно еще пять дохлых адвокатов, кто же хватится одного?
– Ничего-ничего, – ответила миссис Лин. – Птица окно ломай, нас пугай. Сейчас не так плохой.
Чарли перевел взгляд на миссис Корьеву.
– Где?
– Наш этаж. Мы говорил на площадке. Что лучше для Софи, и тут – бум, птиц влепил окно, черный чернила по стенке потекал. Мы побегал сюда, двери запирал. – У обеих вдов были ключи от квартиры Чарли.
– Завтра починим, – сказал Чарли. – Но и только? Ничего… никто не влез?
– Третий этаж, Чарли. Никто не влазяй.
Чарли посмотрел на аквариум.
– А тут что произошло?
Глаза миссис Лин округлились.
– Мне надо уходяй. Вечер маджонг в храме играй.
– Мы заходил, двери запирал, – объяснила миссис Корьева. – Рыб красивый. Софи посадил в стульчик, как мы всегда делал, потом ходил на площадку, смотрел, какой чистый горизонт. Миссис Лин оглянул, а рыб уже умер.
– Не я! Это русска мерлый рыба смотряй, – сказала миссис Лин.
– Ладно, – ответил Чарли. – А вы видели в квартире каких-нибудь птиц, что-нибудь темное?
Женщины закачали головами.
– Только наверх давай, – сообщила миссис Лин.
– Что ж, поглядим. – Чарли переместил Софи на – бедро и взял трость со шпагой. Подвел обеих дам к маленькому лифту, оперативно произвел сравнительный анализ габаритов миссис Корьевой и кубического футажа кабины и двинулся по лестнице. Увидев разбитый эркер, он ощутил некоторую слабость в коленках. Само окно-то ладно, а вот на крыше напротив… Тысячу раз преломляясь в паутине треснувшего ударопрочного стекла, на дом через дорогу падала женская тень. Чарли вручил малютку миссис Корьевой, подошел к окну и пробил в нем дыру, чтобы лучше видеть. Но едва он это сделал, тень соскользнула по стене, пересекла тротуар и всосалась в ливнесток рядом с остановкой канатной дороги – там из вагона высаживалась дюжина туристов. Никто из них, похоже, ничего не заметил. Начало второго, и солнце отбрасывало тени почти отвесно. Чарли обернулся ко вдовам.
– Видели?
– Стекло разбилый? – уточнила миссис Лин, медленно подступая к окну и выглядывая в дыру, только что проделанную Чарли. – Ой нет.
– Что? Что?
Миссис Лин посмотрела на миссис Корьеву:
– Ты правый. Цветы поливай давай.
Чарли тоже выглянул в дыру и понял, что миссис Лин имеет в виду оконный ящик: все герани высохли и почернели.
– Решетки на все окна. Завтра же, – сказал Чарли.
Неподалеку – если мерить полетом вороны, – под авеню Колумба, по широкому перекрестку, куда втекали несколько ливнестоков, расхаживал Оркус – Древний, сутулый, как горбун, – и тяжелые шипы, торчавшие у него из-за плеч, царапали стены тоннеля, отбрасывая искры и смердя тлеющим торфом.
– Твоим шипам придет пиздец, если будешь так метаться, – сообщила Бабд.
Она скрючилась на корточках в устье боковой трубы поменьше, рядом с сестрами – Немайн и Махой. За исключением Немайн, у которой по всему телу проступало тиснение перьев цвета пушечной стали, прочие глубиной не отличались: только плоские отсутствия света, совершенно черные даже в том мраке, что сочился вниз сквозь решетки стоков, – тени, просто силуэты, темные предки современных девчонок на брызговиках дальнобойщиков. Тени – женственные, нежные и яростные.
– Сядь. Перекуси. Что хорошего в захвате Сверху, если в конце выглядишь херово?
Оркус зарычал и развернулся к Морриган – всем трем.
– Слишком долго без воздуха! Слишком. – Из лукошка на поясе он подцепил когтем человеческий череп, закинул себе в пасть и захрумкал.
Морриган рассмеялись – будто ветер завыл в трубах: им понравилось, что он заценил их дар. Почти весь день они провели под кладбищами Сан-Франциско – копали черепа (Оркусу они нравились обезгробленны-ми), оттирали с них грязь и налипшую пакость, покуда кость не начинала сиять фарфором.
– Мы летали, – сказала Немайн. Какой-то миг она помедлила, залюбовавшись иссиня-черными силуэтами перьев на собственной поверхности. – Сверху, – избыточно добавила она. – Они повсюду – вишенки, их можно украсть.
– Не красть, – ответил Оркус. – Ты мыслишь как – ворона. Они наши по праву.
– Так, да? Где ж ты сам был? А я вот что – принесла. – Тень одной рукой воздела зонтик Уильяма Крика, а другой – меховую шубку, отвоеванную у Чарли – Ашера. И зонтик, и шубка еще светились красным, но быстро теряли накал. – Из-за них я была Сверху. Летала. – Когда никто не отреагировал, Немайн добавила: – Сверху.
– Я тоже летала, – опасливо встряла Бабд. – Немножко. – Она чуточку робела от того, что на ней не проступили ни перья, ни третье измерение.
Оркус поник огромной главой. Морриган подвинулись ближе и принялись гладить его длинные шипы, некогда бывшие крыльями.
– Скоро мы все будем Сверху, – сказала Маха. – Этот новый не ведает, что творит. Он сам сделает все, и мы будем Сверху. Смотри, как далеко мы зашли, – и мы уже близко. Двое Сверху – и так быстро. Это Новое Мясо, этот невежда, – может, нам больше ничего и не надо.
Оркус поднял бычью голову и ухмыльнулся, обнажив целую лесопилку зубов:
– Они будут как фрукты – бери да собирай.
– Видишь, – сказала Немайн. – Что я говорила? Ты знал, что Сверху видно очень далеко? На много миль. И запахи чудесные. Я раньше и не задумывалась, как сыро и затхло внизу. Нам окно никак нельзя тут сделать?
– Заткнись! – рявкнул Оркус.
– Ёпть, ну откуси мне голову, чего ждешь?
– Не дразнись, – ответил быкоглавый Танат. Поднялся и повел остальные Смерти – Морриган – вниз по трубе к финансовому району. Там, в погребенном судне времен золотой лихорадки, они устроили себе гнездо.
Часть вторая. Подержанные души
Смерть не ищите. Вас она сама найдет.
Ищите путь, который смерть исполнит.
10. Смерть выходит на прогулку
По утрам Чарли гулял. В шесть, после раннего завтрака, он на весь рабочий день вверял Софи попеченью миссис Корьевой или миссис Лин (смотря чья была очередь) и ходил – вернее, прохаживался, меряя город шагами, – с тростью-шпагой, ставшей его повседневной регалией, в мягких туфлях из черной кожи и дорогом подержанном костюме, который перелицевали в любимой химчистке Китайского квартала. Хотя Чарли делал вид, что у прогулок его имелась цель, ходил он, просто чтобы подумать – прикинуть на себя размерчик Смерти, поглядеть на людей, что по утрам так деловито снуют туда-сюда. Интересно, вот эта девушка-цветочница, у которой он часто покупает гвоздику в петлицу, – у нее есть душа? А умрет девушка – отдаст ли эту душу ему? Он смотрел, как мужик на Северном пляже, сделав капучино, рисует на пене рожицы и листья папоротника, и спрашивал себя, как такой – человек может функционировать без души. Или душа его собирает пыль на складе у – Чарли? На многих людей нужно было ему посмотреть, много мыслей обдумать.