– Ага, – вступил третий голос.
У Чарли по всему телу побежали мурашки, но он стряхнул их и постарался, чтобы голос не дрожал.
– Что ж, сегодня как раз недурственный денек, – сказал он. – Я хорошо отдохнул и выспался на удобной кровати под пуховым одеялом. Ночевать в канализации не пришлось.
– Сволочь! – прошипел женский хор.
– Поговорим за перекрестком.
Углубившись в Китайский квартал, Чарли шагал по тротуару беспечно, помахивая тростью, костюм болтался в легком чехле у него через плечо. Пробовал насвистывать, но решил, что это слишком банально. Когда он добрался до следующего перекрестка, под мостовой уже сидели.
– Я высосу душу младенца через ее родничок прямо у тебя на глазах, Мясо.
– О, прекрасно! – сказал Чарли, стиснув зубы и стараясь не выказать ужаса. – Она уже неплохо ползает, не пропустите завтрак – как только она доползет до своей резиновой ложечки, надает вам по задницам.
Из канализации донесся визг ненависти, за ним – шершавый шорох переговоров:
– Он не может так говорить? Он разве может так говорить? Он знает, кто мы?
– Сворачиваю налево, увидимся через квартал.
Молодой китаец в хип-хоповом прикиде посмотрел на Чарли и быстро шагнул вбок, чтобы не подцепить заразу безумия, которую наверняка нес в себе этот прилично одетый “ло пак”[44]. Чарли похлопал себя по уху:
– Извините, беспроводная гарнитура.
Китайский хип-хопер отрывисто кивнул, будто и сам догадался: как бы это ни выглядело, он не поехал, а вовсе даже отвисает, как бомбический мерзавец, так что не жми на газ, пидарас. Он перешел дорогу на красный свет, прихрамывая под бременем подтекста.
Чарли зашел в химчистку “Золотой дракон”, и человек за стойкой – мистер Ху, которого Чарли знал с восьми лет, – приветствовал его широкой и теплой судорогой левой брови. Таково было обычное приветствие старика, а для Чарли – недурной показатель, что старик еще жив. В длинном черном мундштуке, зажатом в деснах Ху, дымилась сигарета.
– Доброе утро, мистер Ху, – сказал Чарли. – Прекрасный день, не так ли?
– Костюм? – ответил мистер Ху, глядя на костюм, который Чарли скинул с плеча.
– Да, сегодня только один. – Весь свой товар получше Чарли носил в “Золотой дракон”, и в последние месяцы дела у химчистки шли неплохо – Чарли доставались кучи одежды от наследников. Он также заказывал здесь перелицовку и подгонку: мистер Ху считался лучшим трехпалым портным на всем Западном побережье, а то и в мире. В Китайском квартале его так и звали – Трехпалый Ху, однако, сказать правду, на самом деле он обладал восемью пальцами: не хватало всего двух поменьше на правой руке.
– Портной? – спросил Ху.
– Нет, спасибо, – ответил Чарли. – Это на перепродажу, не для меня.
Ху выхватил костюм из руки Чарли, пришпилил бирку и крикнул по-мандарински:
– Один костюм для Белого Беса! – после чего из зад-них комнат выскочила какая-то внучка, цапнула костюм и снова унеслась за шторку, не успел Чарли разглядеть ее лица.
– Один костюм для Белого Беса, – повторила она кому-то в недрах химчистки.
– Среда, – сказал Трехпалый Ху и сунул Чарли квитанцию.
– И вот еще что… – начал было Чарли.
– Ладно, вторник, – сказал Ху. – Но скидка нет.
– Нет, мистер Ху. Я знаю, мне давно не требовалось, но скажите – у вас еще сохранилось ваше другое предприятие?
Мистер Ху закрыл один глаз и смотрел на Чарли, должно быть, целую минуту. И только потом сказал:
– Пойдем, – и исчез за шторкой, оставив за собой тучку сигаретного дыма.
Чарли шагнул следом за ним в мастерскую – шумный, влажный ад чистящих жидкостей, отжимных утюгов и деловито суетящихся работников – и вступил в отгороженный фанерой крохотный кабинет в недрах. Ху закрыл за ним дверь и запер – точно так же они осуществляли свою сделку двадцать с лишним лет назад.
Когда Трехпалый Ху впервые провел Чарли Ашера через стигийскую химчистку “Золотой дракон”, десятилетний бета-самец был уверен, что сейчас его похитят и продадут в химчисточное рабство, зарежут и превратят в дим сум либо заставят курить опий и драться сразу с полусотней кунгфуистов в одной пижаме (в десять лет у Чарли имелось крайне слабое представление о культуре соседей), однако, несмотря на ужас, его подхлестывала страсть, заложенная в генах миллион лет назад, – тяга к огню. Да-да, именно хитроумный бета-самец впервые обнаружил огонь, и это правда – огонь у него тотчас же отобрал альфа-самец. (Альфы прощелкали открытие огня, но, поскольку ни шиша не понимали про хватание горячего оранжевого конца палки, им приписывается изобретение ожога третьей степени.) И все равно первоначальная искра лучилась в венах бет. Альфа-пацаны со временем переключались на девчонок и спорт, а беты по-прежнему занимались пиротехникой – вплоть до половозрелости, а то и дольше. Может, альфы и ведут за собой армии мира, но всякую срань все равно взрывают беты.
А что выдает поставщика фейерверков нагляднее всего, как не отсутствие важных пальцев? Трехпалый Ху. Когда Ху разложил на столе свой пухлый киот с товаром, юный Чарли почувствовал, что прошел сквозь адский огонь и прибыл наконец в рай, – и восторженно разжал кулак с комком потных долларов. Пока длинные столбики серебристого пепла с сигареты Ху осыпались на фитили смертельным снегом, Чарли наслаждался выбором. Он так разволновался, что чуть не напрудил в штаны.
И сейчас Чарли, в своей смертельной ипостаси вышедший тем утром из “Золотого дракона” с компактным свертком под мышкой, ощущал тот же восторг: как бы ни противоречило это его натуре, он снова кидался в брешь. Он направился к ближайшему ливнестоку и прокричал, помахав извлеченным из мешка светящимся фарфоровым медведем:
– Один квартал вбок и четыре вверх по улице. Вы со мной, курвы?
– Белый Бес совсем слетел с катушек, – сказала одиннадцатая внучка Трехпалого Ху Синди-Лу Ху, стоявшая за прилавком рядом со своим почтенным и перстуально обездоленным предком.
– Его деньги слетают к нам, – ответил Трехпалый.
Чарли засек этот переулок на прогулках в финансовый район. Переулок соединял улицы Монтгомери и Кирни и располагал всем, что потребно хорошему переулку: пожарными лестницами, мусорными контейнерами, разнообразными стальными дверями, размеченными граффити, крысой, двумя чайками, ассортиментом грязи, мужиком в отключке под картонкой и полудюжиной знаков “Парковка запрещена”, три из них – с пулевыми дырками. То был платонический идеал переулка, но от прочих в округе его отличало наличие двух отверстий сточно-канализационной системы, расположенных менее чем в полусотне ярдов друг от друга, один в начале, другой почти в середине; таились они между мусорными контейнерами. Не так давно наметав глаз на ливнестоки, Чарли не мог этого обстоятельства не учесть.
Он выбрал то отверстие, которого не было видно с улицы, присел шагах в четырех и развернул пакет Трехпалого Ху. Вытащил восемь “М-80” и где-то до полудюйма подрезал двухдюймовые запалы щипчиками для ногтей, которые носил на кольце с ключами. (“М-80” – это очень большая шутиха; утверждают, что сила взрыва у нее равняется четверти динамитной шашки. Сельские ребятишки разносят такими почтовые ящики или школьные уборные, а в городе эти шутихи, как любимое орудие веселых проказ, по большей части заменились 9-миллиметровыми “глоками”.)
– Детки! – крикнул Чарли в ливнесток. – Вы со мной? Извините, не уловил, как вас зовут. – Он извлек из трости шпагу, положил у колена, затем выкопал из саквояжа фарфорового медведя и разместил его у другого колена. – Ну, поехали! – крикнул он.
Из стока донеслось злобное шипение, и хоть Чарли считал, что внутри темно, там стало еще темнее. В черноте перемещались какие-то серебряные диски, словно в темном океане кувыркались монетки, только эти двигались парами: глаза.
– Отдавай, Мясо. Отдай, – прошептал женский голос.
– Приди и возьми, – ответил Чарли, стараясь обороть в себе худший за всю жизнь мандраж. Будто позвоночник натирали сухим льдом, поэтому не дрожать у Чарли не получалось.
Тень из ливнестока начала растекаться по мостовой – где-то на дюйм, но Чарли заметил: сам свет как-то изменился. Только ничего не менялось. Тень обрела форму женской руки и еще дюймов на шесть подползла к медведю. Тут-то Чарли и рубанул ее шпагой. Лезвие не ударилось о мостовую, но соприкоснулось с чем-то мягче – и раздался оглушительный визг.
– Говна кусок! – То был вопль не боли – то был вопль ярости. – Никчемный, маленький… ты…
– Быстрый и мертвые[45], дамочки, – сказал Чарли. – Быстрый и мертвые. Давайте попробуем еще разок.
Из отверстия вызмеилась новая рука слева, за ней другая – справа. Чарли оттолкнул медведя подальше от стока и выхватил из кармана зажигалку. Поджег запалы четырех “М-80” и швырнул их в дыру, пока тени еще тянулись по мостовой.
– Что это было?
– Что он кинул?
– Подвинься, не видно.
Чарли заткнул уши пальцами. “М-80” рванули, и он – ухмыльнулся. Сунул шпагу в ножны, собрал вещи и побежал ко второму отверстию. В закрытом со всех сторон ливнестоке это будет сурово – жестоко даже. Ухмылка не сползала с лица Чарли.
Он слышал хор воплей и проклятий на полудюжине мертвых языков, и одни перекрывали другие, словно кто-то вертел ручку настройки коротковолнового приемника, ловившего как пространство, так и время. Чарли упал на колени и прислушался, стараясь держаться от ливнестока на расстоянии вытянутой руки. Слышно было, как они надвигаются под переулком, – он подманивал их собой. Чарли надеялся, что прав и наружу они вылезти не могут, но если б даже и вылезли, у него с собой шпага, а драться при свете солнца – это играть на его поле. Он поджег еще четыре “М-80” – фитили у них были подлиннее – и метнул одну в ливнесток.
– Так кто у нас Новое Мясо? – спросил он.
– Что? Что он сказал? – послышался голос из стока.
– Нихера не слышу.