– Знаешь, маме вот именно поэтому за тебя стыдно, – ответил Чарли.
Джейн рассмеялась:
– Знаешь что? Уже нет.
– Не стыдно?
– С сегодняшнего утра. Она сказала, что всегда знала, кто я, что я, и всегда меня любила такой, какая я есть.
– Ты ей двинула? В постели нашей мамы самозванка.
– Заткнись, это было мило. Важно.
– Наверное, она так говорит просто потому, что умирает.
– Она, правда, сказала, что ей не нравится, когда я все время ношу мужские костюмы.
– В этом она не одинока, – произнес Чарли.
Джейн снова приняла наступательную стойку.
– Я на задании по добыче зубной нити. Позвони Кассандре.
– Уже.
– И Бадди нужен пончик. – Джейн распахнула дверь и метнула себя в жар, вопя, как берсеркер в атаке.
Чарли закрыл за ней сразу, чтобы не выпускать кондиционированный воздух, и в окно проводил глазами сестру: та неслась, будто по эпицентру ядерного взрыва, и словно сама при этом горела. Затем перевел взгляд дальше. Из пустыни вдалеке вздымалась красная столовая гора. По ней, оказывается, шла глубокая расселина, которой Чарли раньше не замечал. Он присмотрелся – никакая то была не расселина, а длинная острая тень.
Чарли выскочил во двор и проверил, где солнце, затем – положение тени. Она лежала не на той стороне горы. Тут не может быть никаких теней – сюда падает свет. Чарли прикрыл глаза козырьком ладони и смотрел на тень, пока у него не вскипели мозги. Она двигалась – медленно, однако ползла. Тени так не ползают. Ползла она расчетливо, против солнца, к дому его матери.
– Ежедневник, – сказал себе Чарли. – Ох, блядь.
18. Краше таких мамаш в гроб не кладут
В свой последний день Лоис Ашер оживилась. Три недели не могла выйти даже к завтраку, посидеть в гостиной перед телевизором, а тут встала и потанцевала с Бадди под старую песню “Чернильных клякс”[59]. Была весела и игрива, поддразнивала детей, обнимала, съела мягкое шоколадно-зефирное мороженое, затем почистила зубы – нитью в том числе. Надела к ужину все свое любимое серебро, а не найдя ожерелья с цветками кабачка, просто пожала плечами – дескать, пустяк, куда-то засунула. Бывает.
Чарли знал, что происходит, потому что видел такое и раньше, а Бадди и Джейн знали, потому что им объяснила Ангелика:
– Такое сплошь и рядом. Я наблюдала, как люди выходили из комы и пели песни, и могу сказать вам только одно – радуйтесь. Когда замечают, как в глаза, которые были пустыми много месяцев, возвращается свет, начинают питать какие-то надежды. Это не значит, что человек идет на поправку, – это возможность попрощаться. Это дар.
Кроме того, Чарли во всех своих наблюдениях убедился, что никому не повредит принять успокоительного, поэтому они с Джейн накатили чего-то антистрессового – это назначал психотерапевт Джейн, – а Бадди запил скотчем таблетку морфия замедленного действия. Лекарства и прощение дарят в предсмертные минуты какую-то радость, будто возвращаешься в детство: в будущем уже ничто не важно, ничего не надо приспосабливать к жизни, не надо преподавать уроков, ковать уместные и практичные воспоминания, – из этих минут можно высечь радость, как из кремня. И сохранить эту радость в сердце. Ближе к матери и сестре Чарли никогда не был – и, делясь всем этим с Бадди, они стали семьей.
Лоис Ашер легла спать в девять и умерла в полночь.
– Я не могу остаться на похороны, – сказал Чарли сестре наутро.
– Что значит – не можешь остаться на похороны?
Чарли выглянул в окно: гигантская пешня тени подползала к дому. Уже видно было, как она вихрится по краям, словно птичьи стаи или рои насекомых. Всего полмили оставалось до ее острия.
– Мне нужно кое-что сделать дома, Джейн. В смысле, я забыл это сделать и на самом деле просто не могу остаться.
– Что за таинственность? Что, блин, такого тебе там нужно, что ты с похорон матери уезжаешь?
Чарли поднажал на свое воображение бета-самца до предела прочности, чтобы не сходя с места придумать что-нибудь правдоподобное. И тут в голове зажегся свет.
– Помнишь, вечером вы отправили меня потрахаться?
– Ну?
– Это было такое себе приключение, но когда пошел зашивать череп, я сдал анализ. И сегодня поговорил с врачом. Мне нужно лечиться. Прямо сейчас.
– Придурок, я не посылала тебя заниматься небезопасным сексом. О чем ты думал?
– Я занимался безопасным. – “Ага, правильно, – подумал он, – чуть не спалился”. – Их беспокоят мои раны. А если я начну колоться прямо сейчас, есть шанс, что все обойдется.
– Тебя на коктейль сажают? Для профилактики?
“Точно, вот оно – коктейль!” – подумал Чарли. И мрачно кивнул.
– Ладно, тогда поезжай. – Джейн отвернулась и закрыла лицо руками.
– Может, к похоронам я еще и вернусь, – сказал Чарли. Успеет? Нужно изъять два просроченных сосуда меньше чем за семь дней, – только бы в ежедневнике не возникло новых имен.
– Хоронить будем через неделю, – сказала Джейн, снова поворачиваясь к нему и смахивая с глаз слезы. – Поезжай домой, полечись и возвращайся. Мы с Бадди все организуем.
– Прости, – сказал Чарли и обнял сестру.
– Не хватало, чтоб еще и ты помер, ебала́, – сказала Джейн.
– Все будет нормально. Вернусь как только смогу.
– И захвати свой темно-серый “Армани” – я надену на похороны – и черные туфли с завязочками у Кэсси возьми, хорошо?
– Ты? В черных туфлях с завязочками?
– Маме бы так хотелось, – сказала Джейн.
Когда Чарли приземлился в Сан-Франциско, на его мобильном было четыре неистовых голосовых сообщения от Кассандры. Она всегда казалась такой спокойной, держала себя в руках – стабильный баланс капризам его неуравновешенной сестры. Теперь в трубке она разваливалась на куски.
– Чарли, она его поймала, и они его сейчас съедят, а я не знаю, что делать. Я не хочу звонить в полицию. Позвони, когда сможешь.
Чарли позвонил – он звонил всю дорогу из аэропорта в микроавтобусе, но звонки переводились на голосовую почту. Выскочив из автобуса перед лавкой, он – услышал шипенье из ливнестока на углу.
– Жалко, что не закончила с тобой, любимый, – донеслось до него.
– Не сейчас, – ответил Чарли, перепрыгивая через бордюр и устремляясь в лавку.
– Даже не позвонил, – проворковала Морриган.
Когда Чарли ворвался внутрь, Рей за стойкой возил мышью по азиатским красоткам.
– Давай лучше сразу наверх, – сказал он. – Они там с ума сходят.
– Могу себе представить, – на бегу ответил Чарли. По лестнице он скакал через две ступеньки.
Он возился с ключами в замке, и тут Кэсси распахнула дверь и втащила его в квартиру.
– Она его не отпускает. Я боюсь, они его съедят.
– Кого, что? Ты мне это по телефону говорила. Где Софи?
Кассандра потянула Чарли к детской, но в дверях его встретил рычащий Мохаммед.
– Папуля! – завизжала Софи. Она промчалась по гостиной и прыгнула на него. Крепко обняла и наградила слюнявым поцелуем, от которого на щеке остался шоколадный отпечаток. – Поставь, – сказала она. – Поставь меня, поставь. – Чарли опустил ее на пол, и она унеслась к себе, но самому Чарли Мохаммед войти не дал – ткнулся мордой ему в рубашку, оттиснув на ней гигантский след собачьего носа. Тоже шоколадный. Очевидно, в отсутствие Чарли здесь происходила шоколадная оргия.
– Мать обещала забрать его в час, – сказала Кассандра. – Даже не знаю, что делать.
Чарли извернулся, пытаясь разглядеть хоть что-ни-будь за адским псом, и увидел, что Софи стоит, положив руку на холку Элвина, а тот нависает над маленьким мальчиком, который съежился в углу. Глаза у малыша были – несколько на полвосьмого, но в остальном ни царапины, да и ничего он не боялся. Он обнимал коробку “Хрумких сырных тритончиков” и по одному таскал их – один жевал сам, а другой совал Элвину, в предвкушении истекавшему адскими слюнями прямо гостю на ботинки.
– Я его люблю, – сказала Софи. Затем подошла к мальчику и поцеловала его в щечку, оставив на ней шоколадное пятно. Уже не первое. Малыш, похоже, претерпевал нежности Софи довольно давно, ибо весь был в шоколадном добре и оранжевой пыли от “Сырных тритончиков”.
Мальчишка ухмыльнулся.
– Он пришел в гости поиграть. Наверное, ты договорился еще до отъезда, – сказала Кассандра. – Я – по-думала, ничего страшного не будет. Пыталась его оттуда вытащить, но собаки не давали мне зайти. Что мы скажем его матери?
– Я хочу его оставить себе, – сказала Софи. Смачный чмок.
– Его зовут Мэттью, – сказала Кэсси.
– Мне известно, как его зовут. Он с Софи в один садик ходит.
Чарли двинулся в комнату. Мохаммед загородил ему путь.
– Мэтти, все в порядке? – спросил Чарли.
– Ага, – ответил обмазанный шоколадом, сыром и собачьими слюнями пацан.
– Пусть он останется, папуля? – сказала Софи. – Элвин и Мохаммед тоже хотят, чтобы он остался.
Чарли подумал, что, видимо, бывал недостаточно строг, очерчивая ребенку границы дозволенного. Может, без Рейчел ему просто не хватало мужества отказывать Софи, а теперь она берет заложников.
– Солнышко, Мэтти нужно умыться. Сейчас за ним придет мамочка, и дальше травмировать его будут дома.
– Нет! Моё!
– Солнышко, скажи, пожалуйста, Мохаммеду, чтобы он меня пропустил. Если мы не почистим Мэтти, ему больше не разрешат к нам приходить.
– Пусть спит у тебя в комнате, – сказала Софи. – А я буду за ним ухаживать.
– Нет, барышня. Скажи Мохаммеду, чтоб…
– Мне надо пописать, – произнес Мэттью, вскочил на ноги, обрулил Элвина, который тронулся за ним, затем проскочил под брюхом Мохаммеда и мимо Чарли и Кэсси в ванную. – Здрасьте, – по дороге сказал он. Закрыл дверь, и оттуда послышалось журчание. Элвин и Мохаммед быром поперли следом и сели дожидаться под дверью.
Софи жестко хлопнулась на попу, раскинув ноги, и нижняя губа у нее оттопырилась, как скотосбрасыватель у паровоза. Плечи начали вздыматься и опадать, не успел еще прозвучать первый всхлип, будто она копила побольше воздуху. Затем – вой и слезы. Чарли подошел к ней и взял на руки.