Чернобаева очень испугалась.
— Прекратите истерику! — резко приказала Вера Алексеевна. — Мне не нужно вас гипнотизировать, чтоб вы признались. Вы уже и так это сделали.
— Я… Когда? Как?
— Только что.
— Вы шантажистка. Вы страшная женщина…
— Довольно, — спокойно и твердо сказала Вера.
— Не командуйте мной, я у себя в доме!
— Никто в этом не сомневается. Выслушайте меня и тогда поймете. Несмотря на то, что вы сами загнали себя в глухой угол, есть возможность выпутаться из всей этой истории. Давайте поговорим спокойно, без криков. Тем более что они ничего не решают.
Чернобаева молчала, лишь смотрела на Веру Алексеевну затравленно.
Лученко вдруг заговорила с Чернобаевой намного мягче:
— Есть несколько непонятностей; разъяснив их, мы с вами решим, как нам быть дальше. Вопрос первый: зачем вы это сделали?
— Я ничего не делала.
— Нет смысла отрицать то, что не вызывает сомнений. Вопрос второй: как обойтись наименьшими потерями?
— Но…
— Ангелина Вадимовна, мне тут пришла в голову простая как апельсин мысль. Для любого поступка должен существовать мотив, то есть причина. У Сотниковой нет и не могло быть причин для кражи. А у вас их, этих мотивов, на целый песенный сборник наберется.
— Неправда! Мне незачем красть кольцо, оно и так мне принадлежит.
— Правильно. Поэтому вы имитировали кражу. Ведь оно и так никуда не делось. Оно осталось вашей собственностью. Но объявлено — заметьте, объявлено — украденным. И это дает вам возможность, так вы думали, извлечь из этого своего неблаговидного поступка большую пользу.
— Какую же?! — Чернобаева буквально захлебнулась криком. — Я не воровка!
— Ну конечно, не воровка, поскольку украли сами у себя. Это скорее не воровство, а оговор, клевета. Так что вы успокойтесь. — Вера старалась говорить мягко, действительно стараясь успокоить Чернобаеву и даже сочувствуя ей в этот момент. — Вопрос третий: кто будет беседовать с вашим мужем, вы или я?
— Зачем разговаривать с мужем? Не нужно с ним разговаривать, он не захочет с вами даже встречаться. — Все это было сказано быстрым шепотом, и внезапно громко и абсолютно спокойно Чернобаева произнесла: — Он меня убьет.
Она медленно опустилась на ковер и зарыдала. В первую минуту Вере не было ее жалко. Но все же она себя пересилила.
— Жила-была маленькая девочка, — тихо заговорила Лученко, — в небольшом городке у моря. У девочки были мать-пьянчужка и бабушка. Жили трудно, девочку то отдавали в интернаты, то бабушка придумывала несуществующие болячки и пристраивала ее в больницы или в санатории. Раньше долго можно было лечиться. И девочка жила то в пионерских лагерях, то в больницах, то в интернатах, то в санаториях. Там она видела, что другим девочкам приносят передачи, а те прячут их в тумбочки. Иногда дети делились с ней своими передачками, но чаще не делились. Потому что ей нечего было предложить им взамен. Ей никогда ничего не приносили. Однажды она потихоньку взяла из чужой тумбочки мандарин, там их была целая сетка, и никто не заметил. С тех пор она научилась брать незаметно чужое, а когда нельзя было взять незаметно, всегда можно было на кого-нибудь свалить. И всегда находился кто-то, какой-нибудь мальчишка-сорванец или девочка, которых почему-то не любили, на кого охотно думали, что это они воруют из тумбочек. Потом девочка выросла, поступила в институт, и там в общежитии ей уже совсем легко было повторить фокус с тумбочками. Ведь она стала профессионалкой. А потом ей встретился мальчик. Хороший такой, из богатой семьи. Для девочки из ее мира любая нормальная семья казалась богатой. И она украла этого мальчика у своей лучшей подруги. Правда, для этого понадобилось оклеветать ее в глазах мальчика. Но ведь у девочки была цель. Выйти замуж за богатого мальчика. Какое значение имела подружка? И цель была достигнута. Она вышла замуж за мальчика. Мальчик вырос и оправдал ее надежды. Он стал банкиром.
— Вера Алексеевна! Откуда вы все про меня знаете? — всхлипнула Чернобаева.
— Вы сами несколько лет назад рассказали все, как на исповеди. Забыли?
— Забыла…
— А я помню. Потому что у меня работа такая — помнить своих пациентов. Но у меня к вам есть вопрос: почему вы так ненавидите Дашу Сотникову? Где она вам дорогу перешла?
— Вам действительно интересно?
— Да. Очень.
— Хорошо. Я объясню. Вы ведь и так все про меня понимаете. Это только Элка думает, что самое большое счастье в жизни — сидеть в золотой клетке и чирикать!
Хозяйка дома взглянула на свою спящую приживалку с ироническим состраданием.
— Но ведь вы к этому всю свою жизнь стремились. Хотели этого, — сказала Лученко.
— Вот именно, хотела! За что боролись, на то и напоролись! Поймите, доктор! Мне казалось, что я ухватила Бога за бороду! Еще бы, столько богатства, столько возможностей! А на самом деле…
— Что же на самом деле? — терпеливо спросила Вера.
— Когда я была молодая и бедная, как церковная мышь, мне казалось, что самое большое счастье в жизни — это деньги. Ни в чем не нуждаться, быть независимой, потому что можно все купить. Теперь я богата, но когда я смотрю на вашу Сотникову, мне хочется повеситься! Ведь она в тысячу раз счастливее меня! Понимаете?!
— Немного.
— Вы же умница, доктор! Неужели не видите? Ваша Дарья сама себе хозяйка, и она пашет как оглашенная не только ради денег! Деньги в ее случае — это вторично. Ей же работать в кайф! Она аж светилась вся, когда у нас делали эту фотосессию. А как на нее смотрели эти ее менеджерята? Как на мать Терезу! Понимаете, в чем разница между нами?
— Кажется, начинаю понимать.
— Вот именно. Кому нужна я, лично я — со всем моим богатством? Не шкурно, не за деньги, как этой спящей дурочке. А просто так, потому, что со мной интересно? Никому! Как же я ненавижу вашу Сотникову, она даже и не знает, что так можно ненавидеть…
Она сказала это без надрыва, почти успокоившись, хотя слезы продолжали скользить по щекам. Вера вздохнула, напоминая себе, что она — доктор, а не судья, и после некоторой паузы сказала:
— Это хорошо.
— Что?!
— Хорошо, что вы ненавидите.
— Не понимаю… — растерялась Чернобаева.
— Но это же так просто. Посмотрите на себя с другой стороны. Это хорошо, что вы все еще можете так сильно чувствовать недостаток простого человеческого счастья: интересной работы, задушевных разговоров. Если бы вы так горевали по поводу очередной не купленной цацки, было бы хуже. Внутри вас все еще живет маленькая девочка, и оказывается, ей нужно не только материальное. Вот это и хорошо. Значит, вы не окончательно стали куклой бездушной, знаете, из тех, что сопровождают своих мужей-олигархов на светских приемах. Фарфоровые личики, руки-ноги гладкие, а внутри — ватин. И давайте так. Давайте договоримся, что заметных неудобств окружающим мы постараемся не причинять, а что будет дальше с вашей душой, с этой маленькой девочкой — ваше личное дело. Это зависит только от вас, и тут я вам не наставник и не гуру. Хорошо?
Хозяйка кивнула, глядя на Веру изумленными глазами. Говорить она была уже не в силах.
— Вот и замечательно.
Потом Вера попросила Ангелину Вадимовну соединить ее с Сергеем Тарасовичем, поговорила по телефону тихонько минуты две и незаметно ушла. Когда Элла открыла глаза, в комнате сидела только Чернобаева и смотрела на нее каким-то странным взглядом припухших от слез глаз.
— А где доктор?
— Ушла.
— Как неудобно получилось… У вас гости, а я уснула.
— Ничего.
— Ангелиночка, с вами все в порядке? Вы какая-то странная…
— Что же во мне странного?
— Вы не такая, как обычно.
— Ничего, это пройдет. Завтра буду такая же, как всегда.
Наутро после летающего гроба Лозенко приехал на объект не один, а со священником. Он решил, что строительство надо освятить и бесов изгнать. Только попы могут это сделать. И рабочие увидят, услышат молитву на освящение, успокоятся.
Они остановились у вагончика. По пути Михаил Петрович скупо, недоговаривая всего, рассказал о неприятностях на стройке, потом спросил:
— Так что, можете изгнать бесов?
— Надо было отслужить молебен при закладке основания, — покачал головой священник. — Почему только сейчас позвали? Нехорошо…
— Простите, отче. Грешны, не догадались.
Священник помолчал.
— Изгонять бесов не стану, — сказал он. — Потому что это черная магия, противница Церкви. Могу прочитать молитву и побрызгать святой водой, благословить строительство и всех людей, которые тут работают… Но вам надо было раньше. Что же, давно вы в церкви не были?
Лозенко смутился.
— Тогда бы знали, что необходимо было каждый ваш механизм хотя бы осенить крестным знамением… А уж после того, как кто-то умер, надо было сразу в церковь, ко мне. Может быть, вся эта территория осквернена…
— Нет-нет, что вы, отче, здесь был обычный скверик с травкой, цветами…
Священник усмехнулся.
— А те люди, которых вы потеснили, — он кивнул в сторону забора, за которым находились жилые дома, — они вам в душе, думаете, благодарность посылают? Вот что скажите: когда начали копать котлован, ничего не находили?
Михаил Петрович наморщил лоб, стал добросовестно вспоминать и вдруг похолодел. Были в самом начале какие-то кости, ковш экскаватора поднял их наверх… Никто и внимания не обратил, закопали в стороне по-быстрому. Не хватало нам еще археологов, работы застопорились бы на месяцы…
— Ничего не находили, — ответил Лозенко.
— Ну смотрите. Давайте на минутку зайдем внутрь, я достану все необходимое.
Они поднялись в вагончик. Священник извлек из сумки крещенскую воду в специальной емкости, книжечку с молитвой, хотя помнил ее наизусть: «Создателю и Содетелю человеческого рода, Подателю Благодати духовныя, Подателю вечного спасения, Сам, Господи, пошли Духа Твоего Святого с вышним Благословением на дом сей, яко да вооружен силою небесного заступления хотящим его употребляти…» Ну и так далее.