— Неплохо, — услышала я напряженный стон, с которым оборотень, проникнув на всю глубину, так же медленно вытащил из меня свой член. Чтобы тут же, снова не торопясь, просунуть его в меня, а затем повторить все это.
Он словно пытал. Мне так и хотелось закричать, чтобы он просто отымел меня наконец, кончил и приказал возвращаться в мой вагон. Потому что с каждым разом, как его член покидал мое тело, а затем медленно погружался в него, я ощущала себя так, словно это не единственный секс, а целая череда изнасилований. Которым нет конца края, и каждое из которых все больше сводит с ума.
Вот только самое страшное еще было впереди. Потому что в следующую минуту, когда орган офицера в очередной раз был во мне, его палец проник в мой рот, и я ощутила странный, горько-сладкий привкус маленького предмета, который он пропихивал мне на язык. Неужели… таблетка?
— Глотай, — приказал он, вытаскивая палец и жестко проводя загрубевшей подушечкой по моим губам. — Я тут понял, что хочу услышать, как ты похотливо визжишь, пока я тебя трахаю.
Неужели это… возбуждающее?
Нет, только не это. Потому что так еще хуже, чем обычное изнасилование. Слишком унизительно — похотливо стонать, пока тебя берет твой тюремщик, не считающий тебя даже за человека.
Вот только последние надежды на то, что эта дрянь не српаботает, быстро растаяли. Потому что она, к моему сожалению, оказалась не только эффективной, но и быстродействующей.
— Вот так лучше, — ухмыльнулся оборотень, со следующим толчком до боли сжимая мои бедра, в то время как я протяжно застонала. — За что я люблю алхимиков… их игрушки порой бывают даже полезнее, чем может показаться на первый взгляд.
Подчиняясь препарату, в считанные секунды взявшему контроль над моим телом, я могла лишь стонать, кусая кубы, от предательского возбуждения. Разум заволакивала мутна пелена, и все, что я теперь могла осознавать — это что сойду с ума, если член внутри меня перестанет грубо скользить во мне, раз за разом…
Это случилось со мной впервые. За все время. Нечто похожее я ощущала когда-то давно, еще до войны. Когда тихо мастурбировала под одеялом, снимая напряжение. Вот только те маленькие оргазмы показались игрушечными по сравнению с тем взрывом болезненного и постыдного экстаза, с которым сейчас разорвалось мое тело.
— Замечательно, — словно издалека долетел до меня самодовольный голос офицера. — Вот только мне кажется, что ты, похотливая сучка, все еще не удовлетворена, верно?
— Я… — только и смогла, что всхлипнуть я. Потому что этот чертов оборотень был прав. Действие той дряни, которую он скормил мне, все еще не закончилось, и каждую клеточку моего тела насквозь пронзала похоть.
— Это будет продолжаться еще минут двадцать, — напряженно дыша, выдохнул оборотень мне на ухо, в то время как спиной я ощущала ткань кителя, обтягивающего его крепкую грудь. — И если все эти двадцать минут тебя не будут драть по самые гланды, ты рехнешься. Без шуток, — коварно прорычал он, прикусив кожу на моей шее. — Так что, мне продолжать иметь тебя?
— Да… — постыдно всхлипнула я, понимая, что уже готова истерично кричать, выдергивая свои блеклые рыживатые волосы, если этот мужчина не продолжит двигаться во мне.
— Тогда умоляй меня, чтобы я продолжал, — нахально проговорил он, проводя по дрожащей спине своей шершавой ладонью. — Хорошенько попроси, а то я еще передумаю…
— Молю вас, не останавливайтесь, — закричала я, ощущая на щеках слезы. — Прошу, двигайтесь дальше. Я не могу, пожалуйста.
— Пожалуйста что? Драть тебя? — прорычал оборотень и дразнясь, почти полностью вышел из меня.
— Да, дерите меня, умоляю. Дерите жестко, глубоко, сильно…
— Знаешь, а ты мне нравишься. Такая забавная игрушка стоила тарелки супа, — выдохнул офицер, резко наматывая мои волосы на кулак. И словно обезумев, принялся остервенело вколачиваться в меня, раз за разом впиваясь пальцами в худощавые бедра, покрытые гусиной кожей.
Пока действие препарата не закончилось, я кончила еще три раза. А после невыносимая похоть наконец начала отпускать тело. И вместе с тем, как возвращался разум, ко мне все больше приходило осознание произошедшего. Вместе с которым хотелось лишь одного: раз и навсегда провалиться сквозь землю.
Видимо ощутив, что забавная игра подходит к концу, оборотень наконец излился в меня. Сразу после чего, не говоря ни слова, усадил на тот самый столик и раздвинул ноги, чтобы просунуть в меня смазанный чем-то палец.
— Это чтобы ты не забеременела, — с презрением фыркнул он. — Ребенку моей крови нечего делать в теле какой-то грязной человеческой шлюхи. А теперь выметайся.
Едва я спрыгнула со стола, а офицер поправил форму, в купе по его команде вошли все те же солдаты, которые просто голышом вывели меня прочь. К счастью, мне позволили снова одеться — во все те же лохмотья, что я сняла в банном вагоне. И прежде, чем стоянка закончилась, а состав снова тронулся, я уже сидела в одном из продуваемых сквозняками вагонов с военнопленными. Дрожа, но больше не в силах заплакать. А еще понимая, что даже после всего, что этот мужчина сделал со мной, я бы все равно не отказалась от этого, перемотай кто-то время назад. Потому что вкус и запах теплого супа казался чем-то единственным настоящим, стоящем хоть чего-нибудь во всем этом аду.
ГЛАВА 2. Лагерь
За долгие дни, проведенные в вагоне с военнопленными, я даже стала понемногу забывать, что где-то за его пределами существует другой мир и другая жизнь. Другие места и другие люди. Потому искренне растерялась, когда состав остановился, дверь открылась, и всех, кто еще оставался жив, выгнали наружу. Вначале я даже немного обрадовалась перемене… вот только смутное, призрачное и блеклое подобие радости продлилась недолго. Ровно до того момента, как глаза, привыкшие к полумраку вагона, увидели серые тучи, под которыми тянулись бесконечные ряды колючей проволоки. А за ней — стены и напоминающие сараи здания.
Трудовой лагерь. Один из тех, куда солдаты Дойреса свозили пленных, чтобы те не покладая рук трудились над изготовлением боеприпасов, амуниции и всяких прочих вещей, необходимых для фронта.
Толпясь, шатаясь и спотыкаясь, новоприбывшие узники лагеря медленно, неровной шеренгой, под присмотром своих конвоиров ползли ко вратам, пересекая которые, следовало оставить всякую надежду. Потому что даже если произойдет чудо и Дойрес в конце концов начнет проигрывать войну, мне как-то не верилось, что ЗДЕСЬ можно дожить до того дня, когда союзные войска освободят пленников из этих стен. Раньше я только слышала об ужасах, которые творились в трудовых лагерях. И вот теперь мне предстояло на собственной шкуре испытать все круги ада местной жизни.
Новоприбывших, как я успела понять, заводили в первый корпус, на входе в который предстояло отстоять немалую, медленно тянущуюся очередь. Когда туда пришла пора входить и мне, я оказалась в большой комнате, посреди которой лежала огромная куча грязных вещей. Брезгливо морща нос от нашего вида, надзиратели приказывали всем раздеваться до гола, бросая туда свою одежду. А после — группами проводили в длинную узкую комнату, где шеренгой выставляли у стены. Чтобы человек в белом защитном костюме прошелся вдоль нее, поливая нас из шланга мощным напором белой, резко пахнущей жидкости. Как я поняла по запаху — каким-до дезинфицирующим алхимическим средством.
Едва он закончил, нас, дрожащих от холода и страха, торопливо погнали дальше. В комнату, где лежала другая гора одежды. На этот раз хоть потрепанной и поношенной (а разум подсказывал, что носили ее люди, которых здесь просто изничтожили), но при этом сухой и относительно чистой… Ну, по крайней мере, продезинфицированной. И хоть ни у кого из прибывших не было должной координации движений, а замерзшие руки то и дело роняли серые тряпки, надзиратели злобно подгоняли нас, требуя, чтобы мы поскорее одевались и не задерживали.
Дождавшись, пока последний мужчина застегнет на себе потертые штаны, надзиратели погнали нас дальше. К выходу, на котором каждому из нас на запястье ставили лагерное клеймо, поверх которого завязывали повязку с заживляющими смесями. И шлепая по земле потертой, дырявой обувью, мы снова оказались на улице. Откуда нас уже, распределяя по каким-то своим критериям, повели в разные ангары.
Там, где оказалась я, было полным полно людей, которые лежали кто на многочисленных деревянных полках, а кто и просто на полу. Самые удачливые из них нагребли под себя немного соломы, вероятно соизмеримой здесь с королевскими перинами. Все до одного были истощенные, костлявые, с голодными глазами.
И готова поклясться перед всеми богами, что вряд ли этот ангар как-то особо отличался от других. По крайней мере, подавляющего их большинства.
Даже странно, но я была одной из первых, кто обратил внимание на вошедшую в одной "партии" со мной фею, которая встала на месте как вкопанная и начала жадно принюхиваться к застоявшемуся воздуху.
— Скажите… здесь рядом пекут хлеб, да? — с надеждой и даже какой-то безумной мечтательностью проговорила она.
— Хлеб? — непонимающе нахмурилась одна из женщин, лежавших на полках.
— Я ведь слышу запах, — не унималась фея, в то время как и я, принюхавшись, уловила витавший в воздухе слабый аромат, в самом деле чем-то напоминавший выпечку. — Мне ведь не кажется, правда? И… Когда мы шли сюда, я точно видела, что рядом с нашим ангаром стоит здание с трубами, из которых идет дым и пепел немного повалил. Это хлебный цех, да?..
— Нет, — грубо перебила женщина, поморщившись, словно от удара.
— То есть, нет? — растерялась фея. — Как же?
— Это не хлеб, — бросила та, поворачиваясь ко всем спиной. А после, сплюнув, добавила. — Это эльфы.
— Эльфы? — непонимающе прошептала девушка.
— Крематорий, — фыркнула женщина. — Как раз сжигают тех, которых потравили в газовых камерах в прошлую смену.
Эльфы жили в отдельных бараках. По сравнению с которыми, как рассказывали старожилы, ангары, в которых содержали людей с феями, были просто элитным жильем. Но этих бараков было немного, потому что сами эльфы долго там обычно не жили. Хоть их сюда и свозили с завоеванных территорий ничуть не меньше, чем пленных людей и фей, для них не требовалось особо больших площадей. Потому что эльфов регулярно травили в газовых камерах. Раздевали, закрывали в герметичных комнатах и пускали газ. После чего тела тащили в крематорий, где сжигали.