Я учуяла запах воды. Я лежала ничком на холодной земле.
Констанция остро сознавала, какое у нее выражение лица, как лежат на столе ее руки.
– Кто-то тронул меня за ногу. Они задрали на мне юбку, стащили с меня трусы. Я стала вырываться. Вся была в грязи. Чувствовала на лице чужие руки, зажимавшие мне рот, потому что я кричала, громко кричала. – Шел на мгновение умолкла. – Я была девственницей. Боль была жуткая. Пронзительная. Все четверо причиняли боль. Может, их было всего двое, но каждый сделал свое дело по два раза. Не могу сказать.
Констанции хотелось подняться из-за стола, включить чайник. Словно мозг пытался отвлечь ее, предлагал подумать о другом, не о том, что она услышала. Но Шел продолжала свой рассказ:
– Потом они погрузили меня в ют, бросили ничком на платформу. Когда машина остановилась в конце моей улицы, я кое-как слезла. Уже было, наверно, часов пять утра. Я была вся в грязи – лицо, руки, весь перед. Никто из них не вышел со мной, но я помню: когда они уезжали, Стив смотрел на меня из окна со стороны пассажирского кресла. Он был одним из них. Ему тогда было всего пятнадцать, но он насиловал меня вместе с остальными.
Из-за этой последней фразы, подозревала Констанция, и был затеян весь разговор. Грудь сдавило, будто из нее вышибли дух.
– Что Стивен тебе сказал сегодня утром? – спросила она.
– Чтобы я держалась от тебя подальше, – ответила Шел безжизненным голосом. Казалось, рассказ выхолостил ее. К чаю она так и не притронулась. Сидела, сгорбившись над чашкой. – Я скрыла это от родителей. В дом зашла с заднего двора. Приняла душ. Одежду, что была на мне, выбросила. Не хотела, чтобы кто-то знал. Я даже толком не помню, кто еще там был, кроме Стивена.
Прямо за спиной у Шел на стене висел семейный фотопортрет, который Стив подарил жене на День матери. Все трое в белых рубашках и джинсах, Констанция, Стивен и Эстер, позировали на фоне декорации в фотоателье.
– И что ты предлагаешь мне с этим делать? – Констанция задыхалась, будто только что бегом поднялась по длинной лестнице.
Шел содрогнулась, съежилась, как слизень, когда ткнешь его палкой. Палку уже убрали, а он еще несколько секунд извивается, пытаясь защититься.
Констанция встала. Ощущение было такое, будто она залпом выпила полный стакан содовой. В горле шипел и пенился гнев.
– Что, по-твоему, я должна делать с этой информацией?
– Я подумала, что ты должна знать. – Лицо Шел было непроницаемо.
– Знать? Или поверить? Ты хочешь, чтобы я в это поверила?
Шел тоже поднялась из-за стола. Ее плотно сжатые губы вытянулись в тонкую линию, концы которой терялись в щеках. Она стояла, перенеся тяжесть тела на одну ногу, словно готовая сорваться с места и уйти, чем напомнила Констанции ее мать, хотя была на целый фут выше матери. Констанцию почему-то это взбесило.
– Убирайся из нашего дома. – Как будто Стив стоял у нее за спиной, сложив руки на груди. Сейчас Констанция как никогда была уверена в том, что их с мужем связывает большая любовь. Все плохое, что было между ними, мгновенно забылось, и в голове у нее свербела только одна мысль: «Я его люблю».
Шел попятилась, отступила на несколько шагов, не выпуская Констанцию из поля зрения, словно перед ней была сумасшедшая.
Констанция нагнала Шел, когда та уже вышла за порог. Она со всей силы захлопнула дверь. Щелкнул замок. Констанция задыхалась, будто ей не хватало кислорода. С улицы донесся рокот отъезжающей машины Шел.
Ей вспомнилось, какая чувствительная у него кожа на ребрах, как она щекотала его во время их шутливых драк в первые месяцы супружества. Стив тогда был такой милый, такой веселый. Не зная, что делать, Констанция взяла с кухонного рабочего стола свою чашку. Потом с чашкой в руке прошла в спальню, постояла там, глядя, как свет струится в окно. Погруженная в свои мысли, она не заметила, как выронила чашку. Та, отскочив от ноги, упала на тонкий серый ковер, расстеленный прямо на бетонном полу, и разбилась на три части. Черепки напоминали счищенную кожуру апельсина. Казалось, если их сложить вместе, они снова примут прежнюю форму. Горячая жидкость растекалась между пальцами, словно вода во время пролива. Обожженная стопа горела. Ей хотелось наступить на осколки, раздавить их голыми ногами. Лишь огромным усилием воли сумела она обуздать свой порыв.
Обойдя черепки, Констанция заковыляла по коридору в ванную. Дверь закрыть не удосужилась. Шелли Томпсон не вернется. Констанция спустила трусики. В флуоресцентном освещении маленького помещения обвисшая ткань была похожа на сброшенную кожу. Она вытерлась, слила воду в унитазе, затем умылась и промокнула лицо. Вернувшись в спальню, она отчистила от чая ковер, собрала и бросила черепки в мусорное ведро. «Если не потороплюсь, – подумала Констанция, – опоздаю на работу».
До полудня Констанция двигалась как в тумане. Допускала глупые ошибки. Во время перерыва на обед, когда не было ни пациентов, ни документов, которые отвлекли бы ее от тяжелых дум, она решила, что должна поговорить с Шелли. Убедить ее никому не повторять обвинения в адрес Стива. Ей было жаль Шелли, но перед глазами постоянно вставал образ пятнадцатилетнего Стива. Шелли была пьяна. Она сама сказала, что точно не знает, сколько парней там было. Констанция не обязана ей верить. А потом, в половине третьего, доктор Сполдинг сказал, что она может пораньше уйти с работы. Эстер дома не оказалось, хотя она уже должна была вернуться. Дочь задерживалась на десять минут. Потом на двадцать. На полчаса. Констанция позвонила всем, кого знала, но до двух человек, с которыми особенно хотела поговорить, так и не смогла дозвониться. На работе Стива никто не мог сказать, где он. Констанция машинально набрала номер Шелли, даже не вспомнив про их недавнюю ссору. Дети Шелли сообщили, что Эстер у них нет, а мама поехала за Калебом. Констанция позвонила Маку. Тот сказал, что вызовет специалистов по поиску пропавших детей и сделает это немедленно.
– А это не преждевременно?
– Скажем так, пусть меня обзовут перестраховщиком, я это переживу. Зато буду знать, что мы ничего не оставили на волю случая. Вы не согласны?
Около пяти Констанция наконец-то связалась со Стивом. Тот приехал буквально через несколько минут и тотчас же отправился на поиски дочери. Периодически он возвращался, проверяя, не вернулась ли Эстер. Констанция остро сознавала, как утекают минуты.
А потом приехала Шел. Прямо в коридоре она привлекла Констанцию в свои широкие объятия. Та расплакалась навзрыд.
– Прости, что не сразу приехала. У Кайли пока еще нет телефона, – объяснила Шел. – Дети сообщили мне сразу, как только я вернулась домой. – Она помолчала, словно прислушиваясь к шумам в доме. – Стив здесь?
– Уехал на поиски, – ответила Констанция.
В тот момент женщины негласно решили, что не будут заводить разговор об утреннем происшествии. Пока не будут. Сейчас важно было отыскать Эстер.
Констанции казалось, что ее руки стали прозрачными. Она чувствовала в них биение сердца.
– Не могу поверить, – произнесла Шел. – Должно быть, она где-то в своей комнате. Наверняка.
Констанция всхлипывала, уткнувшись лицом в плечо подруги.
– Констанция, все будет хорошо. Она найдется. – Женщины льнули друг к другу. Констанция слезами и соплями заливала рубашку Шел. – Все будет хорошо, милая, – повторила Шел.
Констанция даже мысли не допускала, чтобы выйти из дома, ведь Эстер могла вернуться в любую секунду. Она бегала от задней двери к передней, периодически останавливалась перед телевизором и смотрела новости, словно ожидала увидеть дочь на заднем плане в репортаже о приостановке ремонта кинотеатра в Роудсе. Размышляла о том, где могла быть Эстер, что могло с ней случиться, думала о носках, которые были на дочери, о чистых носках в ее шкафу. Никто не произнес слово «изнасилование», но все думали об этом: приезжая женщина-следователь, опрашивавшая Констанцию через несколько часов после того, как Эстер полагалось быть дома; работница социальной службы, трещавшая без остановки, пока Констанции не удалось под удобным предлогом положить трубку.
Когда у дома остановилась машина, Шел поспешила скрыться то ли в ванной, то ли в одной из спален. Констанция была ей благодарна. Стив позаимствовал у кого-то автомобиль, потому что его ют забрала полиция. Он лишь заглянул в дом, проверяя, не вернулась ли Эстер, и снова уехал. В половине девятого родственники Стива, не участвовавшие в поисковой операции, пришли посидеть с Констанцией. Та болезненно реагировала на появление у порога чужих людей, потому что постоянно думала об Эстер. Все ее существо было преисполнено ожидания, она так сильно жаждала увидеть дочь, что, казалось, ее тело вибрировало от напряжения.
Бестактное время не замирало, безжалостно летело минута за минутой. Шел выпроводила родственников Стива. Она отвечала на телефонные звонки и сказала журналистам, что семья не будет делать каких-либо заявлений. А потом в поздних вечерних новостях показали фотографии Эстер. Для Констанции это был шок. Мозг на мгновение словно взорвался: «Наконец-то! Вот она! Нашлась!»
Ее охватила неконтролируемая жажда деятельности. Мысленно проигрывая разговор со следователем, она пошла в комнату Эстер, чтобы понять, где искать дочь: вдруг она что-то не заметила. Констанцию не покидала надежда, что Эстер все же прячется в своей комнате. Вместо дочери она обнаружила там Стива. Он сидел в темноте, спиной привалившись к белой дверце встроенного шкафа. На подъездной аллее машины не было, и она не слышала, как он вошел в дом. Стив плакал, содрогался всем телом от беззвучных всхлипов. Констанцию он не заметил, потому что ладонью прикрывал зажмуренные глаза. На него было жалко смотреть, как и на любого человека, который силится подавить рыдания. Констанция попятилась, вся ее целеустремленность сдулась. Она прошла в кухню и, избегая взгляда Шел, сказала, что Стив вернулся с поисков и ей лучше уйти домой, к детям. Настенные часы в кухне показывали одиннадцать вечера.