Однажды, когда мы возвращались в машине домой, папа Эстер был недоволен тем, что она слишком долго торчала в раздевалке. А я с удовольствием сыграла роль послушной дочки, которую послали поторопить Эстер. Я не рассказала полицейским, как я была взволнована, когда он зашел в раздевалку вслед за мной. Он был во вьетнамках, и я обратила внимание, что ступни у него большие, пальцы на ногах волосатые, а щиколотки, которые обычно не видны в рабочих ботинках, белые. Его мужская природа была для меня незнакомым явлением. Я толком не знала, как это понять.
И то, что такой необычный человек беспокоился, тревожился за Эстер, наделяло ее еще большей магией в моих глазах.
Наконец опрос завершился, и мама велела мне подождать за дверью. Скоро она вместе со следователем появилась на веранде. Потом та вернулась в кабинет, а мама достала из сумки пакетик «Твистис».
– Знаю, Ква-Ква, как все это страшно и неприятно, – сказала она.
Мы подошли к машине, и я уселась в пассажирское кресло. Автомобиль завелся не сразу.
– Вот чертова таратайка, – улыбнулась мне мама. – Хорошо, что мы уже заказали «ламборгини». – Про «ламборгини» от мамы я слышала с малых лет, когда еще верила, что скоро у нас будет новый автомобиль.
Двигатель кашлянул несколько раз и зарокотал, а я думала только о том, чем мы с Эстер собирались заняться вместе. Надеялись за лето научиться проплывать весь бассейн на одном дыхании. Хотели выяснить, куда подевался муж миссис Родригес. Планировали освободить тощую грустную собаку, бегавшую на цепи у мотеля; ее хорошо было видно с шоссе. А потом уговорили бы родителей Эстер, чтобы ей разрешили взять собаку себе. Потому что у них собаке будет лучше. Эстер всегда мечтала иметь собственного питомца. Всякий раз, когда мы проходили мимо мотеля, Эстер говорила «Бедная собачка» и «А с этим мы еще посчитаемся». Владелец мотеля, похоже, догадывался, что мы замышляем, и глаз с нас не спускал, и мы не знали, когда нам представится возможность. Но ждали удобного случая. В следующем году мы с Эстер вместе перейдем в среднюю школу. Правда, это будет не так увлекательно, как могло бы, ведь учиться мы будем в том же самом здании, хотя некоторые из наших одноклассников будут ездить на автобусе в большую школу в Роудсе. Но у нас будут занятия в научных лабораториях, появятся свободные уроки. По крайней мере, мы с Эстер по-прежнему будем дружить. А может, и с Льюисом тоже: мы пока не выяснили, в какую школу хотят отправить его родители. Но главное – мы с Эстер будем вместе, научимся переплывать бассейн на одном дыхании, освободим несчастную собаку. Вместе мы сила, нас не остановить, никогда.
Мама вела машину, а я неторопливо откусывала по половинке от каждой сырной палочки «Твистис». Бугристые, они приятно царапали язык. Я взяла большую палочку, по форме напоминавшую дубинку пещерного человека. Она была в оранжевой обсыпке, которая липла к пальцам. Я откусила половинку, и обсыпка осела на деснах. В этот момент я простила маму за то, что она сказала и чего не сказала в темноте спальни Рики. Я грызла сырные палочки, и во мне крепла уверенность: Эстер скоро объявится. Никто не знает ее так, как я.
Маме пора было заступать на смену в магазине IGA, и она взяла меня с собой на работу. Хотела, как она выразилась, чтобы я постоянно «была на виду». То есть мне полагалось сидеть на скамейке перед магазином, чтобы она от своего прилавка видела мой затылок. Ее босс, заметив меня, что-то недовольно буркнул себе под нос.
Мне не нравилось, как мужчины ведут себя с мамой. Слишком много ей улыбаются или разговаривают с ней как с маленькой девочкой.
У меня с собой была книга о животных. Я несколько недель выпрашивала ее у мамы после того, как показала ей каталог книголюбов, и она в конце концов купила мне эту книгу. Оказалось, что в ней только одна страница посвящена ламам и я уже знала все факты, которые там были представлены. За исключением одного.
Потные ноги липли к скамейке. Я встала и зашла в магазин.
– У лам период беременности составляет триста пятьдесят дней, – сообщила я маме, раскладывавшей товар на полке.
– Ух ты! – воскликнула она, отвлекшись от своего занятия. – Как несправедливо.
Когда мама была беременна мной, мы жили у моей тети Кэт в Виктории. «Потому что у нее был кондиционер», – всегда говорила мама, причем таким тоном, словно это была единственная причина ее отъезда из Дертона, но я подозревала, что все куда сложнее. Иногда я думала, что мой папа, наверное, родом из Мельбурна. Там так много людей, что вероятность этого была высока. Мы вернулись в Дертон, когда мне исполнился один год.
Мимо меня прошел мамин босс. Массивный мужчина, пузо вываливается из штанов. Когда он доставал что-нибудь с верхней полки, на пряжке ремня можно было видеть бронзового орла. Я всегда думала: не врезаются ли крылья орла в его толстый живот? Если б он был моим папой, мне пришлось бы уехать из города.
– Подожди меня на улице. У меня скоро перерыв, – сказала мама.
Я вернулась на скамейку.
– Мам, мне скучно, – пожаловалась я, когда она вышла ко мне некоторое время спустя.
– Знаю, Ква-Ква. Я отвезла бы тебя к кузенам, но у твоего дяди и без того забот полон рот. Тетя Шелли помогает маме Эстер.
Если б дедушка был жив, мама отвезла бы меня к нему, но его похоронили еще в сентябре. Его собака – золотистый ретривер по кличке Лола – умерла через два дня после его смерти. Они были очень похожи – дедушка и его собака. Оба пахли томатным соусом.
– Я не хочу здесь сидеть, – заявила я. – Жарко очень.
Она дала мне мороженое «Баббл О’Билл». Я с радостью схватила его, сорвала шелковистую пластиковую обертку, из-под которой вылез торчащий нос из жвачки. Само мороженое было налито неаккуратно, розовые и коричневые линии лица ковбоя наползали одна на другую. Но хотя бы дырка от пули в его шляпе была на месте.
– Давай так. Я отвезу тебя домой, хорошо? Только обещай, что будешь сидеть дома, дверь запрешь на замок и никому не будешь открывать. Вентилятор можешь включить.
Я с готовностью закивала, облизывая шарик из жвачки в мороженом. Очень уж надоело мне сидеть на этой скамейке.
Мама привезла меня домой, поцеловала на прощание и снова уехала. Я открыла дверь, вошла в дом. На обеденном столе в гостиной по-прежнему стояла ваза с яблоками, с краю лежала стопка сервировочных салфеток. Фли, свернувшись клубочком, дремал на стуле. Я позвала его: «Кис-кис-кис». Он спрыгнул со стула и прошествовал мимо меня, помахивая в воздухе рыжим хвостом. Мне тоже очень не хватало воздуха.
Я бросилась на мягкий диван.
Дом Эстер был лучше нашего. Он принадлежал ее родителям. А наш относился к категории социального жилья, как я выяснила, порывшись в стопке документов, которые обнаружила на кухонном столе. Чтобы узнать значение этих слов, мне пришлось лезть в словарь. Часы на стене показывали чуть больше половины первого. Под потолком крутился вентилятор. Он висел не совсем ровно и оттого немного покачивался. Толку от него было мало, он просто гонял горячий воздух. Я все еще сердилась на маму за то, что она сказала, будто Эстер нашлась. Но я также знала: если бы с моей подругой случилось несчастье, я бы почувствовала. У меня стало бы покалывать в пальцах, чесался бы нос.
Я судорожно пыталась сообразить, где она может быть.
И вдруг резко выпрямилась на диване. Как же я раньше об этом не подумала!
Мы же в том месте оставляли друг другу записки все прошлое лето! Наверняка там есть записка, из нее я узнаю, где Эстер. Надо идти. Прямо сейчас. Я схватила свой ранец и бросила в него бутылку воды и пакетик лапши.
Шла я долго, уже стала беспокоиться, что пропустила наше условленное место. Высокая трава возле ручья царапала мне ноги. Но вскоре я увидела знакомый пень на песчаном островке посреди ручья. Я попробовала перепрыгнуть узкий рукав медленно текущей воды, но не допрыгнула. Одна кроссовка промокла насквозь. Контейнер из-под мороженого был на месте: мы спрятали его в трухлявом пне и сверху забросали листвой. В нем хранились вещицы, о которых знали только мы с Эстер. В тот момент я четко представляла, что сейчас произойдет. В коробочке я найду записку от Эстер, а сама она будет ждать меня где-то неподалеку, и мы вместе пойдем домой. Ее родители купят нам жареную рыбу с картофелем фри, а также по банке апельсиновой газировки «Санкист», и все будет хорошо. Моя мама принесет нам неаполитанское мороженое, и я съем только шоколадное и клубничное.
Но никакой записки там не оказалось. Я увидела две половинки кулона, которые можно было носить на двух разных цепочках. Мы называли их наши «Лучпод Шиеруги», именно это было написано радужными буквами на правой и левой половинках – по две части каждого слова, помещенного одно над другим. На моей половинке «Лучпод», на ее – «Шиеруги». Долгое время мы так и говорили друг другу: «Ты ведь моя Лучпод Шиеруги, да?» И в записках друг другу старательно выводили: «Лучпод Шиеруги навсегда». Под половинками кулона лежал рисунок с изображением пирата, который я нарисовала для Эстер. Она ничего не сказала, но я знала: она наверняка догадалась, что я его просто обвела. Еще в коробочке лежали две карточки с изображением покемонов – Джиглипаффа и Пониты. Пусть не вслух, но я спросила у наших сокровищ: «Эстер, где же ты?»
Я порылась в кармане, ища что-нибудь, любую вещь, которую можно оставить в тайнике для Эстер, чтобы она догадалась написать мне записку. Чтобы поняла: я скучаю по ней и хочу знать, где она. В кармане ничего не оказалось, но на дне рюкзака я нашла пачку печенья Tiny Teddies. Белый пакетик резко выделялся на фоне синего пластика, из которого был сделан контейнер. Я плотно закрыла его и снова положила в пень – Эстер обязательно заметит. Я отошла немного в сторону, выбрала удобное местечко и села. Сидела и смотрела по сторонам, словно наблюдала за тостером, в который вставила хлеб. Я пребывала в полной уверенности, что Эстер вот-вот выскочит откуда-нибудь.