Не дожидаясь, когда жена пристегнется, Стив завел мотор. Ремень безопасности не тянулся, застревал. Она сделала глубокий вдох, протяжно выдохнула, вытягивая ремень, вставила его конец в замок возле рычага переключения скоростей. Стив обернулся, бросая взгляд в заднее окно юта. Констанции вдруг захотелось взять его лицо в ладони, но он снова стал смотреть перед собой. Включил первую передачу и рванул вперед. От резкого толчка Констанцию откинуло на спинку кресла. Она взглянула на мужа, в это мгновение думая лишь о том, какие у него густые темные волосы.
Охранник в кепи дал отмашку, и они выехали со стоянки.
– У нас что, телефон не работает? – язвительно поинтересовался Стив.
Как-то он говорил, что становится неприятным человеком, когда злится: ехидничает, изливая свое раздражение. Признание было сделано в минуту откровенности, какие случаются между супругами: «Это заметно? Окружающие тоже замечают? Тебе ведь не должно быть безразлично, что обо мне думают. Надеюсь, ты не используешь эту информацию, чтобы навредить мне».
До самой автострады они ехали в молчании. В отличие от дороги, ведущей к тюрьме, этот участок шоссе оба знали вдоль и поперек: не счесть сколько раз колесили по нему в обоих направлениях. Мимо мелькали знакомые ориентиры – дерево, рекламный щит, – размечавшие на временные отрезки их путь домой.
Каково ему пришлось в тюрьме? Страшно было?
– Я знаю, тебе нелегко. – Констанция была рада, что монотонная езда действует гипнотически и дает возможность во время разговора смотреть строго вперед. – Но у тебя нашли ее туфлю. Как она могла оказаться в твоей машине, если ты не видел дочь? К тому же ты ударил полицейского. В чем причина? На полицейских просто так не бросаются.
Констанция не хотела, чтобы они обсуждали гибель Эстер. Неизвестность переносить тяжелее. Наверное, это прозвучало бы абсурдно, но она изначально знала, что Стивен не причинил бы зла Эстер, не заставил бы ее страдать. В глубине души знала. И что с того?
– Я твой муж, черт возьми! – рявкнул Стив, словно прочитав ее мысли. Было ясно, что он напрашивается на ссору. – Эстер – моя дочь. Я ее люблю! – хрипло выкрикнул он.
– Стив, помнишь, что произошло на одной из вечеринок в доме Тони, когда тебе было пятнадцать лет?
Стив не отвечал, но выражение его лица изменилось, будто он пытался вспомнить.
– Шелли было восемнадцать, – продолжала Констанция. – Она сказала, что несколько парней напоили ее, так что она на ногах не стояла, а потом… потом по очереди… – Ее голос сорвался.
Стив молчал, не отрывая взгляд от дороги.
– Они изнасиловали ее, по очереди, – закончила Констанция.
– Я слышал об этом, – наконец произнес он, по-прежнему не глядя на жену.
– Шелли сказала, что ты тоже там был.
Сколько раз она целовала его лицо, держала за руку?
– Сказала, что ты был в числе тех парней.
Правая рука Стива, оторвавшись от руля, взметнулась вверх.
– Ты считаешь, что я способен на такое? – Голос его как-то странно хрустнул, будто на дереве сук переломился.
Оба они плакали.
– Готова поверить во что угодно, да? Кон, ты ненормальная. Что у тебя с мозгами? Ты хоть представляешь, что мне довелось пережить за последние дни?
– А я и не говорю, что я нормальная, – отвечала Констанция. – И никогда не говорила. И никогда не выдавала себя за нормальную.
– Я никого не насиловал, – отчеканил Стив. – Как ты вообще могла такое подумать? Как ты могла подумать, что я способен причинить зло Эстер? – Он умолк, глядя на дорогу.
В машине слышалось лишь гудение кондиционера, да еще шуршание колес по асфальту.
– Наша дочь мертва, – сказала Констанция. – Мы никогда не будем обсуждать, в какой университет ей поступать. Она больше не встретит ни одного Рождества. Никогда не купит себе новую пару обуви.
Стив смотрел на дорогу. Слезы лились, стекали в щетину на лице.
– Лучше б мы никогда не переезжали сюда, – обреченно произнесла Констанция.
Ронни
4 декабря 2001 года, вторник
В больничном коридоре возле моей палаты стоял телефон. Мама думала, что я не слышу ее через закрытую дверь, а я прекрасно слышала. Изобразила удивление, когда она сообщила мне, что наш сосед нашел Фли: живой и здоровый, кот грелся на солнышке в нашем дворе. Мама, когда думала, что меня нет рядом, разговаривала совсем по-другому. Так странно.
Я уже чувствовала себя гораздо лучше. Челюсть еще болела, но жар меня больше не мучил. Рука ныла в том месте, куда мне сделали укол от бешенства. Доктор сказал маме, что я быстро выздоравливаю и через несколько дней меня можно отпускать домой.
Мама вышла позвонить.
– Шелли, что ты говоришь? – В ее голосе сквозила усталость.
Я навострила уши. Надеялась, что тетя Шелли не планирует меня навестить. Я была не в том настроении, чтобы общаться с ней и кузенами.
– Это точно?
Сроду не слышала, чтобы мама была так потрясена.
– О боже. Где?
Мама надолго умолкла.
– Как Констанция? – Молчание. Я представила, как мама кивает. Она всегда кивала, когда говорила с кем-то по телефону, хоть человек на другом конце линии и не мог ее видеть. – Черт. Мне пора, Шелли. Не представляю, как сказать об этом Ронни.
Мама вернулась в палату. Ее лицо я видела только в профиль, но шея была напряжена, словно она с трудом удерживала на ней тяжелую голову, и это наводило на мысль, что у мамы для меня какое-то ужасное известие.
Я хотела притвориться спящей, но слишком долго медлила: мама заметила, что у меня открыты глаза.
– Ронни, – начала она. Ее голос дрогнул. Она подошла к моей кровати. – Эстер нашли.
По ее тону я сразу поняла, что Эстер нашли не всю целиком. Не нашли ее смех, подпрыгивающую походку, многое другое, что мне нравилось в ней. Ничто из этого не вернется домой.
– Она умерла? – Мне нужно было, чтобы она подтвердила это словами.
– Нашли ее тело, – кивнула мама.
– Что с ней произошло?
– Не знаю. – Каждая черточка была натянута на мамином побледневшем лице.
В последнее время я все пытаюсь уложить в голове мысль, что, оказывается, взрослые не все знают и не контролируют происходящее целиком и полностью.
По левой стороне моего лица бежали слезы.
Мама привлекла меня к себе, и я долго плакала, смачивая слезами ее сорочку. В конце концов она пересела на стул у моей кровати.
Я подумала о том, что вчера сказал мне Льюис. Если б мне удалось сесть в постели и наклониться к нему, я смогла бы его поцеловать – прижаться своим забинтованным лицом к его гладкой коже. Я еще никого не целовала, а в Льюиса всегда была немного влюблена. Жаль, что он никогда не чувствовал ко мне то же самое. Жаль, что он никогда меня не полюбит. Сама не знаю, почему тогда об этом подумала; может, пыталась перенестись в другую реальность.
Я посмотрела на одеяло. На нем синим было напечатано название больницы. Где-то я читала, что при приближении хищника необходимо замереть на месте. Если не будешь двигаться – не пострадаешь, потому что зверь тебя не заметит. Я лежала, не шевелясь, и старалась не думать о том, что означает фраза: «Эстер нашли».
Мама взяла меня за руку.
– Ты как, Ква-Ква?
Внезапно мне стало стыдно, что вчера я не тронула Льюиса за руку. Не дала ему понять, что я его не осуждаю. Что считаю его хорошим и храбрым мальчишкой. И сожалею, что разозлилась на него. Но меня и вправду разъедал гнев, ведь он должен был любить меня, как я любила его. Поэтому, вместо того чтобы сказать ему добрые слова, я спросила про собаку. И этого уже не изменить. А моей лучшей подруги теперь нет в живых.
– Что им известно? – Приглушенные слова, сами собой слетели с языка.
– Полиция думает, что она умерла сразу после исчезновения. Боли она не почувствовала, Ква-Ква.
– А с папой ее что? – спросила я. Мне до сих пор не верилось, что он мог причинить зло Эстер.
Мама приоткрыла рот, отчего лицо ее почему-то изменилось. Стало незнакомым.
– Стивена отпустили. Вероятно, полиция больше не считает, что он как-то причастен к этому, – ответила она.
Я подумала о Стивене, вспомнила, как сидела с ним в его машине. Он любил Эстер так же сильно, как я. Я всегда это знала.
– Это сделал хозяин мотеля?
Я уже поняла, что ошиблась: Эстер не была там, в мотеле. Но я должна была спросить. Чтобы знать точно.
– Ох, Ква-Ква, – заплакала мама. – Иногда мне хочется запихнуть тебя в свой живот. Если б можно было, я втиснула бы тебя туда, и ты больше не чувствовала бы боли, всегда оставалась бы в безопасности. – Мама провела рукой вдоль своего худенького тела. – Я так сильно люблю тебя, Ква-Ква. На самом деле ничего не известно. Полиция, я уверена, разберется.
Воображение нарисовало мне полицейских. Они не сумели вернуть мою подругу живой.
– Я тоже тебя люблю, мама.
– Как ты себя чувствуешь? Чем тебе помочь?
– Мне грустно.
– Мне тоже грустно, детка.
– Я никогда больше ее не увижу, да?
– Мы пойдем на похороны, если доктор скажет, что ты достаточно окрепла.
Получается, что не увижу. Я и сама не знала, что подразумевала своим вопросом. Из несмышленого возраста я уже выросла. Понимала, что значит «умерла».
Мама крепко обняла меня, стараясь не причинить боль.
– Мам, можно мне шоколадного молока?
– Его сейчас нет, Ква-Ква. Но в холодильнике я видела клубничное. Побудешь минутку одна, пока я принесу?
Я кивнула. Мама поцеловала меня в макушку и вышла из палаты, закрыв за собой дверь.
Я больше не была опутана проводами и трубочками, но в соседней палате кто-то был подсоединен к приборам: через стену до меня доносилось пиканье датчиков. Я скучала по Эстер. Все тело болезненно ныло, тоскуя по ней.
Эстер умерла.
Бип.
Эстер умерла.
Бип.
Шаги в коридоре.
Я все думала о той первой ночи в доме дяди Питера, когда мама легла со мной и мне показалось, будто она сказала, что Эстер нашли. Мне нестерпимо хотелось вернуться в то время. Тогда все еще было возможно. Тогда Эстер еще могла прийти домой.