— Я видела, как ты пишешь — за обедом, в классе, ты все время что-то строчишь, — она смеется, улыбается оттого, что я стесняюсь этого.
Я запинаюсь, все еще слишком смущен, чтобы продолжать разговор.
— Да ладно тебе, если не хочешь, не говори.
— Ну… нет… это, в общем, я не знаю. Вроде давно. С тех пор как мы с мамой ушли от отца.
— Ox, — говорит она, говорит, что ей жаль, что она не хотела поднимать эту тему, когда спрашивала — и теперь я говорю ей, что все хорошо. Потом она спрашивает, где живет мой отец, и я говорю ей, что снова вернулся сюда, чтобы жить с ним. Видно, что она несколько озадачена всем этим, но не задает больше вопросов, понимая, что мне не особенно хочется говорить на эту тему.
— А о чем ты пишешь, ну, в блокнотах?
— Так, всякую всячину, — отвечаю я и молю Бога, чтобы она не попросила меня дать почитать. Мне бы пришлось сказать «нет», мне нужно оберегать мои секреты, но я не уверен, что смогу отказать ей в чем-либо — только не этим глазам, не этому движению руки, которым она прикасается к своей щеке.
— Что-нибудь хорошее? — спрашивает она.
— Иногда… — отвечаю я — разве я скажу ей о чем-то плохом.
— Вот и хорошо, — говорит она и снова смотрит на синяк, а я смотрю на лямки трико, впивающиеся ей в плечи. Я хочу просто встать, подойти к ней, встать за ее спиной, спустить их с ее плеч, убрать следы от них, проводя по ним пальцами.
Она смотрит на меня, резко поднимает голову, от этого я вздрагиваю — может, я сделал что-то не так, потому что она выглядит напуганной.
Я смотрю на свои руки, лежащие у меня на коленях.
— Хочешь, пойдем погуляем, или как? — спрашивает она.
Через мгновение до меня доходит смысл ее слов, слова не вяжутся с выражением ее лица, по нему понятно, что она недовольна чем-то, но ее голос такой мягкий, в нем столько надежды, и я сильнее, чем прежде, осознаю, что она самая необычная девушка из всех, кого мне приходилось встречать, даже более необычная, чем Ласи, так как с Ласи я, по крайней мере, всегда знал, что она собирается сказать, когда открывает рот.
— Хорошо, — говорю я, впервые глядя ей прямо в глаза.
— Отлично. Я только сбегаю наверх за свитером.
Она вскакивает со стула, и я медленно встаю вслед за ней. но она останавливается у двери, поднимает руку, как регулировщик.
— Тебе придется подождать меня здесь, — шепчет она так серьезно, так строго, что я застываю на месте.
Даже когда она пытается ободрить меня слабой улыбкой, я все равно стою как вкопанный.
— Я сейчас, — говорит она уже более будничным тоном.
Я смотрю, как она перепрыгивает сразу через две ступеньки.
Мы выходим на обочину, только когда приближается машина, а так мы идем посередине дороги, против потока — рядом друг с другом. Я не спрашиваю ее, куда мы идем. Мне все равно. Мне везде хорошо, пока она рядом.
— Извини меня, ну за то, что было дома, — говорит она, глядя на свои старые кроссовки. — Мне вообще-то никого не разрешают приводить к себе в комнату, особенно парней. — Она смотрит на меня. — Мне вообще не разрешают приглашать ребят. Я сказала маме, что ко мне придут. Но я не сказала, что ты мальчик.
У меня все внутри перевернулось: жаль, что я раньше не знал, я мог бы встретиться с ней где-нибудь в другом месте.
— У тебя будут неприятности? — спрашиваю я. Рианна пожимает плечами:
— Может быть… наверное.
— Прости, — шепчу я и останавливаюсь.
— Нет, ты здесь ни при чем, — говорит она и тоже останавливается, подходит ко мне и кладет свои руки на мои, а потом быстро убирает их.
Она идет дальше, ее тень сейчас длиннее, чем когда мы вышли, за нашими спинами солнце опустилось ниже, и мы удаляемся от магазинов городка и идем в сторону парка, обещающего нам весенние цветы, деревья и скамейки, на которых нам не придется сидеть вдалеке друг от друга.
Я иду за ней молча, стараясь не подходить к ней слишком близко, а она крутит завязку от капюшона на свитере, накручивает ее вокруг пальца, пока тот не краснеет, а потом снова ее отпускает.
— Мои родители ТАКИЕ ПЕРЕСТРАХОВЩИКИ! — взрывается она, прижав к бокам руки и сжав их в кулаки, как рассерженный ребенок; она говорит это так громко, что выходящая из парка пожилая пара оборачивается в нашу сторону, хмурится, но потом все-таки уходит.
Мой друг Авери уж точно бы знал, что делать, он бы точно знал, хочет ли она, чтобы он обнял ее, и знал бы, что именно нужно ей сказать. Он бы знал, держать ли дистанцию и дать ей самой остыть, или снова улыбнуться ей, перед тем как легонько провести ноготками по ее шее сзади.
Но я не Авери, я вообще не понимаю, чего хотят девушки. Поэтому я иду за ней следом, положив руки в карманы и чувствуя себя глупым и беспомощным.
Я останавливаюсь, когда останавливается она.
Она кажется такой маленькой, словно ее нарочно кто-то сделал такой, чтобы она подходила по размеру тому крошечному бревну, по которому она так усердно тренируется ходить.
— Я иногда их ненавижу, — говорит она. Ее глаза темные и грустные, вот тогда я перестаю думать, перестаю размышлять о том, что правильно, а что неправильно, что мне делать и что сделал Авери, я подхожу к ней, запускаю ру-т ей под свитер, они легко скользят по нейлону, замыкаю их на ее маленькой спине.
Я жду когда она посмотрит на меня, уберет непослушые пряди волос от своих губ, и целую ее.
Я приоткрываю рот и чувствую, как вся ее боль проникает в меня, в то время как свою боль я держу глубоко внутри, чтобы защитить ее, потому что понимаю, что иногда даже ангелы нуждаются в чьей-то защите, что иногда им необходим отдых от исцеления, и тогда им нужно, чтобы исцелили их самих.
Мы словно два дерева, которые срослись вместе, наши корни переплелись между собой под землей, как змеи в клубок. Наши ветви лежат одна на другой, каждый листочек нежно гладит листву другого, пока мы пытаемся поглотить семена друг друга, поскольку наши семена — секреты, которые свяжут пас вместе навсегда.
И на мгновение мы становимся одним человеком, до того как разъединиться.
Поднимается ветер, когда мы отрываемся друг от друга.
— Я…я не… — бормочу я, запинаясь. Рианна улыбается и опускает глаза, нежно вытирая уголки губ, где остались следы моей слюны.
У меня такое странное чувство внутри, словно мне хочется, чтобы время полетело быстрее, чтобы вся наша жизнь прошла прямо в эту секунду, хочется прожить всю свою жизнь сразу, вместе с ней.
— Поцелуй меня еще, — говорит она, но как только я наклоняюсь, она отталкивает меня и вырывается из моих рук. — Но сначала поймай меня. — Ее голос разносится ветром, когда она пускается быстро бежать по пустому парку.
Я опешил на секунду, мои руки повисли как плети — я растерялся оттого, что ее настроение меняется быстрее, чем небо перед грозой. Я не привык к таким быстрым переменам, моим чувствам нужно больше времени, чтобы остыть. Я смотрю на нее, изумляясь тому, как прекрасно, наверное, иметь такую способность.
— Лучше поспеши! — кричит она и бежит вверх по холму.
Сейчас, когда я бегу за ней, я понимаю, что она на самом деле ангел, потому что мои ноги — как облака, которые проплывают мимо солнца. Я даже не чувствую своих рук, как они двигаются взад и вперед, или как горят мои легкие — я вспомнил, что значит быть ребенком, когда я бетал по детским площадкам, вспомнил, как легко все было тогда, и вспомнил то, что я забыл: оказывается, я снова могу это испытать. Должно быть, она постоянно это чувствует. Безопасность и свободу. Я не хочу догонять ее, если это означает, что потом это чувство исчезнет навсегда.
Но она снова зовет меня, снова сбавляет скорость, позволяя приблизиться к ней. Когда я бегу, я ощущаю вкус ее помады, как конфетку в моем рту, я бегу быстрее, потому что снова хочу почувствовать ее в своих объятиях.
Рианна стоит на вершине холма.
Ока больше не убегает.
Она показывает на меня и смеется.
Я смеюсь вместе с ней; запыхавшись, я пытаюсь пройти последние несколько шагов наверх.
— Ты ведь знаешь, что я позволяю тебе поймать себя, так? — говорит она и складывает руки.
Я киваю, я никогда бы не поймал ее.
Она вытягивает руку, чтобы притянуть меня к себе, и мы оба падаем на землю, как только наши тела соединяются.
При дыхании моя и ее грудь вздымаются, как волны в океане.
Наши влажные от пота руки сжимают друг друга.
Она раскидывает руки, похожие на крылья, лишенные перьев, на земле — открытое приглашение; затем она зовет меня шепотом, когда я ползу по траве и по земле, чтобы сначала приблизиться к ней, потом лечь на нее сверху, и она закрывает глаза; ее губы слегка приоткрыты, она излает нежные звуки, звуки, просящие быть произнесенными внутри меня, когда я накрываю ее губы своими губами, и мы начинаем говорить без слов.
Я закрываю глаза и представляю, что птицы собираются над нами и кружат вокруг нас по спирали.
Вкус ее жевательной резинки, кисловатый запах ее пота, смешанный с запахом ванили, то, как надежно ее тело прижато моим, — все это вновь и вновь вызывает у нас улыбку.
— Что? — спрашивает она, хихикая. — Ну что? — потому что я не перестаю улыбаться и мне приходится прервать поцелуй.
— Ничего, я просто счастлив, — говорю я. И она произносит:
— Я тоже, — притягивая меня снова к себе.
Иногда я и сам не знаю, что во мне не так.
Иногда я думаю, что, может, я заслуживаю всего плохого, что происходит со мной.
Именно так я себя и чувствую, когда Ласи берет трубку: ее голос, словно у первоклашек, распевающих рождественские гимны, — такой счастливый, такой открытый, такой хрупкий.
— Я соскучилась по тебе, — говорит она, и я чувствую себя беспомощным и глупым на другом конце провода.
Я позвонил, чтобы рассказать ей о Рианне и о тем, какой замечательный день я провел вместе с ней.