— Пока, приятель. Мне надо бежать, — говорит он, вскочив на ноги в очередном приступе бодрости. Я киваю ему на прощание; глядя, как он удаляется, щурю глаза, пытаясь сделать так, чтобы он совсем исчез.
Затем я снова берусь за блокнот. Я записываю обрывки разговоров — всех, что слышу вокруг себя. Записав все, собрав побольше фрагментов, однажды я смогу скомпоновать их, чтобы понять собственные мысли.
Рианна Мур чем-то напоминает мне Ласи.
Дело не в том, как она стоит или как она говорит. Внешне они совершенно непохожи. Ее волосы скорее русые, чем темные. Но не такие кудрявые. Не такие чистые. И она совсем не стеснительная, в отличие от Ласи.
Но их глаза похожи.
Они скрывают тайны.
Она много улыбается. Она улыбается просто так — когда думает, что ее никто не видит. Но ее улыбка далеко не дружелюбна. Так она прячется от демонов.
Каждый день я наблюдаю за ней в классе. Я слышу, как она общается со своими друзьями. Ее слова веселят их, но они, кажется, не замечают, что она никогда не смеется сама. Они не замечают, что один из своих четырех свитеров она надевает дважды в неделю, что ее кроссовки — это дешевая копия тех, что носят они, и даже того, что свои учебники она носит в руках, а не в рюкзаке.
А я это вижу.
Я понимаю, что на самом деле она им неровня — деткам, которые приобретают все самое модное. Моя мать никогда не водила такие машины, как у них. Стоит им недовольно нахмуриться, и они получают все, что захотят. Им не приходится просить, и, уж конечно, они не говорят «спасибо».
Они тоже это заметят.
Скоро.
Потому что в средней школе[6] с каждым годом эти вещи играют все более важную роль. То, что для нас ничего не значит, пока мы маленькие, постепенно начинает определять наше положение в обществе, выбирать нам друзей, навешивать на нас фальшивые ярлыки, как на товары в магазинах.
Я знаю это, потому что у нас с матерью не было дома.
Я знаю это, потому что стоянка для трейлеров на окраине города была для нас домом.
Мои друзья не приходили ко мне в гости, потому что не хотели, чтобы их видели там — в Триси Мидоуз — или в Триси Гетос. Мой друг Авери иногда подвозил меня домой, но он высаживал меня на дороге, так как не хотел показываться там. Мне кажется, он думал, что бедность заразна. До того как ты это осознаешь, ты тот, чьи вещи вышли из моды год назад, кто не ходит на обед, чтобы не видели, что ты ешь полуфабрикаты.
Рианна и сама не знает, насколько мы с ней похожи. Только ее друзья пока этого не просекли. Может, они и догадываются, просто позволяют ей держаться рядом — но, вероятно, говорят об этом за ее спиной. А когда они решат, что она им больше не нужна, то оттолкнут, потому что она такой же мусор, как и я, только упакованный в рождественскую обертку. Разглядев, что внутри, они выбросят подарок вместе с оберткой.
Я пытался разузнать что-нибудь о ней.
Я спрашивал Сина, но от него мало толку.
— Ну я не знаю… Мы вроде учились вместе в младших классах. Она чересчур популярна для меня.
И я поддакивал, давая понять, что мне это неинтересно.
Наши последние уроки всегда совпадают. Я пытался следить за ней, отставая от нее в коридоре, чтобы увидеть, на какой автобус она сядет, в надежде, что место, где она живет, сблизит нас.
Но после занятий у нее оказывались еще дела, и я спешил на свой автобус.
Я заранее продумываю, где сяду в классе, прихожу пораньше, гадая, какое место займет она. Где-нибудь у окна. Она всегда сидит у окна, чтобы развлечь себя во время урока.
Я обычно сижу сзади — за два ряда от окна. Поджидаю, когда она займет место за третьей партой по диагонали от меня.
Сегодня я сел ближе.
Она пришла раньше, и единственным свободным местом было это — через парту от нее.
Я старался особо не смотреть. Я понимал: сидеть так близко — это опасно. Но что-то в ее жестах притягивало мой взгляд. То, как она убирает волосы за ухо, изгиб ее руки, линия от запястья до локтя, та легкость, с какой она опускает руку, словно балерина, одетая в серый безразмерный балахон.
Это замечает не Рианна, а ее подруга.
Такое близкое расстояние способствует тому, чтобы окружающие догадались, на кого ты смотришь. Я понимаю, что меня засекли, и быстро отворачиваюсь, когда ее подруга наклоняется и хлопает ее по плечу.
Волосы, спадающие мне на лицо, не полностью скрывают меня от их глаз, и я чувствую, как румяней обжигает мне щеки, словно я стою у печи.
Подруга ей что-то шепчет.
Показывает пальцем.
Смеется и возвращается на место. Я ощущаю изучающий взгляд Рианны, чьи глаза подобны звездам, отраженным в зеленых тропических водах.
Подняв руку, она снова убирает прядку волос за ухо… и замирает. Я бросаю на нее быстрый взгляд и вижу, как полуулыбка стирает веснушки с ее левой щеки, а потом мы оба отворачиваемся, делая вид, что смотрим на доску.
После занятий я спешу покинуть класс первым, а не жду, как обычно, пока уйдет она. Я хочу быть на полпути домой, до того как она и ее подруга успеют захлопнуть учебники.
Я подталкиваю вперед какую-то дуру, которая никуда не торопится.
— Смотри, куда идешь, урод! — говорит она. Я моргаю, а мой жест вряд ли можно принять просто за взмах руки.
Наверное, мне не стоило этого делать, так как ее дружки-кретины это замечают. Скрестив руки на груди, они встают у двери, загораживая проход. Они вросли в пол, словно два огромных дерева, только, в отличие от деревьев, у них нет мозгов.
— Спешишь куда-то? — спрашивает один из них. Я откидываю волосы назад, чтобы получше рассмотреть их. Я знаю, что Рианна все видит. Какого черта они не уходят? Разве я не понимаю, что им ничего не стоит вышибить мне мозги?
Да им это раз плюнуть!
Я знаю, что я слабак. Я знаю, что они крупнее и круче меня. Да, блин, любой круче! Так кому им это надо доказывать?
— Ну давайте, двигайте, — произношу я, изо всех сил стараясь, чтобы голос звучал примирительно и серьезно, стараясь не нервничать и не слишком потеть. Затем я пробую пройти напролом, потому что между ними достаточно места, нтобы протиснуться, но поскольку при этом я их задеваю, то получаю в ответ удары в спину.
Они смеются, когда я вздрагиваю от боли, пронизавшей мою спину, словно я прислонился к металлической изгороди под напряжением.
— Трус паршивый! — выкрикивают они, безуспешно пытаясь заставить меня обернуться.
Я проталкиваюсь сквозь толпу в коридоре, слыша от каждого, на кого налетаю, обидные слова мне вслед.
И я ненавижу себя за то, что не дал им отпор. Я ненавижу себя за то, что не развернулся и не заехал рюкзаком по их гадким толстым рожам, даже если бы мне это стоило нескольких сломанных ребер. Но я не могу. Как будто что-то внутри меня парализовано.
За это демоны и любят меня.
Я как маленький мальчик, который боится темноты, а они словно ночь. Я ненавижу этого маленького мальчика. Я ненавижу его больше всех на свете, потому что это его вина, что я такой. Это он виноват, что моя жизнь — это полное дерьмо.
Я проталкиваюсь к выходу из школы, и свежий воздух остужает меня. Облака затянули небо до конца дня. В воздухе витает запах мыла, как всегда бывает перед дождем.
Я делаю несколько коротких вдохов, чтобы привести мысли в порядок.
Я хороню свои чувства глубоко в душе.
Я хороню их там, где похоронены все ненавистные мне воспоминания, всё то, при мысли о чем у меня всё внутри переворачивается! Хороню, надеясь, что, если я накидаю на них побольше земли, они больше не вылезут, потому что это не цветы и не растения, которые растут в земле, это трупы, которые разлагаются.
«Думай о чем-нибудь другом! Думай о другом», — повторяю я сам себе, идя к северному залу. Думаю о спортивных машинах или о крышках от бутылок. Думаю о повторе старых передач. Думаю о тротуарах. Кассовых аппаратах. О числах, написанных от руки. О чем угодно, лишь бы эздэ Не затрагивало чувств, лишь бы эти мысли могли заглушить мои эмоции.
Это помогает.
Это всегда помогает.
Тогда я снова могу быть Щенком, невидимым для демонов, могу вернуться в тень. Там я буду в безопасности, пока очередной демон не признает во мне маленького мальчика, и тогда мне опять придется пройти через все это.
Я полностью прихожу в себя к тому времени, Когда встречаю Сина и Кейта — они стоят у дорожного знака, демонстрирующего проезжающим машинам название этого отстойного места.
— Готовы? — спрашиваю я.
Они больше не облокачиваются на табличку с надписью «Старшая средняя школа Ковингтона» (Covington Senior High School), мы втроем идем по тропинке, уходящей в сторону от дороги, когда начинает накрапывать дождь.
Я не против дождя.
Я не против того, чтобы согревать руки своим дыханием, или того, что вода струится по моему лицу. Все это не имеет значения, когда я иду по тропинке в лесу.
Всю свою жизнь я проводил большую часть времени в лесу, выбирая тропы, вьющиеся сквозь лабиринты деревьев и мимо зарослей кустарников, таких густых, что все вокруг теряется из виду, в поиске потаенных мест, надежных укрытий, которые найдутся в каждом лесу.
Я на несколько метров отстаю от Сина и Кейта.
— Давай! Пошевеливайся! Льет как из ведра! — кричит мне Син, идущий впереди. Его голос заунывный, как ветер. Я снова дышу на руки и замечаю, что мне намного холоднее, когда промокает одежда, а вода попадает в боты, отчего у метая коченеют ноги.
Трудно поверить, что на дворе весна. Мне кажется, что она всегда похожа на ребенка, который иногда не знает, плакать ему или смеяться. Весна никогда не знает — то ли овеять нас зимней прохладой, то ли начать готовить нас к лету.
Я начинаю привыкать к этому лесу. Он уже мне не чужой, как это было месяц назад, когда я впервые вошел в него. Он становится моим, как и лес за домом моей матери. Деревья больше не смотрят на меня, как на незваного гостя. Они позволяют мне идти беспрепятственно. Их корни спрятаны в земле, чтобы моим ногам было легче найти путь, петляя в густом лесу. Лес принимает меня. Признает, защищает меня.