Я ни на кого не смотрю и держу руку под футболкой, пытаясь умерить бешеный стук моего сердца, надавив на него, словно зажимаю рану, чтобы остановить кровь.
Но затем заходит Рианна, и на мгновение я вспоминаю, что значит быть живым и какой невероятной иногда кажется жизнь, даже в худшем своем проявлении — такие моменты с лихвой окупают все плохое, что может произойти.
Я наблюдаю за ней, опустив голову, лицо закрыто волосами, я смотрю, как она идет, держа голову прямо, ни разу не обернулась, чтобы посмотреть на меня, смотрит только на ряд у окна, где она обычно сидит.
Интересно, знает ли она, известно ли ей, что на нее смотрят, идет ли она более плавно, старается ли она быть еще красивее только для меня?
Сама мысль об этом успокаивает и радует душу.
Она садится в самом начале ряда у окна. Она убирает волосы с лица и заводит их за ухо, и слегка, поворачивается, так что мне видно ее лицо, изгиб носа, ее идеально очерченные губы — от природы красные, как клубника.
Я вижу, как она оборачивается, как ее взгляд скользит по соседнему ряду, потом по следующему… Она оглядывает дальние ряды, а когда замечает меня, ее взгляд останавливается, и я чувствую, как все холодеет у меня внутри.
На ее губах мелькнула улыбка, и. она отвернулась.
Я пытаюсь убедить себя, что я ничего не ви-Дел, что мне это все только показалось, что, может быть, она совсем и не улыбалась, а просто — собиралась чихнуть.
Мне мама раньше всегда говорила: «Ну, ты никогда ничем недоволен!», потому что я никогда не позволял себе слишком сильно радоваться, когда на Рождество или на день рождения она дарила мне именно то, чего я хотел больше всего на свете. Потому что мне не хотелось верить, что это было на самом деле, и всегда казалось, что я всего лишь замечтался. Потому что если я ни на что не надеюсь, то ничто не сможет меня огорчить или причинить мне боль.
Весь урок я не свожу с нее глаз.
Я наблюдаю за каждым ее движением, за каждым жестом руки, затем, как она прикрывает ладошкой рот, словно котенок, когда он лижет лапку, умываясь.
Она больше на меня не смотрит.
Она даже ни разу не взглянула направо от себя за все сорок две минуты, и я уверен — это все была игра моего воображения. Я ненавижу себя за то, что позволяя себе хоть на мгновение поверить в то, что она улыбнулась мне.
За пять минут до звонка у меня уже собраны книги, за три минуты я уже готов бежать. Когда на часах над моей головой секундная стрелка прошла цифру девять, я начал подниматься. А когда первые звуки звонка разнеслись по коридору, я уже стоял у двери.
Я думаю только о свежем воздухе.
В классе я не мог дышать, воздух казался горячмм: сначала на моем лбу выступили капельки пота, потом на спине, а потом ручейки заструились ио телу и на меня постепенно начинало давить все, что было в комнате. Голос учителя — он зажимает мою шею, как тиски, и каждое его слово закручивает их сильнее и сильнее.
Спотыкаясь, я бреду к выходу, где солнце светит через дверь, словно свет, струящийся с небес в кино.
Я чувствую то, что, должно быть, чувствует только что родившийся ребенок, делающий свой первый вдох — воздух в легких. Я облокачиваюсь о стену школы и медленно сползаю вниз, на землю.
За мной следует толпа.
Тысячи кроссовок вываливают на улицу, разбредаются по асфальту, удаляются от меня, направляясь к автобусам или машинам или еще куда-нибудь после занятий. Я тоже должен был быть в этом потоке, должен был встретиться с Сяном, должен был затуманить свой мозг дымком, который заставит меня забыть то обжигающее чувство внутри, которое я испытывал последние сорок минут, как будто я ненадолго спустился в ад.
Но я не настроен на это сегодня. Я хочу сидеть здесь, пока все не пройдут.
Я хочу смотреть на то, как солнце садится за деревья.
Я хочу дождаться утра, глядя на звезды.
Я хочу сидеть не шевелясь, пока кто-нибудь не подойдет и не спросит, жив я или мертв — может быть, тогда я и сам это пойму.
Но все это проходит, как только я вижу, как выходит она, вижу ее обтрепанные джинсы, ботинки, шаркающие по асфальту. Она отстает от других, и я хочу спрятаться за угол.
Потом она замечает меня, к уже слишком поздно.
— Привет, — говорит она.
За мной только кирпичная стена, рядом тоже никого нет, и я не могу притвориться, что не расслышал. Я поднимаю руку, чтобы помахать ей, но быстро опускаю, — вдруг это ее обидит и она решит не связываться со мной.
Она подходит ко мне, как к бродячей собаке — настороженно, гадая, укушу ли я, если она меня приласкает.
— Что ты здесь делаешь? — спрашивает она.
Я чувствую, как меня что-то душит, но ее голос заставляет меня это преодолеть, как песня, которой подпеваешь, несмотря на то, что стесняешься того, как ты поешь, того, что на тебя смотрят другие, что не знаешь слов.
— Я не знаю, наверное, жду, — отвечаю я.
— Чего?
— Чего-нибудь… завтрашнего дня, ночи, я не знаю. Просто жду. — И я подумал, что она вздохнет и уйдет.
— Не возражаешь, если я подожду с тобой? — спрашивает она и, не дожидаясь ответа, просто садится рядом со мной на асфальт, подобрав под себя ноги, и начинает играть белой бахромой своих обтрепанных джинсов.
Я знаю, что должен что-то сказать, но ничего не могу придумать. Мне всегда было сложно с этим. Девочки находят меня странным, потому что я становлюсь молчаливым с ними наедине.
У Авери, моего друга, никогда таких проблем не было. Он всегда знал, когда и что говорить, знал, какие слова сказать девушке, чтобы ее ресницы затрепетали, а с ее губ слетал нежный лепет. Я всегда ненавидел его за это — за то, что он делал вид, будто это легко.
— Рианна — так? — все, что я смог сказать, пытаясь показать, что не помню, кто она, пытаясь заставить ее усомниться в том, что я вообще говорил с ее подругой Кам.
— Да, — говорит она и слегка кивает головой. Солнце скрывается за тучей, и я отчетливо вижу ее — сегодня впервые она присутствует в моей жизни, и это заставляет меня улыбаться. Но я слежу за тем, чтобы она этого не заметила.
— Откуда ты?
— Это маленький городок, вряд ли ты о нем слышала, — отвечаю я, но она говорит, что, возможно, его и знает.
Я называю город моей мамы, и Рианна качает головой:
— Да, ты прав — никогда о нем не слышала.
Я рассмеялся. Я и не помню, когда в последний раз за долгое время смеялся так открыто и непринужденно. Я стараюсь об этом не думать, потому что меня это пугает.
— Как тебе здесь? — спрашивает она, поворачиваясь лицом к солнцу, но этого недостаточно, чтобы скрыть от меня ее улыбку. Она улыбается скорее сиянию солнца, чем мне, но это не имеет значения — в любом случае я чувствую себя спокойно.
— Ну не то чтобы очень… — отвечаю я, протягивая руку к травинке, растущей в трещине асфальта; я чувствую, как колется тоненький стебелек, когда я срываю его, и его свежий сок окрашивает мои пальцы в зеленый цвет.
— Ну, здесь не очень, да? — спрашивает она. Я киваю, соглашаясь с ней, но почему-то это место не кажется мне таким уж плохим.
У Рианны такие же духи, как у каждой знакомой мне девчонки в средней школе — слабый аромат спрея от комаров и ванили.
Я отбросил травинку. Она повернула голову, проводив ее взглядом.
Я смотрел на нее, гадая, убежит ли она, если я ее поцелую.
— Проводишь меня до спортзала? — спрашивает она.
Должно быть, растерянность была написана на моем лице, потому что Рианта улыбается и объясняет, что ей надо идти на тренировку и осенью у нее юношеские соревнования. Она смеется, когда я спрашиваю, какие у нее соревнования.
— Гимнастика, — отвечает она. — Я думала, ты в курсе.
Оказывается, есть еще люди, которые этого не знают.
— Ох, извини, — говорю я и чувствую себя виноватым, сам не зная за что.
— Нет, все в порядке. Просто я иногда забываю, что я не только гимнастка. Обычно это все, что обо мне знают люди.
Я киваю, потому что понимаю, как мне кажется, что она имеет в виду. Я знаю, каково это, когда о тебе судят однобоко — что бы ты ни делал, тебя будут воспринимать таким, каким считают. Я очень хочу ей об этом сказать, но не сейчас, не в этот момент, и, похоже, она как будто сама это знает. Она подбирает травинку, отброшенную мной, и накручивает ее на палец, а потом кладет в передний карман своего рюкзака, на котором сломана молния.
Я поднимаюсь вслед за ней, беру сумку, пока она отряхивает свой свитер от пыли, спрашивая меня, не грязная ли спина. Я говорю, что нет.
Мы идем в двух шагах друг от друга.
Мы оба смотрим себе под ноги и дружно поднимаем глаза, чтобы посмотреть на пролетающую над нами птицу.
— Меня зовут Бенджи, — тихо произношу я, когда мы подходим к спортзалу.
— Хм?
— Меня зовут Бенджи.
— Я знаю, — говорит она и уходит вперед на несколько шагов.
Дверъ в спортзал открыта, люди ходят туда-сюда, раскладывая маты, расставляя разные спортивные снаряды — бревно, брусья, коня. Тальк, отряхиваемый с их рук, клубится, как пыльная буря.
— Ты завтра меня проводишь? — спрашивает она, но, не дождавшись ответа, вбегает в зал. Потом оборачивается, видит, как я киваю, и улыбается, отчего веснушки исчезают с ее шек.
Я жду, пока она войдет в раздевалку, смотрю, как закрывается за ней дверь и она исчезает. Потом отхожу от школы — я иду в лес, но я не пойду к Сину и Кейту, не сегодня. Я просто срежу путь к дому отца, где буду ждать завтрашнего дня.
Охота на дичь
За окном разбушевалась гроза, и это разбудило мою маленькую сестру. Я слышу, как она визжит после каждого раската грома, и пытаюсь понять, что же именно меня разбудило — сама гроза или взвизгивания Поли.
И то и другое не дает мне уснуть и не дает догнать меня псам, которые гонятся за мной во сне.
Собаки исчезают, Как только мои глаза привыкают к темноте.