– Семён Викторович, миленький, ну давайте возьмём Ыхыма с собой!
– Ох, Мириам, не терзайте сердце себе и мне… Вы не хуже меня знаете, что это невозможно. Даже если бы мы и захотели… Но модуль имеет только две противоперегрузочные камеры, каждая подогнана под одного из нас. Вне этих камер перегрузки просто убьют любого, будь то человек или туземец. Вернуться ещё раз мы не сможем, потому что топлива во всех спускаемых модулях только на один цикл посадка-взлёт. На орбитальном модуле тоже нет лишнего, мы выработали всё за время работы миссии. Энергии осталось только на один гиперпространственный прыжок до Земли. Увы… Мне очень жаль, Мириам, но поймите…
– Нет, это Вы поймите! Вы поймите, что он же совсем как человек. Ну, совершенно! А Вы… Вы убийца! Сколько ему останется?
– Ну, по прогнозам, от полугода до трёх земных лет до взрыва сверхновой… Но они же сами отказались. Сами! И поэтому мы вернули на Землю транспорт для переселения.
– Да мне плевать на них всех! Но я не могу допустить, чтобы мой мальчик сгорел в адском огне!
– Так, ну всё! – Красовский схватил девушку за плечи и сильно встряхнул. – Прекратите истерику! Вы исследователь. Учёный. А не тряпка половая.
– Полчаса до старта, – пророкотало под потолком. – Экипажу занять места в противоперегрузочных камерах.
– Всё, прощайтесь, Мириам! Через пять минут чтобы лежали в своей камере. Проверю.
Через иллюминатор Красовский видел, как согбенная фигурка туземца в подаренной Мириам куртке с накинутым капюшоном не оборачиваясь растворилась в предутреннем тумане. Сама девушка утопала в надувных перинах. Лицо её выглядело спокойным, глаза были закрыты.
«Вот и славно, – подумал Семён Викторович и отправился укладываться сам. – Но чёрт, что же так гадко на душе?..»
Модуль пристыковался к орбитальному одним из последних. Огромный дымчато-зелёный бок планеты закрывал полкосмоса. Красовский отправился проведать Мириам. Она всё ещё лежала в коконе, только рука выбилась наружу. Рука с четырьмя толстыми пальцами, на которых чётко виднелись присоски.
– Гы-мым! – золотистый от счастья Ыхым, растопырив щупальца, задорно выпрыгнул из камеры.
Потом он огляделся, словно кого-то искал, потускнел до серого, достал откуда-то смятый листок бумаги и, тыча в него пальцем, вопросительно замычал:
– Мы-ма?
На картинке, нарисованной цветными карандашами, очень красивая и удивительно похожая на себя Мириам стояла рядом с туземцем одного с ней роста на фоне неба с тремя лунами. «Ыхым», – жёлтыми буквами было написано рядом с туземцем. «Мама», – старательно выведено розовым под фигурой Мириам.
– Иннокентий! – Семён Викторович опустошённо опустился на стул. – Почему посторонние на борту?
– Ой… – смущённо пророкотало из динамиков.
Обломов styleАндрей Ваон
Я задержался на работе, поэтому Мелкого из садика забирал Васюлий. В техпаспорте на робота было написано «Вася», но сыну (да и мне иногда) нравилось звать его официально, слегка коверкая имя для интереса.
Домой я шёл пешком.
Снего-Песоцк был похож на остальные подобные городки. Тополя и липы вдоль центральной улицы; ближе к берегу, круто осыпающемуся песками в реку Взыгоща, росли смолистые сосны. Купол над городом стоял типовой, КСС-874, прозрачный с внутренним увлажнением и освещением. Двадцать четыре градуса по Цельсию днём, четырнадцать ночью. Лёгкий ветерок. Свет солнечного диапазона. Название только у городка было старинное. Вроде как на память о прежних, безкупольных временах, когда и снега были, и песок всамделишный, и река настоящая; осень сменяла зиму, лето весну. Или наоборот, я всё время путаю.
Васюлия я застал на пороге. Оттранспортировав Федьку, он отправился на задний двор – какие-то у него были вечно дела.
– Э, алё! – свистнул я. Перед женой противная железяка расшаркивается бархатным голосом: "Как пожелаете, Алёна Сергеевна", "Как будет угодно!" – а меня словно и не существует. Знает гадюка, что я на него сразу отказ написал; только вот в администрации города сказали – минимум один помощник должен быть.
Гадёныш полёт свой приостановил, повернулся моргалками и проблеял (я ж не Алёна):
– Нарушение уважительной тональности, отрицательные баллы в рейтинг.
– Да ты, мил человек, стукачок. – Я плюнул и вошёл в дом.
Дома́, надо сказать, тут неплохие. Наш точно хороший: два этажа, всё под настоящее дерево; детская, спальня, кабинет (издеваются) наверху; внизу огроменная гостиная, кухня-столовая. В подвале-цоколе все прибабахи для отопления (говорят, тут временами имитируют осень – и бывает днём не выше двадцати по Цельсию) и горячей воды. Я туда люблю лазить, шугать Васюлия. И он обиженно гундит про несанкционированное вмешательство в работу.
– И как там, в садике? Тебе нравится? – спросила Алёна, не отвлекаясь от экрана, маячившего посредине гостиной.
Федька снимал боты собственноручно, не желая управлять голосом, и запутался в застёжках. Я ему подмигнул, он моргнул в ответ и сказал:
– Нравится, ага. Там, мама, есть чёрные дыры!
Я замер.
– Да ты что? – Алёнин голос по обыкновению был ровным как доска.
– Да! – Федька, наконец, разулся. – В них что кинешь, пропадает навсегда.
– Хорошенькое для детишек развлечение, чего уж там, – проворчал я. – Привет. – Чмокнул жену в подставленную щёку и потопал наверх.
– Вадик, а ужин?
– Я на пять минут. Мне там надо…
А что мне надо? Зачем мне эти пять минут? От себя не убежать… Да, новый город, новые надежды. Ай-ай, в чёрные дыры они играют. А во что им играть? В твои шлюзы, насосы, водные контуры?
Я упал на диван и уставился в потолок. Следом вошла Алёна, присела на краешек.
– Как на работе?
Её спокойный голос иногда просто выбешивал.
– Алён, ну как там может быть? Всё работает как часы. Роботня кругом вжикает, замеряет всё-всё, сравнивает; если надо, подкручивают и налаживают. Я говорю: а давайте…
Я осёкся, покосился на жену. Она смотрела на меня – на красивом лице дежурный интерес. Обычно она вздыхала на этом месте… Ну да, примерно вот так:
– Вадик, мы же только переехали. А ты за старое… Выселят.
– Алён, ну я не могу сложа руки сидеть и смотреть, как всё само работает. Ведь можно же и реку чуть по-другому запустить, и бережок подрезать… Купол отодвинуть… – Последнее я сказал зря, за такие слова Васюлий (а уши у него везде) снимет сотню баллов.
– Как знаешь. – Алёна встала и вышла из кабинета.
А я продолжил. Уже сам с собой. Как всегда.
– Говорю: тут же явно под землёй недра богатые, залежи всякого. Типичные Ловозёрские тундры новейшего образования…
На ужине я вроде успокоился. Федька ковырял вилкой жутко питательную и серую размазню, предвкушая воспитание Васюлия – будет лупить его какой-нибудь палкой и говорить: «Плохой Васюлий, плохой. Надо слушаться человеков». А тот будет бубнить про нарушение правил и дзинькать снятием баллов за плохое поведение ребёнка. Я довольно крякал и не обращал внимания на Алёну, которая от нас куда-то уже уплыла – на голове её красовался шлемофон.
Но недолго музыка играла – Васька сообщил, что через пять минут к нам пожалуют гости, да не абы кто, а глава администрации Снего-Песоцка, Адам Василевич.
– Так, вечер перестаёт быть томным. – Фильмы я, в отличие от жены, любил смотреть старые. Очень старые. – Я пошёл. Общайтесь про меня без меня. Федька, пойдём.
– Читать?
– Угу.
Сын, отпихивая заворчавшего Ваську ногой ("Чтение бумажных книг не приветствуется, не приветствуется…"), поскакал за мной в кабинет.
Я захлопнул дверь перед самым Васюлиевым носом. Вот только разговор снизу слышался и через стены.
"Понимаете, Ваш муж агрессивно-инициативен." – "Да-да… Но он…" – "Постоянные предложения на службе; минусы в индивидуальном и семейном табеле… Мы понимаем, мы никаких санкций не накладываем пока… А вот… ммм… Скажите, а вы пробовали?.." – "Да, но у него же… " – "Не все дыры… ммм… чёрные… Гхм…"
Ах да, конечно. Куда ж без моих уникальных ЧД. Я плюхнулся на диван. Федька, пользуясь моей задумчивостью, полез в ящик стола, буркнув формальное: "Папа, а можно ящик открыть?" Я промолчал.
Помню потемневшее лицо отца, когда, комментируя мою первую "взрослую" (семь лет) МРТ, нейрохирург нахмурился и сказал, что дыры чёрные – полбеды, это легко перепрошивается. "Поломанные аксоны восстанавливаются, и ваш мальчик вполне сгодится для черновых, хехе, работ. Но вот с ними вперемешку дыры белые, привилегированные, так сказать, а то и серые (видите: вот и вот, а ещё вот) попадаются – это одним кодом не мажется. А по отдельности – можно совсем всё стереть". "Ну и ладно, справимся и без перепрошивки", – вздохнул тогда отец. "Да, конечно, – кивнул врач, – только тут один момент – он постоянно будет чего-то хотеть. Новых игрушек, впечатлений или творчества. Он будет вечно неспокоен".
Тут мои воспоминания прервал грохот.
Сын вместе с дубовым ящиком рушится на пол, рассыпая содержимое. Попутно он придавливает себе палец, прикусывает от боли губу, мокнет глазами и гудит.
В дверь долбится Васюлий, а внизу стихают разговоры.
– Иди сюда, – вздыхаю я.
Федька залезает ко мне на колени и тихонько поднывает.
– Вадик, у вас всё в порядке? – кричит снизу Алёна.
– Да куда уж лучше… – бормочу я, обнимая сына.
А Мелкий, успокаиваясь, громко транслирует:
– Да уж куда лучше, мама!
Доигрались. Ладно мои заморочки по поводу ЧД, но… А! Кому тут чего надо.
Детсад примыкал к сосновому бору на окраине города. Дети любили ходить в лес по одной причине – встанут возле границы купола, приставят свои ладошки к прохладному стеклу, расплющат носы и глядят наружу. Алёна мне пересказывала слова других мамаш, мол, раньше пытались запретить – ненужный интерес; только дети – они ж пока с неисправленными чёрными и белыми (у кого что) дырами – они настырные. И их оставили в покое.