На стене капсулы висели привычные памятки сотрудникам Института точной истории, которые были дополнены от руки разными носителями коллективного разума.
«При путешествиях в прошлое запрещается:
– давить бабочек;
– убивать своего дедушку;
– мешать встрече собственных родителей;
– отбирать у людей одежду, очки и мотоциклы;
– приходить на вечеринку Стивена Хокинга для путешественников во времени».
Иронично, Хокинг говорил, что Вселенная сама защищает себя от историков, и оказался прав. Он-то имел в виду, что путешествия во времени невозможны. А на деле оказалось, что Вселенной совершенно все равно, путешествуют люди во времени или нет. Она просто подминала под себя все события и выстраивала хронологию так, как было нужно ей.
Можно попробовать убить Гитлера в детстве, но в самый важный момент пистолет даст осечку и взорвется у тебя в руке, да так, что осколок прилетит прямо в глаз с летальным исходом. Нож по какой-нибудь причине выпадет из твоей руки и воткнется в тебя, а у автомобиля, несущегося на маленького австрийского мальчика, откажет мотор, и он влепится в столб, угробив водителя.
Время чувствовало чужаков и безжалостно уничтожало их тело и мозг. Даже самые осторожные исследователи после нескольких часов в прошлом жаловались на провалы в памяти. Обычно историки успевали убежать самостоятельно до необратимых последствий, но если что-то шло не так – в игру вступала техподдержка.
Дверь капсулы бесшумно отъехала в сторону, выпустив Руди на залитую майским солнцем узенькую улочку, а затем так же, не издав ни звука, закрылась и исчезла.
Свою «клиентку» Руди увидел сразу: невысокая блондинка чуть старше двадцати. Подготовилась она тщательно, по крайней мере, не стала собирать костюм по модным журналам соответствующего исторического периода. Простое платье ничем не выделяло ее среди простых горожанок. Зато выделял взгляд – растерянный и восхищенный одновременно, как у ребенка, который заблудился в огромном магазине игрушек.
– Агата? – спросил Руди. Стоило бы обратиться к ней более формально, но фамилия «Бельская» – не лучший вариант для этого времени и места.
– Да, здравствуйте – ответила она по-немецки. Вынула из сумочки маленькую записную книжку и подала ему. – Она не работает.
Они спрятались меж двух домов, и уже там Руди принялся вертеть в руках книгу. В один из листов был вшит тончайший гибкий сенсорный экран, который сейчас не подавал никаких признаков жизни. Несколько раз нажав на кнопку включения, Руди вскрыл заднюю крышку страницы и не удержался от раздосадованного мычания: идеальный порядок микросхем и проводов покрылся окисью. Порядочный уровень времясопротивления.
– Она не работает, – повторила Агата, не слишком стараясь скрыть раздражение.
– Как давно Вы здесь находитесь?
Она нервно заправила прядь за ухо.
– Думаю, около двух часов. Обратный отсчет отключился вместе с книгой.
Наручные часы Руди показывали пять по местному. Если верить заявке, Агата прибыла в два. Значит, торчит тут уже три часа. Рекорд пребывания в прошлом составлял пять, большей нагрузки человеческий мозг выдержать не мог.
Неужели она и правда потеряла счет времени?
– Нам нужно возвращаться.
Такого Агата не ожидала.
– Что, простите?
– Для Вас здесь становится опасно. Мы уходим, я вызываю капсулу.
Она нервно рассмеялась.
– Нет, мы не уходим. У меня есть работа, которую я должна выполнить, а Вы – сотрудник техподдержки, который должен решить проблему.
Ну, понеслось. Наблюдатели всегда считали себя элитой, а техподдержку – своей прислугой. И эта снисходительная неприязнь была взаимна.
– Вы знаете, как работает времясопротивление? Понимаете, что у Вас не больше двух часов, прежде чем Вы полностью потеряете память?
Девушка молчала, насупившись.
– Я читал Вашу заявку. Вы прилетели сюда, чтобы посмотреть на концерт какой-то певички, мир не рухнет без его детального описания.
– Если Вы можете выполнить свою работу, не обесценивайте труд других! Сотни лет историки изучают дневники обычных людей, эти работы используются в социологии и психологии…
– Да-да, – вяло отмахнулся Руди, нажимая на кнопку вызова капсулы в пуговице рубашки.
– Сегодня вечером Лиза Мюро сделает запись в дневнике, который доживет до двадцать четвертого столетия. Она напишет, что это был лучший и главнейший концерт в ее жизни, на этом концерте она встретит своего будущего мужа и…
– …и окажется вашей много-раз-прапрабабушкой.
Руди закрыл крышку экрана и посмотрел на девушку с усталым торжеством. Агата запнулась на полуслове и пыталась уничтожить его взглядом. Ну конечно, он прав. Ни один сотрудник Института точной истории не прошел бы мимо такого соблазна.
– Если Вы отказываетесь выполнять свою работу, я буду вынуждена подать на Вас жалобу.
– Валяйте. Только если Вы хотите отсюда выбраться, советую следовать за мной к ближайшей капсуле, потому что…
Он мог бы перечислить минимум десяток причин, почему упрямая и высокомерная девчонка должна пойти за ним, но тут репродуктор совсем рядом с ними вдруг ожил, щелкнул и захрипел сиреной воздушной тревоги.
Какого?!..
– Не может быть… – прошептала Агата по-английски, и Руди, до этого смотревший на репродуктор как на всадника Апокалипсиса, уставился на нее. Если бы она была мужчиной – с какой радостью он дал бы ей в морду! Это ж какой идиоткой надо быть, чтобы отправиться в настолько нестабильную точку?!
Она встретила его взгляд своим, полным ужаса.
– Не смотрите на меня так, я этого не знала!
Институт точной истории. Точной, мать его, истории…
– Идемте.
Схватив оторопевшую девушку за руку, Руди поволок ее за собой. Она, впрочем, уже не сопротивлялась. Люди кругом очень целеустремленно и очень быстро, словно в ускоренной съемке, шли в одном направлении. Не было ни паники, ни криков, за время войны они уже привыкли несколько раз в день прятаться, как кроты, под землей.
– Куда мы идем?
– Туда же, куда и все. В бомбоубежище.
– Но капсула…
– Капсула определит нестабильность на подлете и не сможет приземлиться. Изменить место мы не можем, значит, придется пережидать.
– А как же времясопротивление?
Руди сделал вид, что не расслышал.
Над ними, отделенный несколькими метрами бетона, бушевал шторм. Бесконечно гудело и рокотало, бухали зенитные орудия, остервенело стрекотали пулеметы. Они – женщины, старики, плачущие дети – словно маленькие муравьишки, забились в бункер, пока снаружи сражались металлические великаны.
Агата возилась у Руди под локтем и никак не могла угомониться. Она говорила прямо ему в ухо, стараясь перекричать грохот и в то же время сделать так, чтобы ее не расслышали другие.
– Все упоминания этой бомбардировки в конечном итоге ссылаются на один документ, согласно которому авианалет состоялся вечером. У нас было три часа в запасе. Один-единственный документ, и в него закралась ошибка. Ошибка, которая отразилась в веках!
– Потрясающе. Напишите об этом диссертацию.
Рокот подошел особенно близко, и Агата вцепилась обеими руками в сумочку, стиснув зубы и часто дыша. Долго засвистело, глухо бухнуло, посыпалось стеклянным дождем. У Руди в голове было пусто, он просто всей душой страстно желал сегодня вечером увидеть маму. Давно у нее не был…
– Это моя первая бомбардировка, – почти жалобно продолжала Агата, когда шум снаружи снова вошел в привычную колею. – Это вообще мое первое путешествие, если уж на то пошло. А у вас? У вас такое раньше бывало?
– Ага.
Если нагло врешь, лучше не вдаваться в детали.
– Посмотрите на них, – рот у нее не затыкается. – Женщины, дети. Скольких из них потом обвинят в коллаборационизме… Но это же мирные жители, которым просто не повезло родиться здесь и сейчас.
– Угу.
Руди посмотрел на красивую кудрявую брюнетку, сидящую у стены, и подумал, что если бы Агата от волнения сейчас снова перешла на английский, эта мирная жительница не задумываясь донесла бы на них, и незадачливые путешественники во времени не ушли бы дальше этого подвала.
Судя по звукам, самолеты удалялись, и на фоне относительной тишины стал еще более мерзким крик одного перепуганного младенца. Мать, женщина с пустыми уставшими глазами, качала его и так, и этак, но он никак не мог угомониться до тех пор, пока…
– Allez-allez-allez!
Кудрявая женщина вдруг поднялась с пола, подскочила к ребенку и захлопала в ладоши. Тот умолк от неожиданности, а она, убедившись, что завладела его вниманием, запела, пританцовывая:
«Une souris verte qui courait dans l’herbe
Je l’attrape par la queue».
Глаза ребенка округлились – примерно так же, как и у всех остальных. Хотя против тишины никто не возражал.
Но вот песенка закончилась, и певица замерла, растопырив руки. Измученная мать зашептала слова благодарности. Ребенок заерзал, потом скорчил рожицу…
– Еще раз! – немолодой мужчина подбежал к певице. – Давайте еще раз!
И первым затянул песню о зеленой мыши. Теперь это был уже дуэт.
– О боже, – устало пробормотал кто-то в толпе.
– О боже, – прошептала Агата совсем с иным значением.
Она смотрела на пару, которая теперь приплясывала, взявшись за руки, в наигранной беззаботности. Как будто им и впрямь удалось забыть, где и почему они находятся. Руди открыл рот, чтобы саркастически поздравить наблюдательницу… но в последний момент передумал.
Отбой тревоги объявили час спустя. Они вышли на улицу – в дым, пыль и пепел. Одна бомба попала в дом в квартале от бомбоубежища, там горело сильнее всего. Люди, все такие же мрачно деловитые, пошли по своим делам. Агата проводила взглядом певицу, которая только что дала лучший концерт в своей жизни, и ее нового спутника.
– Знаете… я действительно воспользовалась темой своей диссертации, чтобы отправиться в путешествие, – Руди не ответил, и она продолжила: – Можете доложить начальству, если хотите.