— Рубите во имя всемогущего Перкунаса! Рубите во имя сереброкудрой Прауримы!
Не успел он ещё кончить своей просьбы, как почти одновременно раздались четыре дружных удара топоров по стволам колосальных дубов. Это не были обыкновенные удары дровосеков, рубивших лес, каждый удар был проявлением сверхъестественной мускульной силы, скрытой в этих обросших волосами ногоподобных руках. Удары следовали один за другим с поразительной быстротой и громадные щепки летели градом во все стороны. Дубы трещали и вздрагивали от вершины до основания.
— Форвертс! Хильф Гот! — раздался дружный крик немцев и сплошная стена латников, предводимых великим комтуром и двумя крестоносцами, стремительно бросились на просеку.
На этот раз в первых рядах были только люди вполне вооружённые, прикрытые щитами, кони которых тоже были защищены кольчугами и панцирями. Несмотря на град стрел, которыми осыпали их литовские стрелки, передовое войско ворвалось в просеку, но тут случилось нечто невероятное: оба подрубленных дуба, словно по мановению волшебника с громом и треском рухнули на дорогу, погребая под своими ветвями и коней, и всадников.
Дикий торжествующей крик победы раздался в стане литовцев, тогда как объятые ужасом первые ряды нападающих смешались и бросились назад, поражаемые стрелами противников.
— Вперёд, за мной, бей злодеев! — раздался среди литвинов могучий голос Вингалы, — за отцов и братьев! За жён и детей!
Сплошная толпа наэлектризованных фанатичных язычников бросилась вперёд на просеку и грудью встретила новый натиск немцев, которые успели уже оправиться и мчались на выручку своим, заживо погребённым под громадными ветвями вековых дубов. На этот раз немцы уже не жалели себя. Видя, что конным в лесу делать нечего, они большей частью спешились и всесокрушающей стеной, прикрывшись щитами и выставив как стальную щетину копья, медленно, но твёрдо подвигались вперёд. На самом месте импровизованной засеки, в ветвях поверженных дубов, загорелся отчаянный, дикий бой.
Великий комтур и один из рыцарей были придавлены ветвями дуба и никак не могли высвободиться из-под его тяжёлых объятий. Великий комтур чувствовал, что он задыхается, сук сплюснул ему кирасу на груди и глубоко вдавил его в землю, нога была раздроблена и причиняла страшную боль, но он всё-таки находил силы звать на помощь своих и шептать слова молитвы.
— Бейте язычников, бейте сарацин! — твердил он заплетающимся языком, но никто не слышал его, дикие вопли, стоны раненых, звон мечей о щиты и панцири, глухие удары топоров, призывный звук десятка рогов, крики команды заглушали его слова.
— Эй, вы, молодцы, сюда, сюда, рубите их, как дуб рубили! — крикнул князь Вингала, видя, что четверо Стрекосичей стоят опершись на топоры и не принимают участия в битве.
— Кого рубить-то? — промычал Олав.
От выпитого не в меру алуса у него шумело в голове и двоилось в глазах. Страшное усилие, только что сделанное им при рубке дубов, ещё более усилило хмель. Братья стояли как в чаду, не понимая, чего от них хотят.
— Бей тех, кто в белых балахонах! — крикнул Вингала и указал на группу из трёх рыцарей, которые с мечами в руках прочищали себе дорогу сквозь толпу легковооружённых дружинников.
Все четверо бросились исполнять приказание и скоро звонкий удар топора по щиту указал, что они достигли врагов.
Один из рыцарей, известный в конвенте святого Фомы за силача, Генрих Стосман из Мекленбурга, видя, что на него с поднятым топором несётся старший из Стрыкосичей, Олаф, закрылся огромным щитом, намереваясь поразить врага ударом меча. Но расчёт оказался неверным, тяжёлый топор опустился с такою страшной всесокрушающей силою, что немецкий богатырь потерял равновесие и упал навзничь; второй удар пришёлся по нагруднику. Тонкое железо не выдержало, и когда Олаф вновь поднял свой страшный топор — с него струилась кровь.
Но, несмотря на все чудеса храбрости и силы, оказываемой литовцами, рыцарские наёмные ратники успели обойти во фланг засеку и ворваться на незащищенную просеку в лесу. Там стояли только князь Вингала с несколькими близкими боярами да двумя десятками телохранителей. Положение было отчаянное. Легко вооружённые литвины, не имея на себе ни панцирей, ни шлемов, так как шли они не на войну, а на погребение, не выдержали и стали отступать к Ромнову.
Напрасно все криве с кривулями в руках заступали им дорогу: сила вооружения была несоразмерна. Они не могли более бороться против всё надвигающихся и надвигающихся полчищ немцев, которые, казалось, умножались с каждой минутой; только у поверженных дубов четыре брата Стрекосичей, став друг к другу спинами, неистово дрались, отражая своими страшными топорами все удары. Целая груда трупов лежала вокруг них. Они не отступали, но и не двигались вперёд. Они казались гигантскою скалою среди разъярённого моря.
Уже стрелки князя Вингалы, истощив весь запас стрел и отбиваясь саблями и топорами, медленно отходили в сторону от просеки, открывая таким образом дорогу немцам к Ромнову. Уже сам князь Вингала, сознавая, что битва потеряна, в отчаяньи хотел ускакать с остатком своих витязей с поля битвы, как вдруг где-то вдали, за немецкими линиями, грянул громкий выстрел, и несколько камней со свистом и визгом пролетели по верхушкам дерев, сбивая листья и ветви!
— Перкунас! Перкунас! Это его громовой удар, — воскликнул старый сигонта, стоявший в слезах недалеко от князя, и повалился на землю.
— Перкунас! Перкунас! — закричали сотни голосов, бегущих литвин, — он защитит свой дуб священный!
Страшный треск повторился, но уже гораздо ближе, и несколько камней угодило как раз в спину немецких латников, теснивших литовцев. Паника сделалась общая, никто не понимал, что значит этот страшный треск. Первым сообразил, в чём дело, старый князь Вингала: ему несколько раз уже приходилось видеть в действии тогдашние, только что изобретенные, пушки, он понял, что камни летели из этих метательных труб, но кому они принадлежали, друзьям или врагам?
Рыцари и их воины растерялись. Они тоже хорошо знали, что в отряде не было артиллерии, и, следовательно, нападение с тыла — дело врагов. Продолжать нападение при таком положении дела было бы безрассудно, надо было во что бы то ни стало пробиться и искать спасения в постепенном отступлении к коновязям.
Загудели медные рыцарские трубы, и латники один за другим потянулись на их звуки, помня, что поодиночке гибель их неизбежна.
Литвины, со своей стороны, видя отступление врагов и приняв раскаты пушечных выстрелов за удары грома, которым громовержец Перкунас защищает своё обиталище, оживились и с новой яростью напали на отступающих меченосцев. Ряды смешались. Топоры, дубины, мечи поминутно поднимались в воздухе и разили поверженных врагов.
Бой с немцами
Немцы были притиснуты к самой опушке леса, где были оставлены их коновязи, но их уже не было; вместо их у леса ждали стройные, блестящие ряды совсем другого воинства, чем то, с которыми они только что выдержали бой. Там, изготовясь в боевой порядок, стояли «клином вперёд» два знамени войск Витовта, а по бокам этих отборных дружин стояли серые ряды псковских лучников. Поверх суконных кафтанов на них были надеты стальные кольчуги, переливавшиеся на солнце, как змеиная чешуя. Железные шапки-иерихонки, вроде котелка с острым шпицем наверху, покрывали их головы, а спускающиеся с шапки стальные полоски кольчужных колец закрывали уши и затылок.
— Сдавайтесь, господа крейцхеры! Ваша песенка спета! — закричал оторопевшим немцам, подскакивая к их рядам, мужчина высокого роста с огромными седыми усами. Принявший начальство над рыцарским войском после падения великого комтура начальник Рагнетского конвента, командор граф Плейстин, сразу понял, что дальнейшее сопротивление невозможно.
— Кто вы, храбрый рыцарь? Какому государю служите и почему нападаете на нас на нашей собственной земле? — твёрдо спросил он, выезжая вперёд. Он ещё не терял надежды, что это не литовский, а какой-нибудь иноземный отряд, посланный на помощь великим магистром.
— Кладите оружие, или через час никого из вас не будет на свете! — гордо крикнул в ответ воевода. — Сдавайтесь на милость храброго князя Вингалы. Я его воевода!
— Вингалы!? — воскликнул в ужасе рыцарь, — никогда, никогда, лучше смерть, чем плен у язычников! Вперёд, господа крейцхеры, докажите, что умирать не так страшно! Вперёд, во имя Христа и его Пресвятой Матери, за мной, вперёд! — и, подняв копьё, он бросился вперёд, думая, что своим примером увлечет всех своих латников. Но отчаянному призыву откликнулись только оставшиеся пять рыцарей — остальные легли головами раньше. Они склонили копья и бросились вперёд на явную смерть за своим храбрым предводителем. Остальные латники бросили оружие и преклонили колена.
Навстречу им из среды подоспевших на помощь князю Вингале войск вылетели шесть отборных витязей и перед рядами двух войск, побеждённого и торжествующего, произошёл бой, какого не видал ни один турнир. После первого же удара копья разлетелись в дребезги, витязи выхватили мечи и начался страшный рукопашный бой, грудь с грудью, щит на щит!
Но тут предводитель пришедшего на помощь отряда не выдержал: ему было жаль своих и он не мог не изумиться той безмерной отваге, которую выказали эти шесть рыцарей.
— Хальт! Довольно! Остановитесь! — крикнул он, подъезжая к месту боя:
— Обещаю вам жизнь и свободу за выкуп.
Бой прекратился.
— Кто ты, храбрый рыцарь? — спросил опять граф фон Плейстин, — чтобы знать перед кем сложить оружие.
— Я Трокский воевода, князь Здислав Бельский, ныне на службе августейшего князя Эйрагольского, Вингалы Кейстутовича!
— Христианин? — с радостью переспросил рыцарь.
— Христианин и католик! — отозвался Бельский.
— Мы сдаёмся! Сдаёмся! — закричали рыцари, — сдаёмся на твоё рыцарское, христианское слово. Но там в лесу ещё есть двое, великий комтур и брат-рыцарь из Рагнеты, возьми и их под своё покровительство!
— Увидим, — возразил Бельский и приказал своим подручным дворянам отобрать мечи у рыцарей и взять их самих под стражу. Их увели.